Попрыгунья - Энтони Беркли

— Я хотел бы там заодно потолковать с тобой, Колин. С глазу на глаз, без публики.

— Ну ты же и репей, Роджер. Ладно, пошли, все равно ведь иначе не отстанешь.

И Роджер увел недовольного Колина на крышу.

— Ага, так-то лучше. Надо что-то делать с этой царапиной, а, Колин? Как тебя угораздило?

— Да пустяки. Думаешь, я стану падать в обморок от всякой ссадины? Так чего ради ты меня сюда вытащил — говори, — спросил Колин, подняв ворот своего пальто. — Только помилосердствуй, быстренько выкладывай и пошли в дом!

Роджер, взяв руку приятеля, внимательно разглядывал царапину. Она была широкая, но неглубокая.

— Как тебя угораздило, Колин? — повторил он.

— Слушай, какая разница?

— Мне просто хочется это знать.

Колин уставился на него.

— Ты что-то очень подозрительный. Что у тебя на уме?

Роджер добродушно рассмеялся.

— Идет обычная тренировка моих широко известных способностей. Чем бы ты ни поцарапался, мой милый Колин, это никак не могла быть, скажем, булавка. Сам взгляни.

— Да какая к дьяволу разница, чем я поцарапался? Все это гроша ломаного не стоит.

— Стоит, причем совершенно целого гроша, и не одного. А все мое проклятое любопытство. Можешь, конечно, не говорить, если это что-то интимное.

— Да на что ты намекаешь, старый греховодник?

— Видишь ли, эта царапина очень напоминает мне след ногтя. На самом деле, не знай я тебя как облупленного, Колин, я сказал бы, что ты приставал к даме, за что и сподобился получить эту царапину, — закинул Роджер удочку.

И поклевка не заставила себя ждать.

— Да ничего подобного, — рассердился Колин, — до такого мог додуматься только ты с твоими извращенными мозгами. Если тебе и правда так интересно, то я порезался осколком хрусталя.

— А где это ты развлекался с осколками хрусталя?

И Колин с неохотой признался в совершеннейшей чепухе: он разбил бокал в баре и тайком спрятал под стол осколки.

Глава 8

Дело против Роджера Шерингэма

— Принимаю твое объяснение, — рассудительно изрек Роджер, облокотясь на парапет, ограждающий крышу.

— Надо же, чертяка! Как мило с твоей стороны!

— Не горячись. Все дело в том, по-моему, что людей до сих пор продолжают вздергивать на виселицу лишь по той простой причине, что их объяснения не принимаются. Причем очень многих людей, Колин.

— Так ты вытащил меня на холодину только ради тою, чтобы сообщить это?

— Можем пойти в зимний сад, если хочешь, — великодушно предложил Роджер.

— Хочу. В моем возрасте уже начинаешь ценить комфорт. — Колин Николсон был пожилым и разочарованным мужчиной двадцати восьми лет.

Они спустились по ступенькам в зимний сад, включили там свет и увидели два кресла.

— Ну, выкладывай, Роджер, до чего додумался? — спросил Колин, как только оба уселись.

— А почему ты решил, что я до чего-то додумался?

— По всем признакам. Ты как старый боевой конь, учуявший порох. Неужели ты да не попробуешь раздуть из этой истории что-нибудь серьезное?

— Я как раз думал, — кротко заметил Роджер, — что она и без того весьма серьезная.

— Ха! — Колин издал чисто шотландское восклицание, очень выразительное во всех смыслах, как бы его ни интерпретировали.

Роджер задумал небольшой эксперимент.

— Да нет, конечно. Я просто задумался, от каких же пустяков зависят все подобные дела. Одной-единственной улики достаточно, чтобы очевидный суицид превратился в убийство, несчастный случай — в самоубийство и так далее. Ты изучал криминалистику, Колин, — ну-ка попробуй найди эту роковую улику.

— Роковую для самоубийцы?

— Да.

Колин подумал.

— Что она весь вечер напролет толковала про то, что хочет покончить с собой?

— Нет-нет-нет. Это из другой оперы, это скорее доказательство, а я говорю о чисто материальной улике.

Колин глубоко задумался.

— Нет, разрази меня бог — не знаю.

— Значит, так. Все априори принимают версию, что это суицид. Почему? Нет, я сам скажу. Поскольку есть улика, действительно подтверждающая, что это и в самом деле было самоубийство. Но улика эта, по всей вероятности, никем не осознана. Все ее видели и все поняли, и только в силу ее присутствия в общей картине произошедшего все и восприняли произошедшее как самоубийство. Но, как и ты, никто не сможет ее назвать. Может, попробуешь, Колин? Вещь-то совершенно очевидная!

— Ты имеешь в виду отсутствие каких-либо признаков насилия?

— Нет, хотя и это тоже имеет значение, — уступил Роджер.

— А что же тогда?

— Ну как же — кресло под виселицей! Помнишь — кресло, упавшее набок?

