Встреча на далеком меридиане - Митчел Уилсон

С искренним уважением

А.Н.Несмеянов, академик, президент Академии наук».

Он прошел с письмом по нагретым солнцем газонам в административный корпус.

Летний зной жег его золотистую голову, а когда он морщился от яркого солнца, на его лице проступали все борозды, оставленные страданием.

Коллингвуд прочел письмо, а затем внимательно посмотрел на Ника.

— Ну? — спросил он.

— Я еду?

— Едете ли? А разве вы не хотите поехать?

— Два месяца назад я был бы в восторге, а сейчас, право, не знаю. Я хотел бы повидаться с Гончаровым, и все же…

— Что с вами происходит, Ник? Последние месяцы у вас такой вид, словно вас оглушили. Я очень беспокоюсь о вас, да и все остальные тоже.

— Ну, пусть все остальные беспокоятся о ком-нибудь еще, — сказал Ник, а я чувствую себя прекрасно.

— Как бы не так! Все беспокоятся о вас, потому что все вас любят. Вы знаете, сколько людей хотят работать у нас только потому, что это значит работать с вами? Вы поедете в Москву. А до того как поехать в Москву, вы съездите в Нью-Йорк, в Лондон и, если хватит времени, в Париж — или можете побывать в Париже на обратном пути. Вы уже три года не брали отпуска.

— Он мне не был нужен. Здесь я чувствую себя менее одиноким.

— Так, значит, вам пора познать радости одиночества. Ну, пусть Руфь вас оставила. Я не знаю, почему она так поступила, и это меня не касается. Она прекрасная женщина и всегда мне нравилась. Но на земле живут миллиарды людей, причем половина из них женщины. Если любви достойна только одна десятая процента, все равно человеку этого хватит на двадцать пять жизней.

— Дело не в женщинах. А в чем — и не знаю; пожалуй, во мне самом. Я попал куда-то, где не такой воздух, где небо не того цвета… — Он внезапно оборвал фразу. — Хорошо, так что же я должен делать?

— Телеграфируйте Несмеянову, что вы согласны, затем подайте заявление о паспорте и визе, а я улажу все со службой безопасности.

Ник бросил на него унылый взгляд.

— Неужели мне и сейчас нужно пройти через это?

— Боюсь, что да. Пусть вы давно уже не занимаетесь такой работой, но слишком много лет вы были засекречены, чтобы разгуливать по свету как вам заблагорассудится. С их точки зрения вы все еще под запретом. Поймите, Ник, вы же не гражданин Джо, который может получить заграничный паспорт хоть завтра. Вы физик, — прибавил он с легкой иронией. — В мире, созданном физиками, мы — плененные волшебники. Нам больше нигде полностью не доверяют. Такова действительность, и надо с этим мириться. Во всяком случае, вы едете в Москву. Это официальный приказ. Погодите… телеграмма, паспорт, виза… Что еще осталось?

Ник весело улыбнулся. Его охватило то же ощущение, какое он испытал перед приездом Гончарова, но только на этот раз оно было значительно сильней. Он миновал поворот в длинном темном туннеле, и впереди снова забрезжил свет.

— Очевидно, подучиться русскому языку, — сказал он.

4

Через два дня после заключительного семинара в университете, в душный вечер Нику позвонил Хэншел и, сказав, что был у знакомого где-то рядом, попросил разрешения зайти выпить чего-нибудь.

— Я в двух кварталах от вас, — пояснил он, и Нику было неудобно отказаться от встречи, хотя меньше всего на свете ему хотелось провести вечер с Хэншелом. Тот последнее время действовал на него угнетающе.

Пять минут спустя в жарком мраке хлопнула автомобильная дверца, и в кругу света появился Хэншел, улыбающийся, в безупречном летнем костюме из великолепной материи — нигде ни единой морщинки; казалось, он, как ящерица, не только гладок, быстр и скользок, но так же нечувствителен ни к жаре, ни к холоду. Ник в белой рубашке, серых шортах и сандалиях вышел на темную террасу.

— Давайте останемся здесь, — предложил он. На самом деле он просто не хотел, чтобы этот человек входил в его дом. — Здесь прохладнее. Лед и виски вон там, на столике в углу. Вам видно?

— Я забежал попрощаться, — сказал Хэншел, неторопливо опускаясь на стул и наливая себе виски. — Дня через два я еду в Нью-Йорк, чтобы закончить подготовку к отъезду. Я хочу оставить вам свой адрес на случай, если вам понадобится связаться со мной.

Ник пожал плечами. Падавший из гостиной свет исчертил тенями его худое лицо, и от легкого движения светлые волосы тускло блеснули.

— Я уезжаю за границу, — сказал Ник.

— Да, в Москву, — подтвердил Хэншел, — я слышал. Интересная поездка. Но как у вас здесь мило, — заметил он, оглядываясь. — Одинокие мужчины обычно превращают свое жилище в благоустроенный хлев.

