Щенки и псы Войны - Сергей Щербаков

— Эх, искупнуться бы, мужики!

Пуля, пробив пластину бронежилета и зацепив позвоночник, прожгла правое легкое и засела в ребрах. Александра от удара развернуло, и он, потеряв сознание как мешок, шмякнулся на дно кузова рядом с запасным скатом, в который они упирались пыльными берцами.

Он не слышал ни взрыва фугаса перед автомобилем, ни бешенной автоматной трескотни, ни криков, ни стонов своих товарищей. Сверху всей тяжестью на него навалился с раздробленным черепом, дергающийся в конвульсиях, Поляков с широкооткрытым в агонии синим ртом…

Вишняков, закованный наглухо в гипсовый корсет, уставясь в белый потолок, на котором ему были знакомы все шероховатости и трещинки, слушал косноязычное чтение газетной статьи Мишкой Боженковым. Монотонное чтение часто прерывалось горячими спорами и колкими репликами, которые отпускали, лежащие на кроватях больные. Внезапно Мишка на полуслове замолчал. Наступила гробовая тишина, несвойственная их шумной палате. Александр, лежащий у окна, в недоумении повернул голову. Молчаливые взоры всех были устремлены в сторону открытой двери. Там, рядом с заведущим отделением, Ароном Ивановичем, стояла заплаканная женщина в белом халате без чепчика с короткой стрижкой. В левой руке у нее был большой полосатый пакет, в правой скомканный носовой платок. После ранения зрение у Александра значительно ухудшилось. Что-то знакомое почудилось ему в этом неясном расплывчатом женском силуэте. Он во все глаза вглядывался в него, боясь, из-за невесть откуда появившегося тумана, потерять родные милые черты. Теплая нежная волна захлестнула его.

— Гаврошик, — прошептал сквозь слезы он…

Конфуций

Ты кукушечка мне расскажи,

Сколько лет ты мне накуковала,

Сколько сердцу бить в моей груди,

Пока шальная пуля не достала.

Граната, взрыв, туман, мои глаза!

Мой кореш, брат в крови лежит липучей.

Прости, что не успел закрыть тебя,

Я отомщу, поверь мне, будет случай!

— Товарищ капитан, вот заложника освободили! — доложил Дудакову младший сержант Ивашкин, кивая на заросшего черной бородой худощавого мужчину, лет 37-ми в драном стареньком ватнике, который, сильно прихрамывая, ковылял за ним. Рост чуть выше среднего. Настороженный затравленный взгляд темно-карих глаз. Все с любопытством уставились на него. Ведь не каждый день заложников освобождают.

— Стефаныч, займись им! — распорядился Дудаков, занятый со старшим лейтенантом Тимохиным изучением документов, обнаруженных у убитого боевика, оборачиваясь к прапорщику, сидящему на подножке «Урала» с цигаркой в прокуренных зубах. Но тот и ухом не повел, с безразличным видом продолжая дымить. Докурив, бросил окурок в грязь.

— А вы его обыскивали? — вдруг задал вопрос прапорщик Стефаныч, покусывая пшеничный ус и внимательно исподлобья изучая задержанного.

— Плечо, пальцы смотрели?

— Нет, не обыскивали! Чего его обыскивать, гол как сокол. Заложник ведь. Вон, в каком тряпье. Без слез и не взглянешь! Три года, говорит, уже в рабстве. Пробовал бежать. Поймали. Чуть не забили до смерти. Издевались над ним, как только могли. Одним словом, настрадался бедолага, выше крыши.

Задержанный что-то пробормотал невнятное и закивал головой.

— Из татар он. Строитель из Нижнекамска.

— Колымить, говорит, приехал на свою головушку. — робко добавил рядовой Чернышов.

— Тебя не спрашивают, молокосос! — грубо отрезал старший прапорщик. — Хватит мне баланду травить!

Коренастый Стефаныч нехотя оторвал от подножки «Урал» свой квадратный зад, неспеша обошел задержанного и вдруг дулом автомата поддел сзади мотню замурзанных свисающих штанов. Под ними оказались крепкие почти новенькие «берцы».

— Обыскать! — последовал короткий как выстрел приказ.

Густо залившись краской и сконфузившись, Ивашкин бросился обыскивать задержанного. Оружия нет. В карманах обнаружил комок смятых долларов и связку смертников (солдатских жетонов). Взяв из рук младшего сержанта шнурок с «смертниками», зажав их в побелевшем кулаке старший прапорщик подошел к боевику.

— Ребят наших, значит, стрелял?! Мучил?! Строитель из Нижнекамска! — заходили желваки на скулах Стефаныча.

— Ах, ты, гнида! — вдруг вырывалось из уст лейтенанта Трофимова, поднявшего голову, который, все это время наклонившись, у заляпанного БМП усердно счищал о траки с ботинок налипшую комьями рыжую грязь. Он стремительно подскочил к задержанному, оттолкнул в сторону посеревшего Стефаныча и крепко вцепился левой рукой в ворот ватника, ветхая одежда затрещала.

