Победительница - Алексей Слаповский

Но зато, что особенно ценил Лев Петр, с ними становилось легко общаться: глядя на меня, они делались покладисты и уговорчивы. (Я не сразу узнала о смысле такого меня использования.) Поэтому Платипов очень горевал, когда пришлось отказаться от моей помощи после одного неприятного инцидента.

Обычно я присутствовала сначала в единственном женском числе без объявления моего статуса, заканчивался день, заканчивались дела, начинался отдыхательный вечер, приезжие расслаблялись, смотрели на меня всё жарче и жарче, тут им потихоньку объясняли, что 世花有毒45, и впускали вереницу других девушек, тоже довольно красивых.

Распаленные мужчины бросались на них, а я уходила, чтобы не видеть мерзких сцен.

Ты скажешь, Володя: это гадко. То есть – то, как вели себя эти девушки. Но, уверяю тебя, никто их не заставлял и не шантажировал, всё делалось по взаимному согласию. Я никогда не понимала, как можно так низко ценить себя, но и не осуждала.

Так вот, однажды к нам заехал Всеслав Байбакян, человек феноменальной биографии. Его способности проявились еще в школе, где он был секретарем коммунистического сомола. «Моя правая рука!» – с гордостью говорила о нем завуч по воспитанию. И это выглядело правдой: стройный Всеслав был не толще ее массивной правой руки. Как, впрочем, и левой, об остальном не говоря. С тех пор характеристика «правая рука» гуляла за ним по всем его жизненным тропам. В армии ему досталось служить в очень проблемной воинской части, где было три роты, в одной сплошь монголы, в другой – украинцы, а в третьей – евреи из московских вузов, где не было офицерского военного обучения. Драки и конфликты на национальной основе процветали там. Начальство размышляло, куда распределить новобранного Байбакяна, учитывая, что папа его был монгол, а мама наполовину еврейка, наполовину хохлатка. А вечером в столовой возникло междоусобие, там ужинал и Всеслав, и уже дело дошло до ножей и (столовых приборов с зубчиками, которыми подцепляют куски еды; я не видела их уже лет пятнадцать – нечего подцеплять, всё в виде паст, жидкостей и порошков), до кулаков, до стульев, и тут Всеслав вмешался, бросился к одним, к другим, к третьим, со всеми наскоро пообщался быстрыми выкриками – и всё уладил, всех усмирил! И не то, чтобы навсегда, нет, через пару недель кто-то когото уже опять бил, но это теперь случалось, можно сказать, в запланированном порядке. По крайней мере, побиваемые уже не так возмущались, что их бьют: Всеслав сумел им объяснить, что у бьющих на то есть необходимость и моральное право. Через два месяца сам командир части без чьей-либо подсказки назвал его своей правой рукой. После армии, попав в ситуацию развала Советского Союза и возникновения новых форм материально-денежных отношений, Всеслав ринулся туда, где его талант требовался позарез. Государственные и возникшие частные коммерческие структуры, успешно грабя население, не могли доступно объяснить клиентам смысл грабежей, Всеслав брался за это – и убедительно обосновывал, что всё делается для блага людей, клиенты расходились если не довольные, то успокоенные. Впопыхах он сам стал главой одного консорциума, но дело не пошло: находясь во главе, Всеслав вместо того, чтобы приказать, рыкнуть, повелеть и кончить на том дело, обязательно растолковывал каждый свой рык и, естественно, терял авторитет в глазах подчиненных, ибо настоящее начальство своих приказаний не комментирует: исполняй, да и всё тут. Всеслав понял, что лучше быть правой рукой капитана ледокола, чем главным на речном катере. И начал подвизаться помощником при таких капитанах и на таких ледоколах, что прочие капитаны отдавали ему честь, едва завидев. Байбакян как никто умел объяснять случившееся и обосновывать существующее, подводить под это теоретическую базу и организовывать поддержку если не всего населения, то значительных его слоев. Вся жизнь его была сплошным триумфом, сплошным восхождением. И при этом отношение всех окружающих было одинаково приятственным. Да и как иначе: Всеслав и приговоренному к повешенью сумел бы доказать, что повешенье – дело хорошее, правильное, справедливое, что это вообще лучший день в жизни приговоренного, и тот заплакал бы от умиления и полюбил бы Всеслава навсегда – то есть на столько, сколько осталось. Его сделали одним из главных идеологов страны, это было почетно, но трудно ввиду отсутствия идеологии, однако Байбакян нашел идеальный вариант, заявив, что никакой идеологии и не надо, лучше опереться на вековую народную мудрость: «Всё, что ни делается, к лучшему». Формула оказалась феноменально действенной, потому что всем хотелось в нее верить.

