Луна над рекой Сицзян - Хань Шаогун
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Тётушка, вы… ваша рука была когда-то поранена?
— Эх, я и это плохо помню. — Она улыбнулась, и её брови изящно взлетели вверх. — Столько ран на моём теле появилось после всех преследований и репрессий Линь Бяо и «банды четырёх»[14], которым я подверглась… Есть шрамы и на пояснице, и на спине.
— Тётя, будешь ещё немного? — Сопровождавшая её женщина средних лет, казалось, была не в силах доесть кровяной тофу и переложила свой кусок ей в миску.
— Ланьлань, мне достаточно. — Старуха дожевала маленький кусочек, допила, причмокивая, бульон и поставила миску на стол. — Дружок, на вкус неплохо, но немного антисанитарно. Ты эти миски не пропаривал, да? Не использовал моющее средство, не так ли? Стоило мне посмотреть на твои плиту и кастрюлю, на эти миски и палочки для еды, и даже если я захочу, то, увы, не смогу проглотить ни кусочка.
Чжичжи, взволнованный, не знал, как ему на это ответить. Она добавила:
— Товарищи крестьяне теперь могут разбогатеть благодаря усердному труду. Условия для этого замечательные. Тем не менее необходимо также обращать внимание на повышение социалистического сознания и придавать большее значение красоте души. Без красоты нет жизни, не правда ли? Труд славен, но только когда занимаешься им в соответствии с политическим курсом партии, верно? Цены сейчас устанавливают как попало. Общественные нравы оставляют желать лучшего. Я недоумеваю, почему никто ничего не предпринимает. Ланьлань, помнишь, даже в прошлом выпуске газеты говорилось, что некоторые люди зарабатывают деньги нечестным путём. По-моему, вопрос красоты души до сих пор так и не решён…
— Тётя… — Женщина средних лет взглянула на Чжичжи, по-видимому, посчитав, что старушка слишком далеко отошла от темы разговора.
В тот момент Чжичжи осознал, что, хотя волосы барышни Ян поседели, голос её по-прежнему звонок и чист, как у ребёнка. Всё-таки эти дамочки из зажиточных семей отличаются каким-то особенным обаянием.
Пожилая женщина достала надушённую салфетку и вытерла руки. Они обе поблагодарили его и пошли к дороге, одна — высокая, вторая — маленькая, оставив после себя лишь слабый аромат духов и скомканную бумажную салфетку на земле.
Чжичжи продолжал молчать, глядя на две дымящиеся миски с тофу из свиной крови, которые остались почти нетронутыми.
Запах духов был, очевидно, непривычен для него. Он почувствовал лёгкое головокружение и жар в глубине носа, заполнившегося жидкостью. Он знал, что это был плохой признак. Спешно зажав нос, он вошёл в дом в поисках ваты. Там царил беспорядок. Повсюду громоздилось нестираное бельё. Две потревоженные мыши выпрыгнули из корзины с рисом и прошмыгнули под его ногами. Чжичжи прищурился и осмотрелся вокруг. Он не мог найти ни рваного ватника, ни чего-то, чем он мог бы заложить ноздри. По-видимому, нужен кто-то, кто присмотрит за домом. Пришло время собраться с духом и жениться.
1988
Луна над рекой Сицзян
перевод А.Д. Назмиевой
Люди считают его дурачком. На самом деле он различает иероглифы, умеет вить верёвки, может плести корзины. Ещё он повсюду собирает мужскую и женскую обувь, — вероятно, интересуется сапожным ремеслом. По-видимому, он немного ленив, ему нет никакого дела до объявлений о найме работников. Если выпадает случай добыть немного денег, вскопав землю или разгрузив уголь, он также оставляет это без внимания. Он предпочитает греться на солнце у обочины, играть с муравьями, затачивать камушки, беспрестанно зевать, оставаясь неотъемлемой частью уличного пейзажа.
У него очень тонкий слух. Стоит его нежным ушным мембранам слегка затрепетать, как он тут же различает доносящиеся издалека звуки гонга или петард, может определить, будет ли это свадебная процессия или похоронная. Он тотчас появляется поблизости; с ног до головы в пёстром, не подходящем по размеру наряде — причудливой смеси из мужских и женских одежд, элегантных заморских вещей и старомодных национальных одеяний. Не в силах вынести густую кислую вонь, исходящую от него, люди зажимают носы и отшатываются, тяжело дыша и едва сдерживая подступающую тошноту.
«Здесь нет Лун Гуя, пойди поищи его в другом месте!» — Хозяин дома знает, что он часто разыскивает кого-то по имени Лун Гуй.
Он только закатывает глаза и бормочет что-то невнятное себе под нос.
«Гости ещё не прибыли, а ты уже тут, раньше всех!» — взрывается хозяин.
Он же лишь потирает руки.
Как его ни брани, он никогда не ответит тем же и даже не разозлится. Не станет выпрашивать приглашения к застолью и уж тем более не сядет за стол без спроса. Просто примостится поодаль, где-нибудь под деревом, и будет молча глотать слюни, словно караулить банкет — его святая обязанность. Однако такой лохматый и грязный «страж» портит гостям всё веселье. Стоит ему попасться на глаза собравшимся, как те вздрагивают от ужаса. А уж если подует ветер, то невесть откуда взявшееся гнилое зловоние медленно заполняет пространство вокруг стола, обволакивая гостей, сплетаясь с ароматами всевозможных яств и угощений, обогащая новыми красками хвалебные речи и поздравления и отнюдь не добавляя энтузиазма присутствующим. Тут уж хозяину остаётся лишь признать своё поражение и, наполнив миску рисом и мясом, любезно пригласить «стража» сдать свой пост и отведать угощение в одиночестве в дровяном сарае или в углу изгороди. Наиболее добросердечные хозяева не только подают ему еду, но и дарят несколько монеток в десять фэней[15], лишь бы эта бомба-вонючка, подпрыгивая от радости, поскорее убралась подальше.
Для него, конечно же, не каждый день — застолье. Конечно, застолья бывают не каждый день. Порой он взбирается на ближайший холм и, навострив уши, внимательно прислушивается. Если вдалеке не слышно гонгов, барабанов или петард, ему ничего не остаётся, кроме как вернуться и с недовольным видом слоняться по улице; или сидеть у ворот какого-нибудь дома, жадно принюхиваясь к аромату тушёного кальмара, исходящему изнутри; или прислониться к воротам другого дома, откуда веет жареным тофу, или, утомившись, свернуться калачиком и вздремнуть. Даже в этом случае он не станет просить милостыню, не опустится до такого бесстыдства. Если никто не подаёт еды, он просто вытирает рот и отправляется на свалку за объедками. Иногда он даже не брезгует живыми лягушками и мёртвыми мышами, время от времени засасывает в рот земляного червя, словно лапшу; жуёт кузнечика, будто это арахис. Однако он никогда не болеет, а время от
