Охота на монстра - Виталий Романов

Сейчас, накануне решающей битвы, он хотел помириться со старым другом. Он хотел завтра, в главный час своей жизни, идти в бой плечом к плечу с Янушем. Так, как было все последние годы.

Толкнул дверь и замер на пороге. Все-таки жизнь – сложная штука. В ней, в окружающем мире есть такое, что невозможно понять с помощью привычных органов чувств. Иногда вдруг случается – ни глаза, ни уши не в состоянии помочь, но ты четко знаешь ответ на вопрос.

Вот и сейчас произошло нечто похожее. Юрген замер на пороге, и те двое, в постели, тоже замерли, увидев вторгшегося человека. Совершенно неуместного в спальне.

А Юрген вдруг почувствовал, как резко кольнуло в сердце. Он-то сразу понял, что в постели Януша – Моника. Пусть даже девушка нырнула под одеяло, возможно, от смущения, от чувства неловкости за произошедшее, но Шлиман точно знал: это Моника Траутман. И не надо было ни слов, ни объяснений, ни верхнего освещения, чтоб проверить…

– Юрген! – кто-то тихонько тронул физика за плечо, и он резко вздрогнул, стряхивая с себя, будто осеннюю листву, картины из прошлого. – Юрген! Дрешер, директор галактического института физики, отказался с вами говорить. Узнал, что вы ничего не помните, и отказался. Но там, в коридоре, другой посетитель…

Шлиман очнулся полностью – включился в реальность. Перед ним стоял Герхард Липински, в аккуратно выглаженном белом халате, с аккуратной прической, с легкой улыбкой, чем-то напоминавшей улыбку Марка Айштейна. День проходил за днем, а лечащий врач не менялся, так, словно, однажды став образцовым медиком, он увековечил себя в виде эталонной цифровой копии.

– Посетитель… – терпеливо повторил доктор. – Только не Дрешер. Директор института физики не поехал. Узнав, что вы ничего не помните об аварии, он отказался от встречи, гм… сославшись на срочные дела.

– Марк Айштейн?!

Шлиман разволновался, хотел подняться, но Герхард остановил его резким, испуганным движением ладони.

– Януш Боку? – по лицу медика пациент понял, что с первой попытки не угадал.

И опять не угадал.

– Моника Траутман?!

Теперь не выдержал Герхард, потому что глаза пациента совершенно безосновательно засветились от радости. Наполнились счастьем, словно у ребенка, вдруг узнавшего, что его самая заветная мечта сбылась.

– Нет-нет! – быстро сказал Липински. – Это офицер полиции, капитан Ортега.

– Полиции… – сиявшие счастьем глаза разом потухли, стали почти безжизненными.

Затем пациент, три года пролежавший в коме, опустил веки.

– Юрген, так пригласить его? Не возражаете? Сам я не в восторге, но… Капитан Ортега проделал многочасовую дорогу, чтобы побеседовать с вами…

Шлиман не ответил, лишь молча кивнул головой. Он мечтал о совсем других посетителях, совсем другом разговоре…

– Юрген! – еще не видя гостя, физик почувствовал его: это был чуть полноватый, уверенный в себе и энергичный мужчина средних лет.

Пожалуй, до сорока. Да, до сорока. Скорее, до тридцати пяти. Теперь Шлиман умел воспринимать окружающий мир без помощи зрения. Он поднял веки даже без любопытства – знал, что не ошибся. Посмотрел, чтобы проверить.

Не ошибся.

– Юрген! – чуть полноватый мужчина средних лет в форме офицера галактической полиции дружески улыбался. – Я – Сантос Ортега! Вы не представляете, как я рад видеть вас в добром здравии!

– Разве мы прежде встречались? – медленно спросил физик, перебирая в уме знакомых, стараясь припомнить это лицо.

– Ну, вы меня не знаете, – еще шире улыбнулся капитан, – но я-то с вами знаком уже три года, с момента аварии на «Медузе».

– Аварии?! – Юрген распереживался так, что неодобрительно пискнул какой-то прибор, липкими присосками подключенный к телу пациента.

– Вы, пожалуйста, не волнуйтесь, – капитан озабоченно глянул на стойку с аппаратами, мигавшими разноцветными лампочками. – Пожалуйста, не волнуйтесь, Юрген! Это очень важно, чтобы вы не волновались! А то господин Липински ворвется сюда и прогонит меня прочь. Еле-еле удалось добиться разрешения на беседу… Мне так важно снять с вас показания и наконец закончить эту историю!

– Какую историю? – Шлиман попытался дышать глубоко и ровно, так, чтобы обмануть чуткие машины, следившие за его состоянием.

