Падай, ты убит! - Виктор Пронин

Ввалились несколько молодых художников — в джинсах, кроссовках и солдатских шинелях. Они хохотали, вскидывали тощими коленками, трясли юными бородами, были румяны и веселы. Как выяснилось, художники только из соседней бани, от них еще шел дух распаренных веников. Готовые над чем угодно посмеяться и кого угодно с чем угодно поздравить, они были настолько доброжелательны, что невольно напрашивался вывод — не приходилось, ох, не приходилось им еще отстаивать себя, переносить унижения и обиды, да и серьезные победы вряд ли были у них за плечами. Победы ничуть не меньше, чем поражения, излечивают от столь щедрой веселости. Наверное, они были хорошими людьми, но пока это не имело значения, поскольку никак не отражалось ни на их делах, ни на жизни ближних. В таком возрасте еще не происходит разделения на плохих и хороших. Это случится потом, и превращения возможны самые неожиданные. Но не будем каркать, пусть они остаются наивными и смешными — эти качества, случается, сопутствуют и настоящим талантам.

Был среди художников и сын Юрия Ивановича, Михаил, но звали его почему-то Мефодием, и, похоже, тому это нравилось. С ним пришел худощавенький парнишка со светлыми волосенками и курчавой бородкой. Оказалось — Таламаев, актер, совсем недавно сыгравший Михаила Васильевича Ломоносова и своей игрой наделавший много шума в некоторых московских гостиных. Спектакль был с чертовщинкой, среди героев мелькали и цари, и шуты гороховые, и не всегда их можно было различить, небесные пришельцы неземной красоты, блуждающие во времени возлюбленные поэтов, императрица Екатерина и опять же Михаил Васильевич. Об этом можно бы и не говорить, но неожиданно обнаружилось, что императрица и ученый уже возникали на страницах этого повествования, более того, Автора гложут предчувствия, что они возникнут опять. Поэтому появление в мастерской актера, сыгравшего Ломоносова, Автор воспринял как предупреждение.

И правильно сделал.

Это и было предупреждение.

Вот так все сидели, пили чай, болтали о мангышлакских диковинах, о шиловской Махе, девочки с пылающими коленками продолжали осуждать этого выдающегося живописца, вслух подсчитывали волосенки в бородах и шевелюрах его портретов, оказалось, это вполне возможно, Юрий Иванович опять наполнил электрический чайник, и из его никелированного носика уже била нетерпеливая струя пара, юные художники, распахнув шинели, весело хохотали друг над другом... И тут вдруг открылась дверь, будто ее распахнуло сильным порывом ветра, и вошел еще один человек. В синих джинсах, в синей вельветовой рубашке с молниями и перламутровыми пуговицами, оправленными в металл. Вначале я увидел только эту рубашку и сразу почему-то подумал, что мне такой никогда не иметь. Человек посмотрел на меня и сказал:

— Ничего. Перебьешься. Я тоже ее не сразу достал.

— Вы о чем? — спросил я, чувствуя в груди холод.

— О рубашке, — ответил он. И протянул руку. — Аристарх.

— Очень приятно...

— Приятно? — удивился Аристарх, но продолжить не успел, потому что к нам подбежал Юрий Иванович. Бородой трясет, глазками улыбается, щечки горят, да-да говорит, знакомься, пожалуйста, это наш новый друг, Аристархом зовут, у него жена в соседнем детском саду работает. И дальше выясняется, что когда Аристарх приходит за женой слишком рано, идет в мастерскую, пьет чай и рассказывает всякие истории из милицейской жизни.

Да-да, Аристарх — лимитчик, в милиционеры пошел, чтобы получить прописку, а в Москву хочет, потому что в других местах ему показалось скучновато, он уже забраковал Бангкок, Багдад и Бремен, и даже Севилья ему не понравилась жарой и бестолковостью. Разумеется, я сразу сообразил, что ребята без меня раздавили пару бутылочек и теперь не прочь потрепаться и припудрить мозги кое-кому, то есть мне. И не стал цепляться к словам Юрия Ивановича, тем более что и Аристарх отнесся к ним невозмутимо, словно и не о нем речь.

— Между прочим, Аристарх обладает удивительными способностями, — начал было Юрий Иванович, но тут же умчался к чайнику, который, похоже, потерял всякое терпение и прыгал на каменных плитах, брызжа пеной и паром.

И снова мы пили чай, говорили о том, кто, где и с кем банился, румяные тощеногие художники и с ними Таламаев сидели в ряд на диване, о чем-то тихо шептались, потом начинали как-то самозабвенно хохотать. Девочки, накрыв Шиловым коленки, смотрели на них опасливо, но без осуждения.

— Новая работа? — спросил Аристарх у Юрия Ивановича, показывая на застекленные коричнево-зеленые провалы в земле.

— Да, Мангышлак, — кивнул Юрий Иванович. И не удержался, чтобы не добавить обычную свою присказку. — Без пейзажа жизнь плохая, не годится никуда.

— Мангышлак? — удивился Аристарх и с сомнением посмотрел на Юрия Ивановича. — А ты уверен... что это не Луна?

— Откуда?! Кто меня пошлет на Луну! Туда, знаешь, какие командировочные? Шилова пошлют, Глазунова пошлют, дорогу оплатят, суточные... А меня... Чайку маханешь?