— Ну, меня хвалить не за что. Руфь в свое время все наладила, и мне остается только следовать заведенному порядку.

— Разумеется, — сказал Хэншел мягким извиняющимся тоном человека, который вдруг понял, что ненароком напомнил о смерти близкого родственника. — Ваша жизнь, кажется, полна подобных перемен. Ник. Я как-то позвонил к вам в институт, когда вас не было, и узнал, что у вас новая секретарша. А та очаровательная девушка в отпуске?

— Она больше у меня не работает, — отрезал Ник. Он встал, чтобы окончить этот разговор. — Чего вам налить?

— О, я прекрасно устроился. Садитесь, не беспокойтесь обо мне — бутылка рядом, я сам за собой поухаживаю. Она действительно была очаровательна. Как жаль, что она от вас ушла!

— Да. Так куда вы сейчас едете?

— Я дам вам адрес перед уходом, — благодушно сказал Хэншел. Он вздохнул. — Она мне очень понравилась. Наверно, в моем возрасте человеку свойственно мечтать о любви подобной девушки. Когда я был моложе, я смеялся над романами стариков с молоденькими, словно такой старик был комическим персонажем. Но теперь я вижу, что смеяться надо было не над ним. Вы, Ник, еще молоды, вам этого не понять.

— Она была прекрасной секретаршей, — сказал Ник. Он так хорошо держал себя в руках, что голос его звучал почти небрежно. — Но эта работа ее не удовлетворяла. На телевидении она может добиться гораздо большего. Дело в том, что она по образованию журналистка. Работа в институте была для нее просто некоторой передышкой, без всякого будущего.

Хэншел покосился на него, а потом медленно повернул голову и поглядел ему прямо в глаза. В темноте его лицо казалось бледным пятном.

— Мне кажется, «будущее» — это ваше любимое слово, — заметил он. — О чем бы ни шел разговор, вы в конце концов всегда его произносите. Я тоже иначе относился бы к будущему, если бы со мной была девушка вроде этой. Я буду говорить с вами прямо. Ник, хотя, конечно, это не мое дело: некоторые люди обладают роковой способностью проходить мимо того, что им больше всего нужно, когда оно само идет к ним в руки. Вместо того чтобы покрепче сжать пальцы, они отдергивают их, словно обжегшись. Она последовала бы за вами куда угодно и сделала бы все, чтобы вы были счастливы, я это понял просто по тому, как она на вас глядела.

Ник посмотрел на рюмку, которую сжимал в своих длинных пальцах. Нет, его не спровоцируют на откровенность. Бесцеремонная настойчивость Хэншела все больше приводила его в ярость.

— Это не было ошибкой, — сказал он, сдерживаясь. — Мне пока еще совсем не хочется стать пожилым государственным деятелем от науки. Мне пока еще совсем не хочется связывать свою жизнь с молодой женщиной только потому, что она красива и влюблена в меня, или, вернее, в человека, за которого меня принимает, — я-то хорошо знаю, что совсем на него не похож. Она меня не понимала. И никогда не поняла бы. Бросим эту тему, Леонард. Не заставляйте меня говорить о том, о чем я говорить не хочу.

— Да, конечно, но ведь вы уже начали, и, здесь я или нет, вы уже не остановитесь, так и будете себя терзать. Я вас давно знаю, Ник, и даю вам честное слово, что я вовсе не враг вам, как вы думаете.

— Я не думаю, что вы мне враг, Леонард. Мне трудно объяснить.

— И к тому же вы из тех, кто слишком горд, чтобы снизойти до объяснений. Бьюсь об заклад, что вы и не пытались ничего объяснить этой девушке.

— Я пытался, но ничего не вышло. Если бы мы не расстались, я бы продолжал эти бесполезные объяснения, а потом через некоторое время бросил бы их, и то проклятое одиночество, которое так убийственно в браке, засасывало бы меня все глубже и глубже, — он прямо и безжалостно поглядел на Хэншела, — пока в конце концов мною полностью не овладела бы злоба и ненависть. Но к тому времени уже появились бы дети, о которых она так страстно мечтает. У нас уже был бы дом вроде этого, где каждая комната, каждый предмет были бы частью нашей совместной жизни, и общие друзья — и все вместе образовало бы такую толстую стену, что единственным выходом было бы проломить ее, искалечив всех, кого это коснется. Или — что еще хуже — вовсе не пытаться вырваться и копить, копить ненависть. Вы говорите, я слишком молод, чтобы понять, почему старики ищут молоденьких? А я вам скажу, я уже слишком стар, чтобы поддаваться романтическим порывам, но слишком молод — да, еще слишком молод, чтобы хвататься за что попало, лишь бы кое-как скрасить несколько оставшихся лет. Я сейчас на перевале, и то, что я с собой сделаю, определит всю мою дальнейшую жизнь.