Роман-царевич - Зинаида Гиппиус

Глава шестнадцатая

РАЗНЫЕ БУМАЖКИ

На следующее утро спозаранку уехал Роман Иванович. Он часто уезжал так: возьмет узелок или чемоданчик и отправится в тележке куда-то.

Флорентий рассчитывал, что он скоро вернется, отложил беседу в Кучевом, но и два дня прошло, и три, а Романа Ивановича все не было.

Иван Мосеич опять явился.

— Будьте столь добры, Флорентий Власыч, пожалуйте хоть завтрашний день со стариками побеседовать. Хозяин-то в отлучке, да мы желаем с вами поговорить, как давно с вами знакомы.

Флорентий понял, что Иван Мосеич даже опасался немного Сменцева, — для «стариков». Не знал ведь его вовсе. А он, Флорентий, свой, здешний, и как говорит, — известно.

— Ладно, приду завтра, — сказал Флорентий и пожалел, что откладывал: Роман Иванович сам держится вдали, верно так надо. Надо, чтоб он с Кучевыми пока не разговаривал.

В эту минуту к хуторским воротам, где стоял Флорентий с Иваном Мосеичем, подкатила бодрая пара. Тарантас дребезжал, знакомый мужик со станции махал руками и подпрыгивал на козлах.

Из тарантаса выглянула черная голова.

— Здесь, что ли?

— А как же не здесь? Вон и сам управитель. Флорентию Власычу наше. Гостей привез, Флорентий Власыч. Батюшку привез.

Из тарантаса выскочил длинный отец Варсис. Монах одет был скромно, в старенькой рясе, на голове, даже не по-монашески, просто черная шляпа.

— Здравствуйте, — сказал он, живо протягивая руку Флорентию. — А я бы вас узнал, право, узнал. Кому бы чемоданишки мои велеть вынуть, тяжеленьки, Бог с ними.

— А сейчас все сделаем. Да можно в ворота въехать. Отвори, Василий, да въезжай.

И, обернувшись к Ивану Мосеичу, Флорентий прибавил:

— Так до завтра, значит, друг. Прощай, покуда.

Иван Мосеич тихо произнес: «прощения просим», и пошел. Отцу Варсису он не поклонился, глядел на него все время пристально, и лицо осумрачнело.

Пошли между тем во флигель, и чемоданы вынесли (тяжелые действительно), и мужика отпустили, и самовар в горницу Миша успел подать.

Монах говорил много, вкусно, добродушно. И ни словом не обмолвился о Сменцеве, точно его на свете не было, так что Флорентий сам уж сказал, что Роман Иванович в отлучке, — на днях, верно, приедет.

Никогда еще Флорентий не видал Варсиса. От Романа Ивановича имел о нем все нужные, точные, хотя и скуповатые, сведения. Теперь вглядывался пристально в розовое лицо монаха, в его выпуклые красивые губы и глаза, быстрые, умные, маслянисто-черные, похожие на две спелые владимирские вишни. Не то, что не нравился монах, а как-то не понимал еще его Флорентий, не ожидал, кажется, встретить его таким ярким, красивым, шумным.

— Погляжу я на вас, Флорентий Власыч, совсем вы детенок, — говорил между тем Варсис. — Или это лицо у вас уж такое нежное… Я как, — здесь помещусь? Чемоданчики бы вместе разобрали.

— Нет, отец Варсис, Роман Иванович хотел вас в доме поместить, у нас за библиотекой есть комната. А чемоданы… это, смотря, можно кое-что и здесь разобрать.

Флорентий думал в это время о том, как досадно, что Иван Мосеич встретил у ворот этого монаха. Ничего особенного, — ведь не скрывать же его? А все же неприятно сразу.

Отец Варсис встал и молча мигнул на дверь.

— Кому войти? Миша свой, да и он не придет.

Чемоданов было три. Один из них отец Варсис отпихнул ногой.

— Тут ничего, мои принадлежности житейские. А вот эти откроем. У вас где переплетная-то?

— Станок в доме, в мезонине. Но… я кое-что здесь держу, вот за перегородкой, в спальне, в шкапу.

— Вот, видите ли, здесь у меня, значит, брошюрки. В Москве сам выбирал. Без выбору все же нельзя. Чтобы не очень безобразно, а между тем самые что ни на есть одобренные. Не угодно ли взглянуть? Есть посомнительнее, тех у меня по пятку, не больше. В случае не понравятся Роман Иванычу, глупы, — ну их и выкинем.

Флорентий бегло просматривал заглавия брошюрок «для народа». Клал их на пол хрустящими, белыми, желтыми и розовыми кучками. Ничего. Сойдет. Выбраны не очень плохо.

— Я уж одного издательства держался, чтобы по образцу. Глядите, ладно? И бумага и печать… Насколько возможно — как есть…

Открыл другой чемодан, поменьше. Он полон был широкими листами печатной бумаги, плотно связанными в пачки. Отец Варсис вытянул одну, быстро сложил ее вчетверо и прикинул к брошюрке.

