О Муроме. Воспоминания. Семейная хроника купцов Вощининых - Надежда Петровна Киселева- Вощинина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И вот отслужили дома молебен мои наивные родители, помолились Богу о благополучии нового начинания, что-то продали, чтобы был оборотный капитал и папа стал ездить в Москву и привозить оттуда товар: мануфактуру, обувь и продавать в Муроме. Это было год при Коке и около года без нее. Она, наверное, считала, что папа должен чем-то заниматься, а торговлю она не считала позорным занятием. Я была уже большая, и у меня, помню, было чувство какой-то ущербности или стеснительности. Это было что-то не ТО. Когда папа был на советской службе не возникало вот этой моральной тяжести.
Наверное, какая-то выгода была от торговли — жили мы более или менее сносно, но накапливались большие налоги, на оплату которых денег не было, и это беспокоило и угрожало.
Время шло. Умер Ленин. Протяжные продолжительные гудки заводов известили о его смерти, везде были вывешены черные траурные флаги. Люди выходили из домов на улицы и стояли молча. Все думали о том, что теперь будет? Было страшно, и предчувствие не обмануло. Власть перешла в стальные руки Сталина. В будущее смотрели, хотя и с верой и надеждой, но преобладали все-таки удивление и страх.
НЭП был обречен на умирание. Но продолжался еще какое-то время (кажется, до 1927 г., надо бы уточнить). Папа выбыл «из игры» раньше. На нэпманов начислялись налоги непосильные, и продолжать дело, выплачивая их, могли только люди очень оборотистые. Наш бедный папа задолжал большую сумму. Барыши его не соответствовали налогам. Продавать он старался по возможности дешевле, стеснялся брать дорого и в одно прекрасное время срочно должен был уплатить большую сумму денег, которых не было.
Занять деньги ему не удалось, продать в короткий срок тоже ничего не успели, и пришлось заложить знакомому ростовщику все, что оставалось в доме ценного. Золотые вещи из приданного мамы: кольца, брошки, кулоны, серебряные ложки, часы… все, что уцелело чудом, и что берегли на черный день. Пошли туда же и мои вещи, подаренные мне Кокой. Надеялись через какой-то срок выкупить, но не сумели. Родственники не выручили. Ростовщик (брат жены Георгия Александровича — Сергей Иванович Тагунов) не дал отсрочки и все пошло за треть цены, а может быть и меньше. Но налог был уплачен, и папа, быть может, избежал ареста за его неуплату.
Впоследствии я слышала от родственников, что если бы все заложенное постепенно продавали, то можно было бы жить все эти годы. А может быть, повезло бы, и папа сумел устроиться куда-нибудь на службу! Потом это было значительно сложнее, т.к. нэпманов лишили всех гражданских прав и, следовательно, права на работу. Многие меняли место жительства, уезжая в другие города, и там пытались скрыть свое прошлое.
Через год после смерти Коки продали Корову — не запасли вовремя сено. Денег не было. По той же причине не запасли, как обычно, овощи на зиму. Ведь всегда подвал под кухней заполнялся на зиму картошкой, морковью, свеклой. Капусту и огурцы тоже солили на всю зиму. Теперь бедной маме приходилось покупать все это на рынке на день-другой. Тащить все это с базара на нашу большую семью даже с помощью папы, когда он был свободен, было очень тяжело.
Мы все учились в школе. Папа после нэпманства работал от случая к случаю, а продавать было почти нечего. На дрова шли и перегородки надворных построек. Чтобы прожить, папа ломал стены кирпичного каретника и продавал их сотнями. Государственного кирпича в продаже тогда не было, и покупатели находились.
Но всего этого было мало, чтобы прокормить такую большую семью. Какие-то деньги получали с квартирантов, но они ухитрялись не платить по полгода, сделав в квартире пустяковый ремонт, стоимость которого папа не проверял, и знали люди, что не выселять их, ни судиться с ними он не будет. Годы 1926−28 были для нас очень тяжелыми. Папа, потеряв надежду устроиться на работу в Муроме, уехал в Навашино на судостроительный завод (соседний район).
Там он работал довольно долго. Но жить ему пришлось отдельно от семьи. Снял там «квартиру"-угол, а домой приезжал на воскресенье. Его зарплаты хватало на 2 недели, остальное время нужно было прожить на случайные деньги от продажи необходимого самим. Постоянно надо было у кого-нибудь из родственников выпрашивать взаймы небольшие суммы. Продуктов покупали мало, и все были полуголодные. Накинулись какие-то болезни. Кроме чесотки, от которой было трудно избавиться, все были покрыты какими-то болячками. Болячки были на лице, в волосах.
Каждый вечер я и мама всех младших по очереди вычесывали, смазывали ихтиоловыми мазями, которые пачкали белье. Стирать было трудно, не физически — это не считалось. И я была сильной и взрослой, а потому, что не на чем было греть воду, и не было достаточно мыла. Так очень быстро мы дошли до плачевного состояния. Наши довольно состоятельные родственники как будто не замечали нашего положения, а мы не жаловались, терпели.
В школе тогда в большую перемену давали чай сладкий и булку. Но это стоило 5 копеек, а у нас таких денег не было. Учеников в семье было пятеро, но потом, когда я была в 9 классе — шестеро, и мы убегали домой за куском черного хлеба, чтобы не слышать запаха свежеиспеченных булок. Это было очень тяжело, очень хотелось есть и булка со сладким чаем казалась очень вкусной, но кроме того и морально тяжело, как-то унизительно. Насколько я помню, все дети пользовались этими завтраками. Хорошо еще, что эта роскошь продолжалась 1 год, но он запомнился.
Дома покупали тогда хлеб черный и серый, сахару было мало. Обед был из картошки и круп без мяса. Мясо — может раз в неделю. Покупали молоко — оно было недорогое. Я уверена, что будь жива наша бабушка Кока, мы не дошли бы до состояния такого оскудения. Она не допустила бы продажи коровы, да и Сергей Иванович — ростовщик — не посмел бы забрать за бесценок заложенные ему вещи. Были, надо сказать, и хорошие дни, когда что-нибудь удачно продавалось — покупали мясо, и мама пекла пироги, но, к несчастью, редко.
Я удивляюсь до сих пор, почему никто не пришел к нам на помощь, кроме семьи Шемякиных, где было тоже 8 человек детей, но старше нас.