Впрочем, наверное, таким способом все равно невозможно удержать в норме показатели пульса и давления…

– Вообще-то Липински запретил говорить с вами об этом, – Сантос Ортега заговорщически подмигнул пациенту. – Но мы же можем немного посекретничать, правда? Ни вы, ни я не скажем врачу ни слова… А мне так важно сегодня все закончить и поставить жирный крест – работа проделана до конца!

– Какой жирный крест? – физик ничего не понимал.

Офицер полиции выражался так странно и косноязычно, что лишь пугал Шлимана, который вновь начал волноваться.

– Сказать по правде, дело об аварии на станции «Медуза» было моим первым делом, – признал Ортега. – Я тогда пришел в управление третьего округа полицейского контроля после офицерской школы. И сразу – авария в нашем секторе ответственности. Да еще такая! Спросите, почему мне доверили это расследование? Наверное, потому, что никто не хотел им заниматься. А мне – зеленому новичку – все было интересно. Понимаете?

– Нет! – раздраженно буркнул физик. – Ничего не понимаю!

– Поручили это дело, и поначалу я даже впал в депрессию. Думал: вот так начало карьеры! Типичный «глухарь», без всяких шансов найти какие-то следы, ниточки. Надежда была только на вас, на ваши показания. Сначала, пока все исследовали на «Медузе», пока станцию проверяла специальная комиссия из федерального центра, я каждый день молился, чтобы вы очнулись. Смешно? Вот, правда: сидел по вечерам и молился, так мне были нужны ваши показания…

А потом это прошло. Глупо, наверное, но… Знаете, месяц-другой – все горит внутри, ты хочешь любой ценой найти правду… А потом… потом проходит квартал… год… еще год… Все давно устали от невозможности выяснить правду, а единственный свидетель – то есть вы – по-прежнему в коме. Так шло время. В конце концов дело закрыли и сдали в архив.

– Капитан! – Юрген Шлиман не выдержал, нервно сжал кулаки, так что ногти впились в ладони. – Что произошло на «Медузе»?!

Офицер полиции грустно вздохнул.

– Когда-то я хотел спросить об этом у вас, – сказал он. – Ждал-ждал. Напрасно… Вы очнулись и сообщили врачу, Герхарду Липински, что потеряли сознание за секунду до пуска агрегата. Тогда я понял – не осталось никаких шансов докопаться до истины.

– Капитан!!! Что произошло на «Медузе»?! Где люди?! Где все те люди, что были вместе со мной на станции?! Скажите хоть что-нибудь разумное!

– Погибли, – спокойно, без тени сожаления, ответил Ортега, но, увидев, как изменились глаза пациента, спохватился: – Нет, конечно, с формальной точки зрения не доказано, что они погибли. Они исчезли бесследно, почти все. Впрочем, давайте поговорим об этом чуть позже. Давайте начнем с формальностей. Я поставлю на столик видеодиктофон, а потом задам несколько вопросов, так сказать, «под запись»… Не возражаете?

– Нет! Только поскорее! – Юрген готов был задушить дурака-полицейского, не понимавшего простой истины: физику нужно сейчас, в эту же секунду, узнать всю правду о «Медузе»!

Сантос Ортега никуда не торопился. Он аккуратно пристроил на столике видеодиктофон, включил его, прокашлялся.

– Итак, – сказал офицер полиции, – представьтесь, пожалуйста.

– Юрген Шлиман, физик, сотрудник лаборатории экспериментальной физики «Медуза», – нетерпеливо выпалил пациент.

Он готов был сказать даже больше, чем спрашивают, лишь бы побыстрее закончилась дурацкая вводная часть.

– Вы были помощником Марка Айштейна? – задал следующий вопрос Ортега.

– Да, его правой рукой, – ответил Шлиман. – Или левой, если правой рукой считать Януша Боку.

– Чем занималась лаборатория Айштейна?

Юрген тяжело выдохнул, посмотрел на полицейского чуть ли не с ненавистью. Говорить о том, чем занимался Айштейн, можно было часами.

– Черт! – ругнулся Шлиман, но все-таки взял себя в руки. Начал объяснять, стараясь, по возможности, уложить суть в более короткие формулировки. – В общей теории относительности Эйнштейна пространство как бы четырехмерно: три координатные оси – икс, игрек и зет, а еще время – четвертая координата.

С середины двадцатого века велись попытки переписать уравнения общей теории относительности – так, чтобы «примирить» их с квантовой механикой. Существует мнение, что гравитация – это видимое проявление искажений в ткани пространство-время, но этим дело не ограничивается.

Кратко говоря, Айштейн ввел в привычную модель четыре дополнительные координаты для создания более полной системы, описывающей окружающий нас мир. Марк не был первым, кто пытался создать такую структуру. Ранее существовала квантовая теория Хайма, затем мощная математическая модель – восьмимерная Вселенная Хайма – Дрешера.