— Да.

— Так вот, присутствие этого самого кресла доказывает, что не ее сунули головой в петлю, а что она сама, по своей воле это сделала. Так ведь?

— Да, понимаю. Очень интересно, Роджер. Да, это в самом деле важная улика.

Роджер, кивнув, закурил.

Эксперимент прошел успешно. Если человеку кажется, что нечто непременно должно существовать, то его сознание до такой степени готово принять это существование, что само сконструирует и запечатлит в памяти подробный образ того, чего на самом деле никогда и не было. Колин несомненно только что несколько раз видел виселицу. Под виселицей валялось кресло. Это упавшее кресло — необходимая деталь набора декораций для самоубийства. Поэтому теперь Колин прекрасно помнит, что оно было там и двадцать минут назад, когда он пытался оказать миссис Стреттон первую помощь. Картинка четко запечатлелась в его мозгу: виселица с двумя силуэтами вместо трех и кресло, валяющееся под третьей перекладиной. Немыслимо, что двадцать минут назад кресла не было. Колин прекрасно помнит — оно было. Он будет готов поклясться, и совершенно искренне, не только в том, что ему кажется, будто двадцать минут назад кресло там было — но и в том, что оно там было на самом деле!

Как и все остальные присутствующие.

Роджер ничуть не сомневался, что ни один человек не заметил появления кресла под перекладиной.

— Думаешь, — наседал между тем Колин, — что не будь этого кресла, дело бы пахло убийством?

— Я бы выразился несколько определенней — это со всей очевидностью означало бы убийство. — Роджер упивался иронией ситуации, позволяющей рассуждать о свершившемся факте как об экзотической гипотезе. Жаль, Колин не может оценить этой иронии!

— Потому что для того, чтобы ее шея оказалась в петле, надо, чтобы кто-то приподнял миссис Стреттон или чтобы она сама залезла на что-то достаточно высокое, так?

— Именно.

— Согласен?

— Да, само собой. Как это все интересно, Роджер!

— Это полезное упражнение — помогает оценить значение детали, назидательно изрек Роджер.

— И поэтому ты так заинтересовался моей царапиной?

Роджер рассмеялся. Знал бы Колин, как он близок к истине!

— Ну, можно сказать, это меня позабавило. Я развлекался, вообразив, будто никакого кресла там не было и следовательно, это убийство. И тут являешься ты с со своей великолепной царапиной, как раз такой, какую я стал бы искать у кого-нибудь из гостей при подобном варианте развития событий.

— Так-так. Но какой мотив мог бы заставить меня убить эту несчастную? Согласен, мотивов более чем достаточно, но у меня-то нет ни одного! Я ее вообще никогда не видел до сегодняшнего вечера.

— Но как ты не понимаешь, что именно так и происходит идеальное убийство, — азартно возразил Роджер. — Ведь именно мотив, в девяноста девяти случаях из ста, и выводит на убийцу. А если мотива нет, то он — вне подозрений.

— Убийства без мотива не бывает, — спор захватил Колина не меньше, чем Роджера, притом что предмет дискуссии представлялся ему чисто умозрительным.

— Говоря об отсутствии мотива, я имел в виду отсутствие очевидного мотива. Возьмем данный случай. У тебя вроде бы нет никаких оснований убивать миссис Стреттон. Вернее, никакого материального интереса. Но разве мотив всегда должен быть материальным? А что, если он — идейный?

— А ну-ка, ну-ка, что за идейный мотив? — довольно воинственно вопросил Колин.

— De mortuis nil nisi verum[11]. Не вижу, почему о мертвых нельзя говорить правду. Это была чума, а не женщина. Она ухитрилась довести до ручки чуть ли не каждою, с кем общалась, она угрожала счастью по крайней мере двоих из здесь присутствовавших, и сделала жизнь собственного мужа невыносимой. Было только две возможности ее остановить: запихнуть ее в сумасшедший дом или укокошить. К несчастью, она не до такой степени ненормальна, чтобы признать ее невменяемой; значит, остается второй вариант. Но ни у кого из имевших конкретные, материальные, так сказать, мотивы, не было моральных сил осуществить этот вариант.

И тут является Колин Николсон, справедливый, добрый, мужественный, достаточно трезвомыслящий, чтобы отделить истину от предрассудков, и достаточно смелый, чтобы вынести приговор и привести его в исполнение. Он знает, что законы созданы для людей, но что иные люди сами ставят себя вне закона. Он в достаточной мере разделяет социалистические идеи, чтобы пожертвовать жизнью индивида ради блага большинства. Он достаточно умен, чтобы сообразить, что подозрение вряд ли падет на него, так что риск очень невелик. Ему жаль, конечно, что то, что сам он почитает своим долгом, потребует от него подобной жестокости, ему жаль и саму миссис Стреттон; но куда больше он сострадает всем остальным, чью жизнь и счастье она разрушит, если останется в живых. И вот…