Терешкова летит на Марс - Игорь Савельев

Вообще-то, конечно, справедливости ради стоило возразить, что полупьяные ужасы, слышанные в общаге, — это особый застольный жанр (можно сказать — плач), и все рассказанное лучше делить на два. Как рыбаки меряют руками былой улов, так эти меряли, условно говоря, дырки в дюралюминии. Но, во-первых, хоть и с преувеличениями, но это все равно слишком походило на правду. А во-вторых — возражать не хотелось. Разливалась какая-то почти забытая эйфория братства. После всех сегодняшних потрясений Пашу переполнял внезапный восторг.

— …Ты их вообще не должен слушать! — витийствовал Игорь, прерывая обходы кухни только затем, чтобы хлебнуть пива. — Наоборот, надо сопротивляться! Еще чего, будут они тобой командовать… Пусть утрутся! Тебе что, это надо? Эта работа?

— Да пошли они на фиг! — Паша раздухарился. — Это же реально все жульничество! Я что, жулик? Я честный человек!

Странно, за все время в этой чертовой авиакомпании он впервые думал об этих материях. Например, о том, что завтра весь этот лом цветных металлов, купленный по дешевке в ближнем зарубежье, может и правда рухнуть. И тогда погибнут люди. Люди, которым он, Паша, оформлял карточки клиентов, можно сказать, впаривал их байками про «полную безопасность». И что? На его руках будет кровь?

А если завтра в самолет сядет кто-нибудь из близких?

Привычно было — метнулся мыслями к Наташе, но она далеко. Ей-то ничего не грозит. Ну а вот Ольгу он, например, собственноручно оформлял как пассажирку. А что, если полетит она?!

— Нет, с этими мразями надо бороться, — внезапно резко заключил Данила, прихлопнув по столу. — Команда мы или нет?

Они смотрели друг на друга, и волшебство витало на кухне, полной зимнего молчания круп: масляным огоньком каталось в пожелтевшей мойке, кидало тени на старую-старую пластмассу каких-нибудь радиоприемников да кулинарных шприцев. Пахло приключением. Пахло чем-то безбашенным, новым и даже ребяческим — после долгой и долгой, скучной спячки.

Им всем хотелось взорвать невыносимую эту жизнь, как взрывает берлогу медведь, голодный и разбуженный, расшвыривает землю своей тушей посильней гранаты.

Паша больше не мог терпеть, потому что энергию боли и обиды — его, брошенного — просто уже некуда было направить. Крушить все вокруг?

Данила больше не мог терпеть: «нелюдь», он не мог уже изображать, что не слышит шепотов за спиной. Стальные канаты устали. Нервы устали. Он ни в чем не виноват, а если и виноват, то искупил давно. Все-таки — ему было не плевать. И оставался только бунт.

А Игорь кидался в новые приключения с голодным писательским бешенством. Как и во всякий с головой увлекающий замысел. В новую книгу? — можно сказать и так, вот только Игорь, пожалуй, уже начал понимать, что «настоящих», больших и значимых книг — у него, увы, не сложится. Тем с большим азартом он заигрывался в реальной жизни, начинал «писать» саму жизнь, а это, поверьте, куда увлекательней.

У Агаты Кристи, кажется, был такой персонаж — старый театральный актер, которому случилось расследовать убийство. А этот актер когда-то играл хромого сыщика. И вот когда он начинает думать об убийстве, распутывать, он едва-едва, незаметно для себя, прихрамывает: он снова играет…

Друзья сидели на кухне до ночи, а в покинутой комнате впустую работал телик, и эфир наполнялся рекламой пива, в которой, по новому закону, нельзя показывать людей. И как теперь креативщики да рекламщики только не изгалялись. И этот ночной мир — какой многообразный и странный без людей («мама и нейтронная бомба»), этот странный, странный мир.

X

— Штирлиц идет по коридору.

— По какому коридору?

— По нашему коридору.

— А куда он идет?

И в этом месте старенький адъютант Мюллера — кажется, по фамилии Штольц, однако нет уверенности, ибо столько классики мешается в винегрет, — выразительно пожимает плечами.

Эпизодик, который довольно часто крутят по ти-ви. Верно, потому что в нем редкое сближение патологически серьезной, арийски выхолощенной ленты со всем тем пиршеством анекдотов, которое развилось потом, — которое категорически не приемлет Тихонов, впадающий в трясущуюся странность, и, наоборот, ценит Броневой, желтеющий — кожей дубеющий — замирающий, как варан… Паша чуть улыбнулся: роль «киноведа» его забавляла… — а с Ольгой они за последние дни списывались четыре или пять раз и с такой серьезностью дискутировали о старом кино, что приходилось втайне шнырять по всей википедии. Роль знатока требует жертв.

