Девочка из Франции - Жужа Тури

всех корпусах этой больницы. Хорошо, если кто избежит ее и покинет больницу на собственных ногах. Ну, а если она одолеет — что ж, такова, видно, судьба, ничего не поделаешь… И никто не прислушивался к шепоту двух женщин.

— Голубушка, ведь вы скоро выйдете отсюда, не правда ли? — спросила Полина.

— Похоже, что в конце недели выпишут. Да разве можно знать это наверняка? Может, вы еще раньше моего встанете на ноги…

— Нет, оставьте это, пожалуйста. — Полина приподняла голову. (Соседка поспешила поправить ее жесткую подушку.) — Вы из Сен-Поля, да?

— Да…

— Это не так уж далеко от Трепарвиля… В воскресенье можно прогуляться туда… если бы вы только захотели…

— Но что, душенька, что у вас? Скажите мне…

Полина шепотом начала рассказывать историю своей скромной жизни. Голос ее поминутно прерывался, она торопилась, чтобы успеть все сказать, и потому говорила беспорядочно — то об одном начнет, то о другом; станет вспоминать детство и вдруг перескочит на то, как несколько дней назад муж усадил ее на велосипед, а ее так мучили, так ужасно терзали спазмы! Говорила она и о матери, которая когда-то служила горничной в Париже. А потом снова о другом:

— Знаете, мой муж — венгерец, его родина далеко-далеко на востоке… и там теперь стало так же, как и в Советском Союзе. Да вы, наверно, сами слышали об этом… Он хочет вернуться, тоскует по родине, вот уже семь лет… Мы совсем было собрались… А тут болезнь… деньги все вышли… Доктор сказал, что мне здесь надо остаться, — бессвязно и с трудом говорила Полина. — И мама тоже… В доме всё ее — и мебель… и всё… Заработка нашего только на жизнь хватало… Да и мне самой не хотелось покупать, устраиваться — думала, не придется в Трепарвиле век доживать, к чему же тогда лишнее барахло?.. А те деньги, что я зарабатывала вязаньем, я откладывала… Так и сидела на них, на деньгах-то, — сказала она, счастливо улыбнувшись. — Я ведь их прятала в мамином соломенном тюфяке в жестяной коробочке, сама сидела на ней по вечерам и вязала… Один раз уже скопила кое-что, пока ждала его из плена… Да только все на мою болезнь ушло.

— А потом снова скопили? — спросила седая женщина, стягивая на груди ночную рубашку, так как уже начинала мерзнуть, сидя на кровати. — И ваш муж опять ничего не знает об этом?

— Я говорила, что получаю за вязанье мало, совсем гроши. Откуда же ему знать! Раз уж я скажу что — он никогда не сомневается. А я думала: пусть нам нелегко, но как-нибудь да проживем… Зато, если вдруг меня не станет… он все-таки сможет уехать с дочкой в Венгрию. Ведь он из-за меня остался! Он такой хороший… Никто не знает, какой он хороший человек… Вот для того-то я и собирала… по грошику… Не думала только, что так быстро… потому и не сказала ему. Я все старалась представить себе, какое будет у него лицо, когда он откроет копилку. Ведь там достаточно… В Рубэ ценили мою работу… я для жен чиновников вязала… за хорошие деньги… Вы так все ему и расскажите, как было… И что я поговорить с ним хотела, а они — попа… попа прислали… И не нужно мне попа… так и скажите… Пусть у меня будут красные похороны, если можно… Передайте это ему…

Полина замолчала и закрыла глаза. Соседка спросила торопливо:

— Вы хотите, чтобы я пошла к нему и сказала, куда вы спрятали копилку?

Ответа не было. Она тронула Полину за плечо:

— Сказать, что вы копили ему на дорогу?

Веки Полины дрогнули, и седая женщина почувствовала, как ее руку чуть-чуть сжали тонкие, холодеющие пальцы. Она склонилась к исхудалому, мертвенно-бледному лицу:

— Будьте спокойны, деточка, душенька моя! Не тревожьтесь! В первое же воскресенье, как выйду отсюда, отыщу вашего мужа и все скажу ему…

Пожилая женщина встала. Она постояла, сгорбившись, затем бережно закрыла Полине глаза.

* * *

За гробом Полины, скромным деревянным гробом, шли посланцы шахтеров из провинций Па-де-Кале и Нор, шли товарищи, прибывшие из Парижа, из партийного центра, шел, можно сказать, весь Трепарвиль. Двигался лес красных флагов, развевавшихся на ветру, звучали пролетарские песни. Их пели одну за другой на похоронах Полины Рошта хрипловатые мужские, теплые женские и звонкие детские голоса. Процессия двигалась к кладбищу не кратчайшим путем, а прошла из конца в конец всю главную улицу и лишь после этого свернула с шоссе на проселочную дорогу. Сотни людей стояли вокруг могилы, колыхались красные знамена, и все громче звучала песня. Чистый тенор Лорана Прюнье выделялся из хора. Когда первый ком земли упал на маленький серый гроб, этот голос на секунду словно оборвался, но тут же еще увереннее взмыл в высоту…

— Стойкая была женщина, — сказал кто-то.

— Да. Хорошая она была.

Горизонт, казалось, пылал от множества развевавшихся красных знамен…

5

Со дня похорон прошло несколько недель. Казалось, время не внесло изменений в жизнь семьи Йожефа Рошта. Днем каждый занимался своим делом; но вечерами все по-прежнему встречались в душной кухне, пропахшей пригоревшим подсолнечным маслом. Старуха хлопотала у плиты. Жанетта рассказывала бабушке о событиях дня. Молчаливый отец читал у окна газету. Недоставало лишь маленькой фигурки в уголке кровати.

И еще недоставало жестяной коробочки в соломенном тюфяке мадам Мишо. Через неделю после похорон женщина из поселка Сен-Поль разыскала Йожефа Рошта на шахте. Сидя на камне у проходной, она долго ожидала конца смены. Она слушала непонятное бормотанье американских солдат и у каждого, кто выходил из проходной, спрашивала:

— Вы не видели Жозефа Роста?

Одни уверяли, что Жозеф Роста уже ушел по направлению к шоссе, другие якобы видели его еще в раздевалке… Женщина с седой косой, уложенной на затылке, терпеливо ждала. Лицо у нее было изжелта-бледное. Некоторые, прежде чем уйти, с любопытством спрашивали:

— Мамаша, что