Повесть об уголовном розыске [Рожденная революцией] - Алексей Нагорный

Голый юркнул в подворотню, раздался хохот.

– Молоток, кум, – сказал Дуся. – Хотели мы свосьмерить, да вы вовремя щекотнулись!

– Дела ждете? – спросил Никифоров.

– Фу, начальник, – сказал Кныш, выходя из подворотни уже одетым. – Такие вопросы… Я знал вас, как тактичного мента!

– Кутьков со своими троих оперативников убил, – тихо произнес Никифоров. – Напал на спецавтомобиль с валютой. Ежели вы не дураки – валите по домам…

Дуся и Кныш молча переглянулись. Все стали расходиться.

– Спасибо, что стукнул, начальник, – сказал Дуся. – Мы честные щипачи, с мокрушниками суп не варим… – Он дотронулся двумя пальцами до козырька своей кепочки и ушел.

– Пожалел? – спросил Коля у Никифорова.

– Нет, – сказал Никифоров. – Не их я пожалел. Они ушли – так что, считай, человек десять мы уже спасли от грабежа. А главное, придут ребята домой, раскинут мозгами, глядишь, кто-то и впрямь оставит кривую дорожку. Нам же меньше работы… Я тебе, Коля, так скажу: придет время, мы не преступников ловить будем, а неустойчивых людей от плохих поступков ограждать и вообще – перевоспитывать, понял?

– Кто его знает… – Коля хитровато улыбнулся, почесал в затылке. – Вообще-то убедительно говоришь. По-человечески… Да вот есть у нас в Питере такой Кузьмичев. Он нас так учит: сесть в засаду, взять с поличным и к стенке!

– Не знаю… – Афиноген пожал плечами. – Нас, милый, и на сто засад не хватит. А ежели делать, как учит твой Кузьмичев, – тысячу засад надо делать… Он кто такой, этот Кузьмичев?

– Есть там… один, – Коля не захотел продолжать разговор, стало обидно за своих. – Ладно. Ты лучше придумал, согласен. Хотя выдали блатным служебную тайну.

– Тю! – махнул рукой Афиноген. – Секрет полишинеля! Все блатные давно все знают, а кто сегодня не узнал – завтра будет знать, у них, милый, почта не хуже государственной, только по их почте весть о поступке Кутькова идет как романтика, а с наших слов им другая суть откроется!

– Слушай, – Коля с уважением посмотрел на Афиногена. – Все хотел тебя спросить: откуда ты столько слов ученых знаешь, не хуже Никиты моего, из Питера. Да ведь тот – бывший студент, – а ты – из рабоче-крестьян, а?

– Книжки читай – и ты будешь знать, – сказал Никифоров. – Вот, к примеру, что это за дом? – Никифоров показал на витиевато украшенное здание. – Либерти называется, выражает модерн буржуазной культуры. Самое большое буржуазное достижение, если по-русски сказать… У меня мечта есть. Сдам когда-нибудь свой браунинг и буду строить дома… Как это, Афиноген?

– Проектировать, – сказал Афиноген.

– Во! – кивнул Никифоров. – Хочешь, нарисую тебе собственный дом в три этажа с ванной и этим… унитазом?

– Ему не надо. У них в деревне избы. Зачем ему твой коттедж? – засмеялся Афиноген.

– Правильно, коттедж, – согласился Никифоров. – Но ты, Афиноген, неправ. Придет время, и у каждого будет коттедж, ванна и этот… унитаз… А вообще-то, братцы, не это в жизни главное.

Чуть в стороне горел костер. Группа парней и девушек разбирала мерзлую мостовую. Афиноген помахал им рукой, спросил:

– Привет… Чего это вы? Трудповинность отбываете? Буржуазные дети, что ли?

– Сам ты оттуда… – девушка откинула с потного лба прядь волос. – Берите лопаты да помогайте! Сытые, больно хорошо выглядите… Здесь, между прочим, детей рожают, – она кивнула на кирпичное здание с надписью «Больница». – А водопровод лопнул.

– Оно, конечно, – кивнул Никифоров. – Только у нас, девушка, своя работа.

– Вижу… – Она окинула его презрительным взглядом. – По улицам шляться – вот твоя работа.

– Шустрая ты, – улыбнулся Афииоген. – Ладно, бывай.

Из парадного с воплем выскочила пожилая женщина. Срывая голос, она выкрикивала только одно слово:

– Убили! Уби-и-или!!!

Афиноген выдернул из-за пояса наган:

– Кого убили? Где?!

Женщина остановилась, посмотрела на Афиногена дикими глазами.

– Да вы не пугайтесь, – успокоил Коля. – Мы из МУРа…

Девушка, оставив работу, подошла вплотную к Коле и Афиногену:

– Извините, ребята. Не то о вас подумала… Женщина, да вы успокойтесь! Объясните толком, что, где?

– Там… – она вытянула руку в сторону подъезда. – Там…

– За мной! – Никифоров побежал.

Влетели в парадное. В углу, на батарее парового отопления, висел человек. Никифоров подошел ближе и тихо вскрикнул: это была Таня.

– Чего же она, – убито сказал Никифоров.