Штирлиц идет по коридору… На входе в вестибюль горели красными глазами турникеты, и несколько молодчиков в черной форме — с убойной, опять же, серьезностью — смотрели каждому в пропуск, каждому кивали: проходи. И логики в таком служебном рвении было маловато, ибо сколько здесь сидело фирм, столько образцов бумажек, корочек и карточек совали охране под нос… Поскольку начинался рабочий день, в дверях образовалась целая запруда — и слово очень удачное, мокрое: на улице валил сырой огромный снег. Те, кто посообразительней, догадались взять зонты и теперь их с брызгами схлопывали; дамы огорчались за безнадежно испорченный макияж, и все роились и гудели недовольством в тесном водяном пространстве. А синее здание оплывало вселенской метелью по стеклам.

— «АРТавиа», — отчеканил Паша, как можно безразличнее выставив карточку: охранник кивнул. Путь открыт.

Смешно, конечно, думать, что ему что-то грозит, и уместны ли тут были воспоминания о многочисленных — многозначительных — проходках черного кожаного Штирлица по бесконечным бутафорским коридорам. (Павел шагнул в лифт, его стиснули мокрые плащи, и улов офисного планктона пошел вверх, выхлестывая воду из сетей.) Но приятно было ощутить хоть легкий укол опасности — от миссии разведчика, лазутчика, как угодно. В кармане Паши подрагивает секретная флешка, и никто не должен знать…

Неясные брожения умов в квартире Данилы, на предмет «как нам бороться с этой сектой» (иначе авиакомпанию никто уже и не называл), не привели поначалу ни к чему внятному. «Совет в Филях» затягивался. С удачными идеями, что именно предпринять, было туговато, и Игорь — на правах (гордо) «сотрудника областной газеты» — объяснял на пальцах, что привлекать прессу — не вариант. Дело даже не в числе высокопоставленных друзей (или клиентов) «АРТавиа» в городе, не в том, что «все схвачено». А просто местная пресса не может вообще ничего. И ей самой тепло и сыро не реагировать ни на что, кроме официальных бумажек (в том числе судебных), бесконечно подстраховываясь: «бизнесмен Р.», «фирма N»… И не нужна уже ни цензура, ни звонки мелких чиновников: все и само прекрасно устроилось.

— Мы сидим в редакции, разводим руками и всем говорим: мы ничего сделать не можем, вы же понимаете, выпейте чаю, — в красках расписал Игорь, растопырив пальцы, как Крамаров в сцене про дерево. — Вот и вам, то есть нам, я говорю: тут мы ничего сделать не сможем. Тьфу. Живем, как…

Но помогла все же пресса, хотя — другая, и по-другому. Помог случай.

В «Таймс» вышла статья. (Боже, как роскошно это звучит, хочется сесть у камина и раскурить трубку.) Точнее, так. На популярном ресурсе Inosmi, болезненно в те месяцы любимом, появилась статья Дэвида Робертсона из лондонской «Таймс» в переводе Евгения Еремина. На работе Максим, едва встретив этот перевод в интернетовских дебрях, громко возликовал. Нет, не зря он собирал так старательно статейки в красной папке! Папка часто возилась в ДК «Авангард» или в другие залы, где собирались «друзья компании». Статьи часто множились и раздавались — с темными ксероксными полосами, тянувшимися по тексту, как по киношедевру. Статьи часто помогали. В «АРТавиа» любили впечатлительных.

Но эта английская статья была просто жемчужиной для коллекции. Приведем целиком.

Турбулентное эхо прошлого

Самолеты марки «Ту», летающие над территорией России и Китая, внушают ужас еще до взлета. Есть нечто приводящее в замешательство в том, как бортпроводники демонстрируют правила безопасности, предписывающие пассажирам в случае чрезвычайной ситуации пользоваться аварийными канатами.

Бортмеханики орудуют гаечными ключами вдоль проходов, а в ходе предполетной подготовки мощными ударами забивают панельную обивку на место.

Когда самолет взлетает в воздух, они исчезают в туалетах, часто вместе со степенными бортпроводницами, и на протяжении всего полета из-под туалетной двери выбивается сигаретный дым. Тем временем пассажиры начинают искать удобную позу, чтобы укрыться от потоков морозного воздуха, проникающего в щели плохо пригнанных аварийных люков.

Регулярно повторяющийся процесс доставки спиртных напитков в кабину пилотов всегда вызывает определенное опасение, но, по крайней мере, этим можно хоть как-то объяснить внезапные скачки скорости самолета. У «Туполевых» нет системы круиз-контроля, и когда пилот решает «поддать газку», пассажиров силой перегрузки вдавливает в кресла.