О Муроме. Воспоминания. Семейная хроника купцов Вощининых - Надежда Петровна Киселева- Вощинина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дети дяди Кости — Лева и Шурик Гладковы — учились в начальных классах дома, к ним ходили учителя. Школа Маргариты Ивановны просуществовала меньше года. Частные школы в 1921 г. были запрещены и мы все поступили в советскую школу.
Надо сказать, что школы в нашем городе были очень хорошие. Учителя преподавали те же, что были недавно в реальном училище и в женской гимназии.
За эти годы пронеслась по стране, как буря, гражданская война. Белые, красные и зеленые армии уничтожали друг друга, а ведь все они были русские люди, разделенные лишь разными взглядами на жизнь. Одни защищали новое, грядущее, должное быть справедливым, общество, основанное на равенстве всех людей. Другие не верили в возможность такого общества, они не хотели расстаться с положением привилегированного класса с богатством (не хотели поступиться ничем и потеряли все). Но сильные страсти и кровавые, жестокие сражения миновали наш город. Несколько человек муромских были белогвардейцами, о чем я узнала впоследствии, но среди наших родственников никто в политической борьбе не участвовал.
Жил город натуральным хозяйством. Во многих домах, особенно где были большие семьи, держали коров кур были сады, огороды. У нас тоже была корова и куры, и в-о-л-шеб-н-а-я яблоня в саду. Она плодоносила каждый год и было на ней яблок очень много. Было несколько кустов смородины и терновника. Подросли было еще 5 яблонь, но в первый год, когда на них появились яблоки, пробрались к нам в сад козы и за одно утро обгрызли с них кору. Яблони пришлось срубить — мама о них плакала.
По каждой улице города гоняли в поле стадо, прямо как в деревне!
Год 1985. Мне 74 года. Долго я не могла заставить себя продолжать эти записки. Дальше было очень тяжелое для нашей семьи время, но… что делать?
27 апреля 1985 г. умер Леня. Ему было очень тяжело. Болезнь его постигла жестокая. Сколько мне суждено прожить еще. Нельзя откладывать задуманное. Дальше было плохо, очень плохо. И потому, что обстоятельства складывались неудачно, и потому, что родители наши не умели организовать «быт», как теперь говорят, а мы, дети, были еще малы, да и характеры имели похожие на своих родителей.
Жизнь без Коки.
Время шло. Наступили 1922 -23 годы. Я училась уже в 7 классе, мне было уже почти 13 лет, когда в нашей семье случилось большое горе. Заболела воспалением легких и умерла наша бабушка Кока. Для меня то было страшное несчастье. Вся моя жизнь прошла рядом с бабушкой. Я жила с ней 1-й комнате с самого раннего детства. Любовь ее и заботу обо всех нас и особенно о себе я чувствовала всегда и платила ей горячей любовью от всего детского сердца. Это была первая смерть, которую я видела. Я сидела на ее кровати, держала ее руки в своих руках и только тогда заплакала, когда поняла, что все кончено, что душа ее отлетела в потусторонний мир, где «нет ни печалей, ни вздыхания, но жизнь бесконечная» (слова заупокойной молитвы).
Этого кусочка жизни я не забуду никогда — горе было страшным и безутешным. Я любила ее больше отца и матери. Маму стала тоже очень любить, но уже потом, без Коки. Гроб с ее телом стоял положенные три дня в той же комнате, где мы жили с ней всегда, и, помню, мне было и тоскливо и жутко. Каждый день (во второй половине дня) приходили священник с причтом, служили панихиду при большом стечении родных и знакомых.
Похоронили Коку на Воскресенском Кладбище рядом с дедушкой Александром Ивановичем, ее мужем. День был холодный и сырой. Гроб несли через весь город на руках в сопровождении священника и небольшого хора монашек. Так было принято. Потом были поминки, пришло много народу… и вот мы без нее… без ее заботы. Мама привыкла к тому, что в основном хозяйство ведет Кока, привыкла уходить часто в гости и ей было очень трудно. Из прислуги осталась одна нянька, она же и готовила обед вместе с мамой, но теперь основной задачей было придумать, из чего готовить обед.
Какое-то время все шло по заведенному порядку, еще оставалась у нас корова — наша кормилица. По воскресениям ходили в церковь. Часто папа приводил в дом от обедни «странников» (тогда их было много) — людей ранее живших при монастырях или потерявшихся и не имеющих постоянного места жительства по разным обстоятельствам в связи с переменой жизни в стране. Их надо было накормить, оставить переночевать, дать кое-что из одежды. Доброта папы не знала меры, он как-то и не думал о том, что это потребуется детям. Эта его черта вызывала возмущение родственников.
Один из таких родственников остался у нас жить в кухне на печке сначала на недельку, потом еще на сколько-то и прожили так больше года. Стеснялись попросить его уехать, а его это вполне устраивало. Ел он много, обрызнув то, что ему подавали святой водой. Я его ненавидела, но сделать ничего не могла. Звали его Алексей Гаврилович, у него была семья в другом городе и он говорил, что дома его хотят отравить. Он был по-видимому ненормален и папа его жалел. Наконец, за ним приехала его дочь и увезла его к моей великой радости. Но он наградил нас страшными насекомыми, от которых мы очень страдали и долго не могли отделаться. Приютили его еще при Коке на свое горе.
В эти годы, 1923, 24, 25, в стране нашей, разоренной революцией и войной был объявлен НЭП. Новая экономическая политика разрешала частное предпринимательство и торговлю. Это должно было помочь стране выйти из состояния голода, нехватки продуктов первой необходимости. Было много людей, главным образом «из бывших», не у дел — безработных — они-то и принялись энергично за дела и в короткий срок магазины наполнились продуктами, обувью, мануфактурой. Цены были выше государственных, но все можно было купить.
Папа был тогда безработным. Если ему и удавалось устроиться на службу счетоводом или конторщиком, то счастье это продолжалось недолго. При первом сокращении штатов его увольняли как «бывшего» или «буржуя» — бедный папа! По той же причине долго не принимали его и в члены профсоюза — одним словом, он стал изгоем нового общества.
И