— Что, ладно? Подрежете края, так в самый раз.

Флорентий взял лист, развернул, посмотрел с обеих сторон. Придется. И печать ничего, подходящая.

Невольно пробежал, там и сям, несколько отдельных фраз, — сами глаза схватили: «…зовем мы тех, кому правда на земле нужна…», «…чтобы народ не пошел искать украденную правду, сильные отняли у народа еще и волю. Знают, что без воли ни правды, ни земли не добудешь…», «…а разум отнимают, спаивают народ так: взяли водку в казну…», «у них, но это неверно: Христос и по земле ходил с народом, а не был с теми, кто в каретах ездит да служит в золотых ризах…»

Видя, что Флорентий просматривает листок, отец Варсис ухмыльнулся:

— Да вы потом лучше почитаете. Тут есть всякие бумажки: есть и одобренные… нашим «высочеством» строгим… — отец Варсис значительно подмигнул, — а есть еще на одобрение идущие. Вот, в этом конце у меня «рабочие» брошюрки, самообразовательные. Для них и листки особые, под розовой бечевкой. Не для сего они места. По искусном вашем внедрении я их с собой обратно в Питер свезу.

Листки из чемодана аккуратно сложили в шкап, половину брошюрок потащили отец Варсис и Флорентий в дом. Туда же снес Миша и чемодан с Варсисовыми «житейскими принадлежностями».

Комнатка за библиотекой была крошечная, но светлая и удобная. Флорентий оставил гостя устраиваться и ушел. Как-то было не то скучно, не то одному побродить, подумать хотелось.

Может, что прослышал дьякон Хрисанф, может, опять случаем забрел, но только Флорентий, возвратясь к ранним сумеркам домой, нашел у себя в горнице, во флигеле, их обоих вместе: дьякона и отца Варсиса. Переливы голоса Варсисова с крыльца были слышны. А дьякон даже вспотел от внимания, слушал как очарованный.

— Хороший у вас дьякон, о-отличный, — встретил отец Варсис Флорентия и блеснул черными глазами. — Вот это так понимающий человек! Вот так поработаем, во славу Божию!

Флорентий не знал, что отец Варсис говорил дьякону, чего не говорил. Но, видя покорный дьяконов восторг, подумал невольно, что монах на слова ловок и промаху не даст. Тут же стало Флорентию совестно: чего он съежился сразу от этого отца Варсиса? Глаза не понравились? Да разве так можно? А если он хороший, искренний человек? Дельный-то уж во всяком случае. Роман ему доверяет, надеется на него.

И Флорентий, улыбнувшись открыто, спросил:

— Значит, поладили?

— Да как же, как же, уж чего же? — заговорил Хрисанф, тряся бороденкой. — Прекрасно поговорили, прямо по душе. И многое мне, как бы таинственное доселе, открылось. Уразумел. Право, руки даже похолодали.

— А пусть не холодают, — наставительно сказал Варсис. — Огня нужно больше, отец дьякон, огонь в деле нашем — вот что наиглавнее требуется.

Дьякон от волнения даже не усидел, стал прощаться. Отец Варсис вышел его провожать до ворот.

Перед Романом Ивановичем отец Хрисанф благоговел, но и боялся его, тайно, без понимания; а приезжий монах сразу как-то сумел, помимо благоговения, внедрить в душу дьякона некоторую самоуверенность и веселость.

— Обольстили вы нашего Хрисанфа, — шутливо сказал Флорентий, когда Варсис вернулся в комнату.

— Ну уж и обольстил. Он ничего дядя, только умишко заячий. Да мы его подправим. Вдохнем, так сказать, желательную энергию. Погодите, вот представлюсь я попу вашему, огляжусь, — такое мы с отцом дьяконом собеседование у вас соделаем, что прямо — благо ти будет. Оглядеться вот надо.

Прибавил тонко:

— У вас тут сектанты, говорят, водятся. Ну я пока от касания сего воздержусь. Мы с дьяконом насчет православных; а те — народ робкий, видимости весьма пугаются. Напугается сразу — после не сдвинешь.

Флорентию это понравилось. Он даже рассказал Варсису про Кучевой, про Ивана Мосеича и про завтрашнюю свою беседу со «стариками».

— Так. Дело хорошее. Нужное дело.

Помолчал и прибавил:

— А теперь что? Ужинать, что ли, будем? Поужинаем, благословясь, да я бы вам кое-какие бумажки-то показал, из одобренных. Потолковали бы, что, к чему, когда.

Так и сделали. Поужинали и сели разбирать «бумажки».

Глава семнадцатая

СТАРИКИ

Вся трудность в том, что с разными людьми, вернее — с разными косяками людей, надо говорить разно. Об одном, — а брать с разных концов. Флорентий знал это, всегда помнил, что нужна выдержка, медлительность, вечная прикидка; делал так, — но порою ему было тяжко. Все соображать, слова взвешивать, как бы лишнее не вырвалось… Не такой он. А надо.