— Ладно, — Аристарх махнул рукой. — Не будем об этом... А что там за растительность в углу возле самой рамки? — спросил он равнодушно, без интереса, просто чтобы снять неловкость.

— Это так... Для компоновки. Без компоновки жизнь плохая...

— Но ведь дерева на том обрыве не было, ты его придумал, — с еле заметной укоризной заметил Аристарх.

— Откуда ты знаешь? — в голосе Юрия Ивановича было примерно равное количество озадаченности и заинтересованности.

Аристарх подошел к картине, поводил над стеклом раскрытой ладонью и вернулся к своему чаю.

— А кто стоял за спиной, когда ты рисовал эти ущелья?

— Краюшкин, — быстро ответил Юрий Иванович. — Николай Григорьевич Краюшкин. Я давно его знаю, мы туда вместе ездили. И у него командировка, и у меня. Он раньше в Калининском училище преподавал, — Юрий Иванович даже не заметил, как начал оправдываться, будто хотел заранее отмести подозрения.

— Тогда понятно, — Аристарх взглянул на часы, отстающие на полтора часа, и продолжал прихлебывать чай, кусать пряники, разворачивать карамельки, но разговоры в мастерской смолкли. Художники перестали хохотать, девочки тихо прикрыли японский альбом Шилова, невозмутимый лик алма-атинского прокурора медленно поворотился к Аристарху, и все остальные уставились на Аристарха, ожидая еще каких-то слов, потому что сказанное требовало пояснения. Возникла невнятица, когда вроде бы ничего не произошло, но всем ясно — ни в какие ворота. Аристарх, видимо, ощутив на себе общее внимание, оглянулся обеспокоенно, как человек, брякнувший невзначай бестактность.

— Я смотрю, кто-то за спиной стоит, вот и поинтересовался... Хорошая работа, тебе удалось в общем-то отразить... Я только подумал — не Луна ли... Если говоришь, Мангышлак, пусть будет Мангышлак, хотя я и не уверен... А человек, который стоял за твоей спиной...

— Он тоже рисовал! — крикнул Юрий Иванович несколько нервно. — Маслом! А я — гуашью!

— Возможно, — кивнул Аристарх. — Потом вы быстро закончили работу, свернулись в пять минут и ушли. Что-то вам помешало... Вот из-за этого холма появилось... Какая-то неожиданность, явление, человек... А?

Художники дружно взбрыкнули, захохотали и тут же смолкли, уставившись на Аристарха глазами, в которых был еще смех, но уже начал появляться ужас.

— Никакого явления там не было, — твердо сказал Юрий Иванович, будто кто-то заставлял его давать показания не в свою пользу, что, между прочим, запрещено Уголовным кодексом Российской Федерации.

— Ну как же, — мягко проговорил Аристарх, — вы с Краюшкиным работали, собирались еще часа полтора-два побыть на этом месте, а потом вдруг ушли. Вам помешали. Возникло явление. Вот здесь, — Аристарх поднялся, подошел к картине и показал точку на вершине холма.

Юрий Иванович замер, мысленно перенесясь в тот день, на прожженный солнцем полуостров, и вдруг лицо его расплылось, розовые щечки проступили из седоватой бороды.

— Ну, ты даешь! — воскликнул он. — Какое же это явление... Председатель исполкома пришел!

Художники засмеялись облегченно, обрадовавшись, что все объяснилось так просто, девочки переглянулись без всякого выражения, Али Абидин вежливо улыбнулся, не поняв ровным счетом ничего из происшедшего.

— Вот я и говорю, — невозмутимо продолжал Аристарх, не обратив ни малейшего внимания на присутствующих. — И жизнь ваша после этого изменилась. К лучшему, — добавил Аристарх, взяв чайник и долив кипятка в стакан.

— Точно, — кивнул Юрий Иванович. — Он пришел и сказал, чтоб мы собирались быстрее, есть возможность поселиться в гостиницу. И еще разрешил питаться в райкомовском буфете. Ничего особенного там не было, но хоть молока, кефира, творога возьмешь... А мне больше ничего и не надо.

Странный это был вечер. За окном проносились маршрутные такси в сторону площади Пушкина, рядом работал комбинат «Правда», сообщая человечеству о потрясающих новостях (американцы вошли в Персидский залив, афганские душманы сбили транспортный самолет, в Мекке погибло несколько сот паломников), рядом хлопали двери булочной, мимо окна проходили люди, а здесь, в полуподвале, происходили события, которые начисто переворачивали все мои представления о человеческих возможностях. Постепенно гости расходились, Рогозин со всеми прощался церемонно, приглашая еще заходить, напоминая, что без чая жизнь плохая. Потоптавшись у порога, ушли девочки, пообещав снова прийти посмотреть Шилова, ушел на репетицию Слава, уехал на заказанном такси Али Абидин, как-то незаметно сдуло ветром художников. Таламаев зазвал их на спектакль, где мертвая панночка три ночи подряд соблазняет, и небезуспешно, живого философа Хому, что его и погубило в конце концов. Да только ли его! А мы, ребята, а мы? На чем гибнем мы, философы, мыслители, вольнодумцы!