— Смотри в глаза! Сука! Узнаешь?! Признал свою отметину? — Трофимов, оскалившись, в ярости ткнул в свой шрам.

— Заложник! Строитель, говоришь! — он со всей силы ударил боевика поддых. Тот, охнув, согнулся. Затем последовал удар наотмашь кулаком в лицо. «Чех» с разбитым носом отлетел в сторону и что-то зло зашипел в ответ нечленораздельное.

— Ну, что, Ваха! Вот и свиделись! — цедил сквозь зубы, наступая Трофимов. — Не ожидал такого поворота, гаденыш? Душегуб!

Глаза у старшего лейтенанта сверкали огнем, а лицо со зловещей торжествующей улыбкой словно окаменело.

— За ребят замученных, порезанных тобой! За Кольку Куприянова! Получай, сволочь!

— Конфуций! Стой! — отчаянно заорал капитан Дудаков, бросаясь к нему. — Кому говорю! Стой! Стефаныч, Елагин, держите его!

Но весь багровый Трофимов уже сорвал с плеча АКМ и, не раздумывая, в упор всадил в «заложника» длинную очередь. Боевик плюхнулся, словно куль, в измочаленную траками «бэшек» грязь. Дернулся. Затих.

Все от неожиданности обмерли. Такого поворота событий ни кто не ожидал. Из-за БМП вылетел майор Сафронов, его маленькие злые глаза метали молнии, за ним спешил встревоженный капитан Михайлов, которые со старейшинами о чем-то упорно спорили у ворот дома местного муфтия.

— Вы что, скоты, совсем оборзели! — сердито заорал майор. — Вы чего себе позволяете! Уроды!

Над убитым стоял старший лейтенант Трофимов с темными дикими глазами, его всего трясло как малярийного.

К Сафонову наклонился капитан Дудаков и что-то тихо тому сказал.

— Да-а, — протянул Сафронов. — Ну и дела! Надо же! Займись им! Неровен час, еще чего-нибудь отчубучит! — он кивнул в сторону Трофимова.

— Да, вот возьми мою фляжку. Узнал, говоришь, гада!

Капитан Дудаков оглянулся.

— Чернышов! Проводи лейтенанта Трофимова! Не в себе он! К братьям Исаевым отведи! Головой отвечаешь! Вот, фляжку прихвати! Пусть остограммится!

Рядовой Чернышов и Трофимов понуро брели по улице в сторону мечети, куда после зачистки стали стекаться все группы.

— Вчера, на «фишке» с Кучерявым перебздели, чуть не обделались! — прервал тягостное молчание Танцор. — Слышим, где-то слева банка консервная забренчала. Ну, думаю все, п…дец! «Чехи»! Полрожка выпустил, и Кучерявый не меньше. Оказалось, голодная кошка банку из-под тушонки вылизывала!

Неожиданно у стоящего впереди «бэтээра» раздались женские крики и отборная ругань. Какие-то трое неизвестных контрактников из «усиления» с картонной коробкой и большой сумкой, с которыми обычно ездят за товаром «челноки», отбивались от вцепившейся в добро молодой чеченки, похоже, торговавшей на улице.

— Отдайте, мужики! — твердо сказал Конфуций, загородив, военным дорогу. Его глаза устало смотрели на контрактников, в них не было ни угрозы, ни злости. Это были глаза смертельно уставшего человека вернувшегося с тяжелой работы домой. Контрактники удивленно уставились на него.

— Ты, что, лейтеха? Ошалел, что ли?

— Совсем рехнулся?

— Ребята уж второй день без курева и на одной сечке!

— Ее Ахмед или там Саид, еб…ный, будет по нам пулять из-за угла в спину, а мы должны конституционный порядок здесь наводить? Так, что ли? — стал возмущаться заросший рыжей щетиной высокий мордастый прапорщик с желтыми прокуренными зубами.

— Вот именно, порядок! Правильно говоришь, приятель! — невозмутимо сказал Конфуций, глядя сквозь него тусклыми глазами.

— Да, пошел ты на хер!

— Да мы на правах победителей берем! С древнейших времен победители…

— Пидор, ты вонючий, а не победитель, — сказал, как отрубил Конфуций и презрительно сплюнул себе под ноги.

— Лейтеха, полегче на поворотах! И не таких обламывали!

— Откуда ты такой хороший, правильный взялся? — встрял в разговор второй, румяный плотный сержант с бегающими глазами, держа обеими руками картонную коробку.

— Оттуда не возвращаются! — отрезал, мгновенно побагровев, Конфуций и угрожающе передернул затвор; вылетевший патрон, блеснув на солнце медным бочком, упал в двух метрах в дорожную слякоть.