Пыточных дел мастер - Джин Вульф

Кивком поблагодарив меня, она поднялась и подошла к двери. Она оказалась даже выше, чем я думал — голова ее едва не касалась потолка. А ее лицо — пусть скорее треугольное, чем округлое — сразу напомнило мне лицо той женщины, что была в некрополе с Водалусом. Наверное — из-за огромных темно-синих глаз, окруженных голубоватой тенью, и длинных черных волос, очень похожих на капюшон плаща… Как бы там ни было, я полюбил ее сразу — полюбил со всей силой, с какой способен любить глупый мальчишка. Но, будучи всего-навсего тем самым глупым мальчишкой, не понял этого. Ее рука — бледная, холодная, слегка влажная и невообразимо узкая — коснулась моей, когда она принимала поднос.

— Еда — обычная, — сказал я. — Пожалуй, ты можешь получить кое-что получше, если попросишь.

Ты не носишь маски… — проговорила она. — Первое человеческое лицо здесь…

— Я — лишь ученик. Маску на меня возложат только через год.

Она улыбнулась, и я почувствовал себя совсем как тогда, в Атриуме Времени, только-только войдя в теплую комнату с чашкой чаю и печеньем. Рот ее был широк, а зубы — узки и очень белы; ее глаза, глубокие, точно резервуар под сводом Колокольной Башни, заблестели.

— Извини, — сказал я. — Я не расслышал тебя.

Вновь улыбнувшись, она склонила набок прекрасную головку.

— Я хотела сказать, как рада видеть твое лицо, и спросила, буду ли и впредь иметь удовольствие принимать еду от тебя. Кстати, что это?

— Я здесь — только сегодня, потому что Дротт занят.

Затем я хотел восстановить в памяти, что было на ее подносе (она поставила его на столик, так что сквозь решетку не разглядеть), но не смог, хоть напряг мозг до предела, и наконец неуверенно сказал:

— Наверное, тебе лучше съесть ужин. Я думаю, если ты попросишь Дротта, то сможешь получить что-нибудь получше.

— Люди всегда осыпали комплиментами мою стройную фигуру, но, поверь, я ем, словно дикий волк! Съем и это!

Взяв со столика поднос, она повернулась ко мне, точно поняла, что без посторонней помощи мне не разгадать тайны его содержимого.

— Вот это, зеленое — лук-порей, шатлена, — сказал я. — Коричневые зернышки — чечевица. И хлеб.

— Шатлена? Зачем эти формальности, ведь ты — мой тюремщик и можешь называть меня как захочешь. — Теперь ее глубокие глаза сияли весельем.

— У меня нет желания оскорбить тебя, — сказал я. — Ты предпочитаешь, чтобы я называл тебя по-другому?

— Зови меня Теклой — это мое имя. Титулы — для формального общения, имена — для неформального; наша встреча — как раз из неформальных… Хотя, когда придет время моей казни, все формальности будут соблюдены?

— С экзультантами, как правило, поступают так.

— Тогда, надо думать, будет присутствовать экзарх — если только вы впустите его сюда — в платье с пурпуром. И еще некоторые — возможно, Старост Эгино… Это на самом деле хлеб?

Она ткнула в кусок пальчиком — таким белым, что мне показалось, будто хлеб может испачкать его.

— Да, — ответил я. — Шатлене, конечно же, приходилось есть хлеб и раньше, не правда ли?

— Но не такой. — Взяв тонкий ломтик, она откусила немного. — Хотя — и этот неплох. Ты говоришь, мне могут принести еду получше, если я попрошу?

— Думаю, да, шатлена.

— Текла. Я просила книги — два дня назад, когда меня привезли. Но не получила их.

— Они здесь, — сказал я. — Со мной. — Сбегав к Дроттову столу, я принес книги и просунул в кормушку самую маленькую.

— О, чудесно! А остальные?

— Еще три.

Книга в коричневом переплете тоже прошла сквозь кормушку. Но две другие — зеленая и тот фолиант, с гербом на обложке — оказались слишком широки.

— Позже Дротт откроет дверь и передаст их тебе, — сказал я тогда.

— А ты не можешь? Так ужасно — видеть их сквозь эту штуку и не иметь возможности даже дотронуться…

— Вообще-то мне не положено даже кормить тебя. Этим надлежит заниматься Дротту.

— Но все же ты передал мне еду. И, кроме того, это ты принес книги. Разве тебе не полагалось вручить их мне?

Я смог лишь неуверенно возразить, потому что в принципе она была права. Правила, запрещающие ученикам работать в темницах, направлены на предотвращение побегов; но ведь этой хрупкой, несмотря на высокий рост, женщине нипочем не одолеть меня, и, таким образом, она не сможет беспрепятственно выйти наружу. Я пошел к камере, где Дротт все еще приводил в чувство пациентку, пытавшуюся покончить с собой, и принес ключи.

Оказавшись в камере Теклы и закрыв за собой дверь, я обнаружил, что не в силах вымолвить ни слова. Я пристроил книги на столике, где из-за подсвечника, подноса и графина с водой почти не оставалось места, и остановился в ожидании. Я знал, что должен идти, но не мог сделать этого.

— Может быть, сядешь?

Я присел на кровать, предоставив ей стул.

— Будь мы в моих покоях в Обители Абсолюта, я смогла бы предложить тебе больше комфорта. К несчастью, в то время тебя не вызывали туда.

Я покачал головой.

— Сейчас мне нечем угостить тебя, кроме этого. Тебе нравится чечевица?

— Я не стану есть этого, шатлена. Скоро — время моего собственного ужина, а здесь вряд ли достаточно и для тебя одной.

— Действительно… — Взяв с подноса перышко лука, она, будто не совсем понимая, что с ним делать, проглотила его, как ярмарочный фигляр глотает гадюку. — А что дадут на ужин тебе?

— Лук-порей с чечевицей, хлеб и баранину.

— Ах, вот в чем разница — палачи получают еще и баранину… Как же тебя зовут, мастер палач?

— Северьян. Но это не поможет, шатлена. Не будет никакой разницы.

— В чем? — улыбнулась она.

— Ну… если ты подружишься со мной. Я не могу выпустить тебя на свободу. И не стал бы делать этого, даже если бы ты была моим единственным во всем мире другом.

— Но я и не думала, что ты можешь это, Северьян.

— Тогда зачем же утруждаться беседами со мной? — Она вздохнула, и радость исчезла с ее лица — так солнечный свет покидает камень, на котором пристроился погреться нищий.

— С кем же мне еще беседовать, Северьян? Вот я поговорю с тобой некоторое время — несколько дней или пару недель, — а потом умру. Я понимаю, ты думаешь о том, что, будь я в своих покоях, не удостоила бы тебя и взглядом. Но ты ошибаешься. Конечно, со всеми не поговоришь, их слишком много вокруг, но за день до того, как меня привезли сюда, я разговаривала с конюхом, державшим мне стремя. Заговорила с ним оттого, что пришлось ждать, но услышала от него много интересного…

— Но ты больше не увидишь меня. Еду будет приносить Дротт.

— Вот как? Спроси, не позволит ли он тебе делать это? — Она взяла меня за руки. Ее руки были холодны как лед.