Европейская новелла Возрождения - Франко Саккетти

И, немного поразмыслив, старший брат Маттео продолжал:

— Дабы не выставлять каждый день перед всем честным народом твои безобразия, мы зайдем за тобой позже, когда отзвонят к вечерне: тогда на улицах будет поменьше людей, которые могли бы узреть наш позор, и нам будет за тебя не так стыдно.

Грассо кротко поблагодарил братьев, ибо теперь он ничуть не сомневался в том, что он — Маттео (ведь они ради него раскошелились и все время смотрели ему прямо в лицо, а было совсем светло), и заверил их в том, что впредь никогда больше не доставит им хлопот и откажется от своих дурных привычек, а коли ему все-таки случится совершить какой-либо проступок, то пусть они тогда не обращают внимания ни на него, ни на мать, ни на все, что он станет говорить в свое оправдание. Окончательно уверившись в том, что он — Маттео, он умолял братьев ради бога забрать его в назначенный час. Те обещали сделать это и удалились. Грассо помолчал немного, а потом сказал:

— Никогда бы раньше не поверил, что возможно такое, но теперь я вижу, что вы были совершенно правы. — Потом он спросил: — Значит, этот ваш работник так никогда и не вернул себе свое прежнее обличье?

— Увы, к сожалению, нет, — ответил судья.

Грассо испустил глубокий вздох, затем промолвил задумчиво:

— Хорошо, они меня вытащат отсюда, а куда я пойду? Куда я вернусь? К себе домой я, видимо, не смогу вернуться. Где теперь мой дом? Ну и положение! Давайте прикинем, — сказал он, обращаясь к судье. — Ведь если у меня дома сидит Грассо, — а что он там, я слышал своими собственными ушами, — что мне сказать ему, чтобы он не счел меня сумасшедшим или вконец одураченным человеком? Вы только представьте: я являюсь к себе домой, а Грассо, который в это время там, спросит: «Ты что — рехнулся?» Или, предположим, его нет дома, он приходит позже, застает меня — и что дальше? Кому тогда следует остаться, а кому уйти? А знаете, — продолжал он, — не будь я сейчас дома, моя мать давно хватилась бы меня и отыскала где угодно, хоть на луне. Но так как тот самый человек торчит у нее перед глазами, она не замечает, что произошло.

Судья еле сдерживался, чтобы не расхохотаться, получая от всего этого превеликое удовольствие.

— Нет, не ходи домой, — сказал он. — Ступай с теми, кто назвался твоими братьями. Погляди, куда они тебя отведут и как они с тобой будут держаться. Что ты теряешь? Во всяком случае, они заплатят твои долги.

— Правильно, — согласился Грассо. А судья продолжал:

— Выйдя из тюрьмы и сделавшись их братом, ты, может быть, заживешь лучше прежнего. Возможно, они, богаче тебя.

Пока они рассуждали таким образом, наступил вечер. Судье показалось, что прошла целая вечность, ибо его так и распирал смех, а засмеяться ему было никак невозможно. Братья Маттео находились там же, в Меркатанции, и, не уставая хохотать, дожидались своего часа. Они видели, как освободили судью, который держал себя при этом с таким достоинством, словно он зашел сюда к стряпчему похлопотать за одного из своих клиентов, и как судья отправился домой. После чего братья предстали перед писцом, сделав вид, будто расплатились с долгами, внеся деньги в кассу. Писец опять приподнялся со своего стула. Держа тюремные ключи в руке, он подошел к каземату и крикнул:

— Эй, кто из вас Маттео? Грассо, выйдя вперед, сказал:

— Это я, мессер. — У него не осталось ни малейшего сомнения в том, что он превратился в Маттео.

Писец оглядел его и промолвил:

— Тут твои братья заплатили твой долг, так что теперь ты свободен. — Он отпер тюремную дверь. — Выходи!

Когда Грассо вышел на улицу, было уже совсем темно. Он счел, что легко отделался, не заплатив ни гроша. А так как он целый день ничего не ел, то ему прежде всего захотелось отправиться домой. Однако, вспомнив, что в прошлый вечер он слышал у себя в доме голос Грассо, он передумал и решил последовать совету судьи. Он пошел с людьми, выдававшими себя за его братьев и жившими подле церкви Санта-Феличита. Пока он тащился за ними, они бранили его, но уже не столь сурово, как в тюрьме, а незлобиво и благодушно; они рассказали ему о горе, которое он доставил матери, и напомнили о всех прежних многочисленных обещаниях исправиться. Затем они спросили, чего это ему вздумалось назваться Грассо: действительно ли ему померещилось, что он Грассо, или же он поступил так, дабы выдать себя за другого и тем самым увильнуть от ареста. Грассо не знал, что ответить, и уже жалел, что пошел с ними. Выдать себя за Маттео ему было не по душе. «А с другой стороны, — твердил он себе, — коли я опять заявлю, что я — Грассо, они, чего доброго, от меня вовсе отступятся и я лишусь и их, и своего дома». Поэтому он обещал братьям, что больше так поступать не будет, но на вопрос о том, Грассо он или нет, промолчал, желая выиграть время.

