Вышел месяц из тумана… - Арлидж Мэтью

– Черт, черт, черт.

Хелен только утром сделала уборку, и теперь лимонный аромат моющего средства соединился с индийскими приправами, дав в результате едкую вонь. Секунду-другую она растерянно таращила глаза, пока они не заслезились. Охваченная злостью и досадой, Хелен все же не поддалась естественному порыву растоптать всю эту хрень и вместо этого убежала в ванную.

Ругая себя за несдержанность, она села на холодный бортик ванны, закурила и глубоко затянулась. Обычно никотин помогал успокоиться, но сейчас Хелен лишь ощутила горечь во рту. Она с отвращением бросила недокуренную сигарету в унитаз. Тлеющий огонек погас в воде. Образ, вполне соответствующий ее душевному состоянию. Каждый год она показывала Рождеству фигу, и каждый год этот жест выходил ей боком. Рой темных мыслей захватил Хелен, увлекая в водоворот отчаяния, напоминая, что она никому не нужна, что ее никто не любит. Взгляд метнулся к шкафчику, за дверцами которого прятались в укромном месте бритвенные лезвия.

Лезвие ножа резало индюшку на истекающие соком кусочки. Чарли в нахлобученном на голову бумажном колпаке была в своей стихии. В Рождестве ей нравилось все. Предпраздничное волнение охватывало ее едва ли не с начала осени и с этой поры только нарастало. Организованная по натуре, она закупала все подарки в октябре, заказывала индюшку в ноябре и, когда наконец наступал декабрь, получала от него все возможное удовольствие. Коктейльные вечеринки, рождественские песнопения, оформление подарков у камина, уютные посиделки с просмотром рождественского фильма – все это было для нее главным событием года.

– Подарки уже можно открывать? – поинтересовалась ее племянница Мими.

Такая нетерпеливая.

– Только после рождественского ланча. Ты же знаешь правила.

– Но это так долго.

– Зато какое удовольствие, когда дождешься. – Уступать в этом вопросе Чарли не намеревалась, придерживаясь того мнения, что Рождество – это сплав семейных ритуалов.

– Кого ты хочешь обмануть? – вмешался Стив. – Ты просто оттягиваешь неминуемое разочарование.

– Говори за себя, – одернула своего бойфренда Чарли. – Я стараюсь, готовлюсь, делаю покупки. Если ты ведешь себя иначе, это уж твое дело.

– Подожди, ты еще заберешь свои слова обратно. Вот увидишь, – с самодовольной уверенностью ответил Стив.

Чарли уже знала, что получит от Стива, – белье. Он уже некоторое время ронял многозначительные намеки, и к тому же их сексуальная жизнь была сейчас чрезвычайно активной. Более всего Чарли хотела ребенка. Она чувствовала – время пришло. И, сказать по правде, только этого подарка и ждала по-настоящему. Пока что никакой подвижки в этом направлении не произошло, хотя они оба прилагали к тому усилия, и Чарли впервые начала беспокоиться всерьез. Может быть, с ней что-то не так? Мысль о том, что у них не будет полноценной семьи, пугала ее – она всегда хотела двух или трех детей.

Но Рождество не самое подходящее время для неприятных мыслей, и Чарли отодвинула беспокойство подальше. Рождество – лучший день в году, и она со счастливой улыбкой резала праздничную индюшку, вкладывая в свои усилия как можно больше бодрости и оптимизма.

Ждать оставалось недолго, и настроение уже пошло вверх – скоро, скоро он снова увидит Элси. В этом году Кристина пошла на уступку, отдав ему День подарков. Завтра утром он заберет свою маленькую дочурку и устроит ей настоящий праздник. Год получился дерьмовый, но по крайней мере заканчивается на хорошей ноте. Марк уже заказал билеты на каток и в кино, а также столик в славящемся своими чизбургерами «Байроне» – это будет праздник праздников!

