Храм ночи - Донован Фрост

А «эйнхерии», скидывая трофейное тряпье и на ходу нахлобучивая свои громадные рогатые шлемы, первыми бросились на растерявшихся разбойников.

Панику и общий разброд увеличила приближающаяся дробная конская поступь — крестьянские лошадки, на которых мчалось невеликое воинство толстого капитана, подняли такой хруст и ржание, что создали у атакованных впечатление полновесного натиска кавалерийского полка.

Большинство караванных грабителей тут же бросились наутек, норовя пробиться между редкой цепочкой воинов Ройла и северянами. Но у шалашей, где из-за наваленных тут и там бочек, безосных повозок и распотрошенных тюков увязла кавалерийская атака, схватка разгорелась не на шутку. Нашлось несколько отчаянных сорвиголов, которые в общей кутерьме сумели сбить-вокруг себя самых отчаянных и выстояли первый натиск. Тут Конан заметил среди противников высокого мужчину, с головы до ног, словно облитого чешуйчатой гирканской броней, которая нимало не стесняла его движений.

Он порывисто перемещался по лагерю, и каждый неуловимый взмах его рук, в которых сияли короткие кривые сабельки — Конан некогда видел подобные у стражей ворот Султанапура, — был точен: он убивал или ранил аквилонцев, вышибал оружие или отводил в сторону вражескую сталь в волоске от собственной непокрытой головы, которая вот-вот должна была, казалось, слететь с плеч.

Видимо, это и был знаменитый Хват — его неожиданно высокий, почти женский голос покрыл поле боя. Слов команды киммериец не разобрал, однако увидел, какое действие она возымела: группа лихих потрошителей купцов раздалась, пропуская вперед сверкающего змеиной чешуей атамана. Хват безошибочно определил командиров нападающих, и через два-три изящных пряжка его гибкая фигура уже мелькнула возле капитана. Толстяка заставила спешиться разбойничья рогатина, и он вел бой рядом со следопытами, отложившими луки и взявшимися за мечи.

Миг — и памятный Конану меч встретился с изящными восточными клинками. Атаману разношерстного воинства хватило для неоспоримой победы нескольких точных и еле заметных движений. Небрежно, даже слегка лениво он немного присел и сопроводил по дуге над собой тяжелый аквилонский клинок, в то время как его собственная вторая сабля метнулась вперед-вбок, неуловимым для глаза стегающим движением запястья. Меч капитана еще взрезал сырой лесной воздух, мягко сопровождаемый сабелькой, а левый бок его камзола уже набухал алым. Аквилонец, выпустив бесполезный тяжелый клинок, который воткнулся в землю, осел, стараясь зажать края раны и еще явно не успев почувствовать боли. А Хват уже танцующей походкой поплыл навстречу новому врагу, в одном движении отведя удар ванирского «эйнхерия», жахнул, не глядя, второй рукой назад. Точный, хотя и несильный удар отточенного по туранскому обычаю, «в верблюжий волос», сабельного клинка отсек капитанскую голову.

На миг замершая схватка возобновилась, и Конан потерял из виду атамана. Когда же король разделался со своими тремя противниками не без помощи выскочившего из гущи боя Иллиаха и поискал глазами сверкание чешуи, то взревел от ярости.

Ободренные примером своего вожака, разбойники воспряли и принялись оттеснять немногочисленных врагов. Бандитов и без того было по два на каждого аквилонца, а тут еще из леса в спины пограничников и северян полетели болты самострелов — беглецы, не узрев, вопреки голосу собственной трусости, полный лес королевской конницы, вернулись и тоже вступили в бой. Все следопыты полегли под рогатинами и топорами разбойников, сам Ройл, дважды неопасно раненный, был встревожен не на шутку — порубежники собрались вокруг него, как бандиты вокруг своего атамана несколькими мгновениями ранее, и теперь плотным клином прорубались назад.

Молчаливые «эйнхерии», также понесшие потери, сомкнули ряды вокруг своего короля и, похоже, готовились отправиться в глотку Хресвельга. На губах Браги Конан разглядел пену, глаза рыжебородого метали молнии, а меч со свистом мелькал над головой ванира — от объятого священным безумием берсеркера попятились и враги, и его товарищи, словно от самого Ледяного Гиганта.

Один Конан был доволен и весел, несмотря на хриплое дыхание и явную одышку. Возраст оставил свои следы на его теле, но дух остался таким же непреклонным, как и встарь. Одежда в нескольких местах была в крови, меч, отведавший любимой алой влаги, стиснутый каменной ладонью, так и плясал в руках, губы раздвигала хищная усмешка.

«Неужели, Кром, ты даешь мне высшее благо — погибнуть под хладной сталью в славном бою, а не доживать свой век гниющим, выжившим из ума старикашкой, в насмешку над предками?»

Тут и там за спинами напирающих врагов мелькал орлиный профиль Хвата, но виртуозного порхания голубоватых восточных клинков больше не было видно — атаман командовал. И король отдал ему должное — командовал он толково. Пытавшихся выйти в тыл «эйнхериям» и взять их в волчье кольцо, Хват отогнал едва ли не пинками.

Северяне двинулись к опушке, когда из леса в них ударил целый залп арбалетных болтов. Потом еще один. И только когда пятеро оставшихся в живых детей Севера и Конан достигли спасительных кустов и папоротников, мешающих прицельной стрельбе, разбойники окружили их.

— Молодец, бандитская рожа! — едва ли не с восторгом прокричал Конан, перерубая древко направленной в Хольгера рогатины.

Вынырнувший откуда-то сбоку Иллиах принял на шлем удар топора, грозивший перерубить Конана пополам. Шлем слетел с головы молодого киммерийца, он покачнулся, и Конан поддержал своего телохранителя.

— А ну, посторонись, рыжебородые! — раздался боевой клич последнего в отряде ванира.

Последнего, ибо Браги уже принадлежал стае «неистовых Детей Грома»: выкаченные красные глаза, брызжущая из оскаленного рта, нет — пасти, пена, грузные, на первый взгляд неуклюжие, немилосердно топчущие землю косолапые шаги…

Конан отпрыгнул от своего бывшего охранника, словно на него едва не наступил сам Кром, попятились и остальные «эйнхерии», и берсеркер обрушился на разбойников.

Это было похоже на бойню. Конан один раз видел, как росомаха, раненная сторожем, перемахнула через забор загона в каком-то гандерландском селении и опустилась на свои кривые лапы прямо среди овечек. И прошла сквозь целую отару, рвя и терзая, разрывая и топча, до изменившегося в лице сторожа.

В короткой ее шее торчали уже три стрелы, однако лишь копье молодого киммерийца спасло тогда гандера от неминуемой страшной смерти. Нечто подобное он наблюдал и теперь. Браги шел сквозь шайку разбойников один — приближаться к вооруженному «сыну грома» без риска попасть под его неприцельные удары нечеловеческой силы вообще невозможно.