Тем часом они подошли к дому. Войдя в дом, братья провели его в подвальную комнату и сказали:

— Пока что посиди здесь, ведь сейчас — ужин. — Они сделали вид, будто им не хочется показывать его матери, чтобы не расстраивать ее. В комнате горел очаг и стоял накрытый стол. Один из братьев уселся с Грассо подле очага, а другой отправился в церковь Санта-Феличита, к приходскому священнику, который славился своей добротой. Придя к нему, он сказал:

— Я зашел к вам, как сосед к соседу, а также как к нашему духовнику. Дабы вам все стало ясно и вы могли нам лучше пособить, скажу, что нас три брата и что живем мы совсем неподалеку от вас, как то вам, вероятно, ведомо.

— Да, да, — согласился священник, который знал их vel circa[33].

— Так вот, одного из нас зовут Маттео. Вчера его посадили за долги в Меркатанцию. Поскольку нам не первый раз приходится вызволять его оттуда, случай этот поверг его в столь великое горе, что он, кажется, тронулся в уме. Мы полагаем, что виной всему этот случай, ибо во всем прочем он остался почти тем же самым Маттео, каким был всегда. Помешательство же его состоит в том, что он вбил себе в голову, будто он больше не Маттео, ибо он-де превратился совсем в другого человека. Слышали ли вы хоть что-нибудь подобное! Он уверяет, что он — некий Грассо, резчик по дереву. Грассо этот, впрочем, его приятель, он держит лавку на Санто-Джованни, а живет подле Санта-Мария-дель-Фьоре. Мы всячески пытались вразумить его, но у нас ничего не получилось. Поэтому мы забрали его из тюрьмы, отвели домой и поместили в отдельной комнате, дабы никто не проведал о его безумствах. Ведь вы знаете, стоит кому-нибудь хоть раз обнаружить признаки умопомрачения, как потом, будь он здоровее здоровых, ему все равно никогда уж не избежать насмешек. А кроме того, если паша матушка узнает обо всем прежде, чем он придет в себя, она может расхвораться. Разве тут угадаешь? Женщины вообще существа малодушные, а она к тому же стара и слаба. Вот почему, поразмыслив, мы решили просить вас ради Христа прийти к нам домой (всем известно, что вы человек знающий и порядочный, и мы понимаем, что совесть не позволит вам разгласить наш позор; посему мы и положили не обращаться ни к кому другому). Постарайтесь, пожалуйста, выбить из его головы эту дурь, и мы вам вечно будем признательны, да и перед богом у вас появится заслуга, не говоря уж о том, что вы послужите спасению души одной из ваших заблудших овечек. Ведь если вы не вправите ему мозги, он умрет безумным, в смертном грехе и, вероятно, будет осужден на вечные муки.

Священник ответствовал, что все сие верно, что в том состоит его долг и что он не только согласен помочь им, но не пожалеет ради этого своих сил. И то была чистейшая правда, ибо был он по натуре своей человеком не только обязательным, но и услужливым. Затем, поколебавшись немного, священник молвил:

— Возможно, дело сие таково, что труды мои не окажутся напрасными. Сведите меня с ним. — Но тут же добавил: — Если это не опасно.

— Пресвятая Мария! — воскликнул брат Маттео. — О, я вас понял. Вы хотите спросить, не буйный ли он.

— Ты же знаешь, — сказал священник, — в таком состоянии человек может не посмотреть не то что на священника, а и на отца родного. Ведь ему все представляется совсем в ином свете, чем есть на самом деле.

— Святой отец, я вас понял. Вы совершенно правы, задавая мне подобный вопрос. Но, как я вам уже говорил, брат наш скорее тронутый, чем одержимый. Со стороны вы даже не заметите, что он свихнулся. Будь он буйным, мы ни на что бы больше не надеялись и не старались попусту, ибо никто или почти никто из буйных никогда не исцелялся. О нашем же брате можно сказать, что он скорее немного сбился с пути, чем пропал безвозвратно. Поэтому нам очень хотелось бы, чтобы наша матушка ни о чем не узнала. И поскольку мы не потеряли надежду на его исцеление, мы к вам и обратились со своей бедой.

— Коли так, — ответствовал священник, — мне надобно на него взглянуть и сделать все от меня зависящее. Помочь человеку в подобном состоянии — долг каждого. Я понимаю, что здоровье вашей матери, как вы сказали, подвергается сильной опасности, и постараюсь, если возможно, избавить ее от огорчений.