Перспектива провести с Элси целый день придала сил и помогла продержаться последние тридцать шесть часов. Подарки он, как обычно, оставил в доме Кристины еще в Сочельник. Элси не было – она отправилась с мамой на службу в ближайшую церковь, – так что иметь дело пришлось со Стивеном. Он вежливо принял подарки и даже спросил, не хочет ли Марк зайти и выпить. Марк хотел дать ему в зубы – да как смеет этот наглец разыгрывать из себя хозяина в доме, который еще недавно был его домом! И о чем бы они говорили? Что Санта принесет им на Рождество? Он не знал, хотел ли Стивен задеть его своим приглашением – прозвучало оно вполне естественно, хотя парень мог просто быть хорошим актером, – но задерживаться и выяснять не стал. Потом красный туман рассеялся, и Марк понял (опыт у него уже был), что лучше всего уйти. А вот кровь как закипела, так и продолжала бурлить. Не раз и не два он клял часы, которые никак не желали идти быстрее, но… время все-таки приближалось. Кто умеет ждать, всегда дождется.

Вот и еще одно Рождество позади.

Мари лежала на кровати и смотрела в потолок. Неужели это последнее, что она видит? Вот эту щербатую, облупленную поверхность? Раньше она не обращала на потолок внимания, но теперь, когда Мари смотрела на него вторую неделю, он будил в ней злость, столь же лютую, сколь и нелепую. Почему она лежит здесь? Ее место там, в гостиной, рядом с Анной. С той минуты, когда все это началось, Мари знала, что должна сказать дочери страшную правду. Но как найти нужные слова? Как объяснить весь этот ужас? Вот она и молчала. Анна даже не догадывалась ни об убийственном ультиматуме, ни о спрятанном в прикроватной тумбочке револьвере. Несчастная, потерянная, ничего не понимающая, она так и останется в неведении, потому что Мари не в силах сказать ей правду.

Она была плохой матерью. Дурным человеком. Она сама навлекла на них беду. Вышла замуж не за того. Зачала неспособного к жизни ребенка. Сама провоцировала бесконечные оскорбления и бесчисленные проявления жестокости. И вот теперь – это. Самый страшный удар, но он наконец поставит точку в их печальной истории. Она уже перестала терзаться вопросом, почему это с ними случилось, – случилось, и все. Бороться она тоже перестала. Телефон с тех пор, как ушла Элла, молчал; дверь была заперта снаружи; на ее крики никто не отозвался. Однажды в окне дома напротив она увидела ребенка и попыталась привлечь его внимание. Но ребенок убежал. А может, он ей только привиделся. Когда живешь в постоянном кошмаре, трудно определить, что реально, а что нет.

Анна снова заплакала. Это была одна из немногих доступных ей жизненных функций. Слезы дочери резали по живому. Бедная девочка. Как ей сейчас страшно. А ведь Мари поклялась, что никогда не допустит, чтобы ее дочь страдала.

Она поднялась. Подошла к двери. Остановилась. Не делай этого. Но она должна это сделать. Должна. Любовь и согласие были их единственным оружием против враждебного мира, а Мари сломала его своими руками – по глупости, из страха и трусости. Ей было горько и больно. Она скажет дочери правду о том, что их ждет. Больше ей ничего не остается. Другой надежды нет.

И все же Мари колебалась. Подбирала слова, какими объяснит, почему молчала все это время. Слова не находились, и она, собравшись с духом, вошла в гостиную. Она ждала, что ее встретит сердитый обвиняющий взгляд, но – чудо из чудес – девочка уснула. Выплакалась и забылась, пусть ненадолго освободившись от кошмара.

А вдруг она больше не проснется? Эта мысль неожиданно взбодрила Мари. Она знала, что никогда и ни при каких обстоятельствах не выстрелит в дочь – это невозможно. Но существуют и другие способы. С тех пор как врачи объявили Анне приговор, Мари читала о многих случаях, когда мать, не в силах справиться с безнадежной болезнью ребенка, забирала у него жизнь. Эти матери говорили, что ими двигало желание положить конец его страданиям, хотя тем самым прекращали и свои собственные страдания. И общественное мнение вполне им сочувствовало. Почему бы и ей не поступить так же? Все лучше, чем медленная смерть от голода. В любом случае долго они не протянут…

Мари вернулась в спальню. Подошла к кровати, взяла подушку, повертела в руках. Мысли бежали все быстрее. Хватит ли ей смелости? Не подведут ли нервы? К горлу подкатила тошнота, и Мари едва успела добежать до мусорной корзины, упав перед ней на колени. Ее вырвало, и она потеряла сознание. Придя в себя, Мари обнаружила, что все еще держит в руках подушку.