Под немецким ярмом - Василий Петрович Авенариус

— Но ведь это, в самом деле, должно быть премило! Какая жалость, право, что я раньше-то этого от вас не слышала…

— А разве вы не поспеете еще это сделать?

— Да о всяком отступлении от регламента надо доложить обер-гофмаршалу.

— А я бы ему и не докладывала! Понравится государыне и молодым, так гофмаршал и рта не разинет.

— Какая вы храбрая! Разве уж сделать маленькую пробу над креслами и кувертами молодых?

— Ну, конечно, мадам Балк. Вы сами увидите, как это красиво.

— Ах, баронесса, баронесса! Посадили вы мне блошку в ухо… Попробуем уж на ваш и на мой страх.

И энергичная барыня послала тотчас к садовнику за зеленью и цветами. Через полчаса времени кресла обоих молодых были уже в пышных гирляндах, а приборы их — в розах и миртах.

Тут влетел камерпаж и махнул рукой капельмейстеру на хорах. Оттуда грянул торжественный марш. Все кругом заметались.

— ее величество вышла из своих покоев!

Лилли успела только юркнуть в боковую дверь, но, обернувшись на бегу, заметила еще обер-гофмаршала и маршала, чинно и важно с своими маршалскими жезлами открывавших шествие перед императрицей и молодыми с их свитой.

Добежав к себе, девочка остановилась посреди комнатки и глубоко перевела дух.

"А что, если мадам Балк вдруг назовет им меня? На всякий случай перевязать косичку хорошенькой бархаткой"…

Едва она справилась с этим делом, как. влетел паж.

— Вы здесь, баронесса? Пожалуйте к государыне.

Сердечко в груди y нее так и екнуло, душа в пятки ушла.

— Мадам Балк тоже там?

— Там. Она же и говорила про вас.

— Так и есть! Но государыня не гневается?

— Ай, нет, напротив, она в самом лучшем расположении духа.

Это несколько подбодрило Лилли. Когда она входила в «Большой» зал, сотни глаз направились на нее. Сама же она видела только государыню за главным столом, да стоявшую за ее креслом, рядом с прислуживавшим камергером, г-жу Балк.

— Так вот она, наша искусница, — промолвила Анна иоанновна своим густым, почти мужским баритоном, окидывая Лилли ласковым взглядом. — Ты оказала нам в сей великий день преизрядную радость. Чем бы и нам тебя порадовать?

"Проси же, проси!" подбивала сама себя Лилли, и сокровенное желание было y нее уже на губах. Но губы ее не размыкались, а застенчивый взор умоляюще скользнул на новобрачных.

Поддержки ждать от них ей было, однако же, безполезно. Оба сидели как в воду опущенные, а y принцессы глаза были еще заплаканы, и бледность щек не скрашивалась даже наложенными на них румянами.

Лилли взглянула тут на цесаревну, и что же? Та тотчас пришла к ней на помощь:

— Ваше величество! девочка обробела. Не дозволите ли мне дать за нее ответ?

— Говори.

— У нее одна мечта — попасть в это воскресенье на публичный маскарад.

— Ох, детство, детство! И танцовать, верно, до страсти любишь?

— Люблю, ваше величество… — смущенно пролепетала Лилли.

— Но прыгаешь еще, может, трясогузкой? Так балетмейстер наш Флере маленько тебя подучит.

Милостивый прощальный кивок, — и оторопевшей, но счастливой девочке оставалось только сделать возможно грациозный блогодарственный реверанс.

Конец I части.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

* * *

I. Контрабандой

К середине свадебной недели весь Двор до того изморился, что в четверг была сделана общая передышка.

В пятницу же с самого полудня в Зимнем дворце состоялся парадный бал-маскарад, к которому были допущены только особы высокопоставленные или «аташированные» к Царской фамилии. Для тех же избранных особ был в субботу на придворной сцене оперный спектакль-gala.

Зато к назначенному на воскресенье, 8-е июля, заключительному «публичному» маскараду (как значилось в разосланных печатных приглашениех) "имели приезд все придворные и знатные персоны и чужестранные, а также дворянство с фамилиеми, кроме малолетних, в приличных масках, с тем, чтоб платья пилигримского и арлекинского не было, тако ж не отваживались бы вздевать каких непристойных деревенских платьев, под опасением штрафа".

Братья Шуваловы, уже по званию камер-юнкеров цесаревны, присутствовали при всех перечисленных празднествах, но и их, подобно Лилли Врангель, всего более интересовал воскресный маскарад, для которого оба заблоговременно заказали себе «пристойные» платья: старший брат, Александр, — плащ бедуина, а младший, Петр, — доспехи средневекового рыцаря.

Петру Ивановичу, однако, так и не пришлось пощеголять в своих доспехах. В самый день маскарада он дежурил днем во дворце цесаревны.

Когда он тут с дежурства собрался во свояси и взбегал к себе наверх в третий этаж, по обыкновению, через две ступени на третью, то второпях оступился; нога y него подвернулась, и невыносимая боль едва-едва дала ему возможность доплестись до дивана в кабинете. Самсонов слетал тотчас же за лейб-хирургом Елисаветы Петровны, Лестоком. Тот, ощупав больное место, нашел, что опасности никакой нет, но что вытянута жила и что пациенту обязательно должно пролежать день-другой с арниковой примочкой на сильно-опухшей ноге. Так старший Шувалов, завернувший перед маскарадом домой, чтобы облечься в свой белый бедуинский плащ, застал младшего брата в самом дурном настроении распростертым на диване с компрессом на ноге и с книжкой в руках.

— Значит, богиня твоя Диана на маскараде тебя так и не дождется? — заметил он. — Если она про тебя спросит, то что сказать ей? что прикован к своему дивану?

— Ну да, как Прометей к скале! — проворчал в сердцах Петр Иванович.

"Подлинно Прометей! иронизировал он сам над собой по уходе брата. — Точно мальчишка поскользнулся и сам себя наказал! Там все уже сезжаются на общее веселье, а ты вот лежи пластом и утешайся какой-то книженкой. Как это глупо, ах, как глупо!"

В это время из передней донесся нетерпеливый звонок, а затем стук отворяемой двери и возглас Самсонова:

— Вы ли это, Михайло Ларивоныч?

— Собственной, брат, персоной, — отвечал веселый голос, и в комнату ворвался красивый молодой офицер.

— Воронцов! — вскричал Шувалов и, полуприподнявшись на диване, протянул ему обе руки. — Как ты вырвался сюда, дружище?

Приетели крепко обнялись и расцеловались.

— Да что y тебя, Пьер, с ногой-то? — спросил Воронцов.

Петр Иванович стал обяснять. Тут в дверях показался старший камердинер, Ермолаич.

— С приездом, батюшка, Михайло Ларивоныч! Нежданый друг лучше жданых двух; аль только на побывку?

— На побывку, старина, и контрабандой.

Старик всплеснул руками.

— Самовольно, значит, без ведома герцога?

— Похоже на то.

— Эка гисторие! Да ведь тебя, батюшка, он сам же и спровадил отселе к чорту на кулички в линейные полки? Как проведает про твое самовольство, так жди от него всяких пакостей: разжалует в рядовые, а не то