Подельник эпохи: Леонид Леонов - Захар Прилепин

Из этого можно заключить, что распад леоновской семьи, случившийся почти восемь лет назад, оставался для Леонида темой важной и до сих пор болезненной.

Интервенция

20 апреля в «Северном дне» опубликована важная передовица: «Всецело подчинив своей суверенной воле новоявленную “независимую Финляндию”, Германия стремится охватить Россию не только с северо-запада, но и с Крайнего Севера. С этой целью она посылает, согласно последним телеграфным сведениям, финско-германские отряды на наш Кольский полуостров, наперерез Мурманской железной дороге».

И далее: «Троцкий ответил приказом “принять всякое содействие со стороны союзников”. Во исполнение этого приказа между представителями Мурманского Совета и представителями англичан и французов состоялось соглашение, по которому последние признали Совет высшею властью на Мурмане, обещали не вмешиваться во внутренние дела края и обеспечили нам существенную помощь людьми и “всем необходимым”. <…> Нужно ли прибавлять, что та помощь, которую наши союзники решили оказывать нам на нашем северном побережье, не имеет ничего общего ни с какой оккупацией?»

Именно так, при непродуманном пособничестве самих же большевиков, начиналась история пресловутого захвата интервентами русского Севера, и в том числе Архангельского края.

Председателем Мурманского Совета был Алексей Юрьев, прибывший на Север осенью 1917 года из Нью-Йорка. Во время Первой мировой он сотрудничал с Троцким в издаваемой в США русскоязычной газете «Новый мир», что обеспечило Юрьеву стремительную карьеру.

Ситуация и вправду была непростой: угроза со стороны финско-германских войск имела место, а Красная армия только-только создавалась. В итоге Троцкий, не согласовав свое решение с Лениным, действительно дал указание Юрьеву принять союзников. Девятого марта на побережье был высажен первый десант.

Леоновых эта весть обрадовала.

В их понимании бывшие союзники (бывшие, потому что ранее советская власть разорвала все договоры с ними) не просто гарантировали безопасность от финско-германской агрессии: с ними связывали надежду на восстановление порядка в самой России.

Стихи, которые Леонид Леонов публикует теперь в каждом номере (по два стихотворения ежедневно), явно показывают его отношение к происходящему в стране.

Вот стихотворение, вышедшее в том же номере, где появилось известие о скором приходе союзников: «…но когда ты заклеишь плакатами/ Потемневшие лики святых,/ Приходи со цветами измятыми/ В ореоле огней площадных – / Обовью тебя радостью братскою/ И терновым венцом обовью…/ И прикрою я гунькой кабацкою/ Поседевшую душу твою».

Лирическая героиня стихотворения – падшая Россия-Дева, позволившая поверх ликов святых наклеить безбожные плакаты новой власти.

И на следующий же день: «… А ночь темна… Поля закрыты мутью…/ И по полям, веригами гремя,/ Бредет страна к желанному распутью/ На эшафот прославленного дня./ И вместе с ней, распятой и безвольной,/ Иду и я в свинцовом клобуке./ И виден мне платочек богомольный/ Да посошок в израненной руке».

В те же дни газета не без удовольствия рассказывала, как английское правительство собирается помогать архангельскому краю: речь шла и о прямых поставках продуктов, и о поддержке развития рыбного промысла. «Англичане согласны прислать в наше распоряжение два трайлера», – сообщал «Северный день».

Может, англичане не дадут «распятой и безвольной» стране добрести до эшафота? – таков настрой Леоновых.

Леонид знакомится с местными молодыми литераторами и дает им в «Северном дне» отповедь, рецензируя архангельский ежемесячник «Юность»: «Везде, во всех кружках, где мне приходилось бывать (“Самообразование”, “Пламя” в Москве, Дом юношества в Рязани), везде одно и то же. Безусые молодые люди с нахмуренными лицами до хрипоты кричат о каких-нибудь “пленарных” заседаниях художественной подсекции кружка. Зачем эта игра? <…> Больше простоты! Я знаю единственный ученический журнал Москвы, избегнувший этой участи, – “Девятнадцать”. “Юность” не избегла общей участи».

В данной заметке Леонид лукаво забывает упомянуть о том, что журнал «Девятнадцать» в Москве именно он и делал с друзьями-гимназистами.

Тогда же происходит одно из самых важных для него знакомств той поры: с художником и сказочником Степаном Писаховым, оказавшим на раннюю прозу Леонова определяющее влияние. Та сказовая леоновская манера, которую некоторые исследователи возводят к Ремизову, наследует, конечно же, живому языку Севера, впервые столь точно услышанному именно Писаховым.

Писахову в 1918-м было тридцать девять лет. Сын Года Пейсаха, крестившегося и ставшего Григорием Писаховым, он родился в Архангельске, уехал сначала в Казань, а затем в Петербург учиться на художника, где в 1905 году за участие в революционных событиях был лишен права продолжить образование. Осенью того же года попал в Иерусалим, остался без гроша, служил писарем у архиерея в Вифлееме; получил разрешение у турецких властей на право рисовать во всех городах Турции и Сирии, оттуда уехал в Египет… Затем были Италия, Греция, Франция. В Париже почти целую зиму занимался в Свободной академии художеств.

Участвовал в войне, послужил ратником ополчения в Финляндии, в 1916-м был переведен в Кронштадт, где встретил Февральскую революцию и поработал в Кронштадтском Совете рабочих и солдатских депутатов. Демобилизовался и в восемнадцатом году вернулся в Архангельск.

Писахов знался с Максимом Леоновичем (к последнему вообще в городе относились с уважением). В те годы Степан Григорьевич начал сочинять сказки, и две из них уже были опубликованы в «Северном утре».

Для Леонида знакомство с Писаховым было настоящей душевной радостью.

3 мая 1918-го с анонсом на первой полосе был опубликован очерк Леонида Леонова «Поэт Севера» с подзаголовком «У художника С. Г. Писахова».

«…Маленькая комната, на стенах и мольбертах небольшие холсты с широкими смелыми мазками, – так описывает Леонов увиденное. – Степан Григорьевич любезно показывает этюды… И тогда как-то незаметно чувствуешь, как идешь по мутно-зеленому ковру тундр, по ледяному паркету новоземельских скал».

Писахов поделился с любопытствующим юношей рассказами о Новой земле, показывал не только картины, но и фотографии: минареты Стамбула, римские соборы, Сахару…

Договорились о том, что Писахову необходимо устроить выставку в Архангельске. Леонид стал помогать своему новому другу, который, несмотря на молодой, в сущности, возраст, воспринимался как человек пожилой: с такой-то, вместившей десятки стран и сотни встреч, биографией.

Сошлись они, кстати, и в политических взглядах: Писахов не скрывал, что с нетерпением ожидает союзников, в большевиках же видел он натуральных разбойников.