– Да не сама она, – поморщился Коля и снял с груди Тани визитную карточку, приколотую булавкой: «Берендей Васильевич Кутьков, вор в законе», – прочитал он вслух.

– Виноват я, – горько прошептал Никифоров. – Не надо было ее отпускать… Ох, не надо!

– Наступает нам на пятки Берендей, – сказал Афииоген. – Крепко наступает.

Маша Вентулова, восемнадцатилетняя выпускница Смольного института, дочь отставного полковника, сгинувшего где-то на фронтах гражданской войны, в дом профессора Жичигина попала случайно. Осенью 18-го она решила пробиться в Новороссийск к родственникам отца. Маша уехала из Петрограда голодная, раздетая, с узелком в руках. В Москве, на Петроградском вокзале, к ней привязались блатные – хотели отобрать узелок и изнасиловать. Откуда-то появился высокий старик лет 60, с эспаньолкой, в шапке-боярке, с тростью в руках, что-то сказал блатным, и те исчезли, словно их никогда и не было… Спаситель представился, назвался профессором Московского императорского университета Аристархом Николаевичем Жичигиным, «бывшим, к сожалению…», – добавил он с грустной усмешкой. Выяснилось, что жене Жичигина Галине Николаевне, даме в возрасте, давно хотелось обзавестить девушкой-компаньонкой, другом семьи, утешительницей в дни печали… «Вас сам бог послал, Машенька… – со слезами на глазах сказал Жичигин. – Наша встреча не случайна, она предопределена». Маша по молодости и отсутствию жизненного опыта мистическую тираду Жичигина пропустила мимо ушей и сразу согласилась. Приехав в дом и увидев солидную, со вкусом обставленную квартиру профессора, познакомившись с Галиной Николаевной, Маша прониклась к чете Жичигиных доверием и уважением, а самое главное, – горячая благодарность переполняла Машу. Она была готова сделать для Жичигиных буквально все! Но ее ни о чем не просили. И, больше того, сразу же приняли как равную. Вместе обедали, завтракали, ужинали.

У Маши была своя комната. Иногда Галина Николаевна просила ее почитать вслух книгу или сыграть на рояле Лунную сонату Бетховена. Маша охотно играла, и Галина Николаевна тихо плакала, вытирая слезы кружевным платочком. «А я терпеть не могу Бетховена, – заметил как-то профессор. – По-моему, эта музыка чересчур воздействует на совесть…» Маша удивилась, но вопросов задавать не стала. Мало ли кто и как воспринимает музыку… Однако с нового, 1919 года Жичигин резко переменился. Он стал раздражительным, все чаще по поводу и без повода вступал в пререкания с женой, а однажды Маша услышала, как профессор обругал ее площадными словами. Маша вспылила, наговорила ему кучу дерзостей, а он в ответ неловко обнял ее, ничего не ожидавшую, и поцеловал в губы. Маша убежала и долго рыдала у себя в комнате. С тех пор и началось… Не проходило дня и даже часа, чтобы Аристарх Николаевич не пытался поймать ее в коридоре, обнять. Маша совсем было решила уйти от Жичигина, но однажды вечером, укладывая в баул несложные свои пожитки, вдруг задумалась: куда? Куда она, одинокая, слабая, запуганная, уйдет?

Маша вышла в гостиную, села к роялю. Не игралось, и Маша просто сидела, опустив тяжелую голову на ладони. Горели свечи. Неслышно подкрался Жичигин, нежно погладил по голове. Маша вскрикнула, вскочила.

– Тише… – Аристарх приложил палец к губам… – Жена в ванной, я не хочу, чтобы она слышала…

– Я стану кричать! – сказала Маша. – Уходите!

– Сначала выслушайте… – Аристарх Николаевич дрожал, на лбу у него выступили мелкие капельки пота. – Я – ваша судьба, Маша… Что вы одна в этом мире? Без средств, без защиты?

Маша хотела убежать, но он схватил ее за руку:

– Вот, вот здесь, смотри!

Он подтащил ее к аквариуму, сказал, задыхаясь:

– Ты думаешь, это так, рыбки… Не-ет! Здесь второе дно. Под песком! Никто и никогда не догадается!

Маша невольно посмотрела на аквариум, и ободренный Жичигин продолжал:

– Здесь миллион! В английских фунтах! Он твой, Маша! Я старый селадон и дурак, мне стыдно, я сед, я немощен, но я люблю тебя, люблю, ну что же я могу с этим поделать… – он истерически зарыдал, а Маша ошеломленно смотрела на него, пораженная этим признанием.

– …Мы уедем… – шептал Аристарх Николаевич, – далеко, за границу, в Монте-Карло… Подальше от этой вонючей страны с ее пьянством, горлопанством и революциями! Мы купим виллу…

– Откуда у вас эти деньги? – вдруг спросила Маша. Она не хотела спрашивать. Ни ее воспитание, ни убеждения не позволяли ей задавать такой вопрос, но сумма была так огромна, а Жичигин всегда был так подчеркнуто скромен в средствах и высказываниях о деньгах, что любопытство пересилило, и Маша спросила.