Естественно, монголы, евреи и украинцы обожали его, считая своим, а русским было по тамтаму, им хоть кто наверху в помощниках или в самих властителях; чем чудней, тем лучше.

Что говорить о женщинах! Не было такой, кому Байбакян не сумел бы доказать и объяснить, что она его любит, хочет и за счастье почтет немедленно отдаться. И женщины видели в этом просто действительно какую-то математическую неизбежность. Другой бы устал от легких побед, но жизнелюбивый Байбакян считал, что хорошего много не бывает. Наши желания, в отличие от нефти, относятся к возобновляемым ресурсам! – любил говорить он. И добавлял: 46.

Приглашенный в Саратов для торжественного открытия судностроительного завода, Байбакян был, как водится, привезен в загородное поместье. Охота его не интересовала, к питью и еде он тоже не проявил чрезвычайного интереса, а вот с меня не спускал глаз – довольно красивых, если говорить честно.

– Вы, значит, – сказал, как только оказался рядом, – победительница конкурса красоты?

– Да.

– Вам нужно «Мисс Вселенная» становиться. Сразу же.

– Так не бывает. Сначала национальный конкурс, потом континентальный или мировой.

Байбакян махнул рукой:

– Понадобится – сделаем!

Это было днем, когда он осматривал продукцию завода. А вечером подошел ко мне напрямую (остальные тут же отошли в сторонку) и поинтересовался:

– Правда, что у тебя аллергия на мужчин?

– Да. На людей вообще.

– А как же ты сейчас? Я не вижу, чтобы ты пятнами покрылась или сыпью.

– Приходится пить лекарства.

– Значит, не до такой степени. Тогда пойдем, – улыбнулся Байбакян.

– Куда?

– В дом. У тебя шанс, Дина. Если ты мне понравишься, я тебе помогу. И хочется же тебе узнать, кого называют лучшим любовником Российской Федерации?

– А кого?

– Меня.

– Приятно, конечно. Но нет. Я не могу. И не хочу, извините.

– Диночка, только время теряешь на разговоры, – укорил Байбакян. – А что не хочешь – врешь. По глазам вижу – хочешь уже.

Гадко было то, что в моих глазах, возможно, это действительно прочитывалось. Но я не могла вот так, без любви, без отношения, чисто сексуально. Я умела владеть собой и сделала свои глаза строгими. И сказала:

– Вам кажется.

Всеслав сказал с легкой досадой:

– Мы только время тратим. Не было такого, чтобы мне отказывали. Ни разу. Понимаешь?

– Alles geschieht zum ersten Mal47, – ответила я.

Байбакян был явно обессмелен, но пытался сохранить лицо. Как опытнейший политик, он тут же сообразил, что может попасть в непозволительно недопустимое положение, поэтому прошептал:

– Ладно, допустим: у тебя настроение, состояние здоровья, мало ли. Пойдем со мной, посидишь полчасика и уйдешь. Ничего не буду делать, пальцем не трону, клянусь.

У него были человеческие глаза, а голос обнаружил высокую степень просибельности, мне стало жаль его, я согласилась.

Мы пошли в дом.

Он впервые там находился, но нашел спальню так же быстро, как кот в незнакомом месте находит (изделие из мясных ингредиентов, как правило, цилиндрической формы), и, едва мы вошли, буквально набросился на меня.

– Дура, будешь счастлива, – бормотал он.

– Я не хочу быть счастливой, – пыталась я отшутиться.

Тут он просто заломил мне руки и повалил на кровать.

Мне пришлось ударить его коленом в область его вожделеющей части тела. Он вскрикнул и упал на пол. Я не стала ждать, пока он опомнится, и вышла.

Меня встретили такими взглядами, будто хотели с чем-то поздравить.

Высоко подняв голову, я прошла мимо этих hännystelijä48.

Платипов не удержался и простодушно спросил:

– Ну как?

– Всё нормально, – сказала я.

Всеславу Байбакяну, как и мне, хватило ума не рассказывать о подробностях нашего пребывания в спальне. Поэтому он укрепил свою репутацию сокрушителя женских сердец, а для меня тоже оказалась неожиданная выгода: большие люди города, раньше точившие на меня свои помыслы, теперь решили, что у меня слишком высокий покровитель. И меня оставили в покое.

Письмо тринадцатое

Сыночек мой! Твой тезка Владимир, который мог бы стать твоим отцом, но не стал, выписался из больницы, и у нас произошел принципиальный разговор на тему дальнейших отношений. Он сказал неожиданные слова, что, когда побывал на грани смерти, то оценил жизнь и теперь не хочет умирать даже ради меня. Больше того, у него есть теперь с кем жить нормальной жизнью. С этими словами он позвонил какой-то девушке и пригласил ее в гости, а это было у него дома, куда он только что приехал после больницы – кстати, я же ему вызывала машину-извозницу.