Чёрный дождь - Масудзи Ибусэ

— Не стоит пить, можно отравиться,— сказала Ясуко.

— Пожалуй, ты права,— отозвался я,— лучше не пить. Чем дальше мы уходили, тем чище становился воздух.

Дым от пожаров сюда почти не доползал. Справа показалось рисовое ноле, и мы по обрушенному откосу набережной вскарабкались на берег.

Отсюда мы пошли по меже в сторону железнодорожной линии. На поле лежала большая группа школьников, посланных, видимо, на сельскохозяйственные работы. Все были мертвы. В одном месте поперек межи лежало тело пожилою человека в мокрой одежде. Вероятно, он прилег, чтобы напиться воды с затопленного рисового поля. Стало ли ему плохо или просто голова закружилась, неизвестно, но он так и не смог подняться. Мы перешагнули через тело и пошли дальше. Межа сворачивала то вправо, то влево, пока не завела нас в бамбуковую рощу, использовавшуюся, по-видимому, для сбора молодых ростков бамбука. Роща была хорошо ухожена, нижние ветви деревьев аккуратно подрезаны. В прохладной тени было так хорошо, что мы, не сговариваясь, сели на землю.

Я отстегнул санитарную сумку, снял шапку, разулся а лег на спину. И как только лег, почувствовал странную легкость во всем теле и мгновенно уснул.

Сколько времени я проспал — не знаю; разбудила меня нестерпимая жажда. Жена и Ясуко спали, подложив руки под головы. Я подполз к жене, вытащил из ее рюкзака двухлитровую бутыль с водой и жадно прильнул к горлышку. Небесный нектар, а не вода! Даже не представлял себе, что она может быть такой вкусной.

Когда жена и Ясуко проснулись, солнце уже низко склонилось к западу. Жена молча взяла у меня бутылку, подняла ее двумя руками и, закрыв от удовольствия глаза, стала пить. Затем, так же молча, передала ее Ясуко. Ясуко тянула долгими глотками, и всякий раз, когда она отрывалась, кверху бежала цепочка пузырьков. Вода в бутылке быстро убавлялась, и в тот самый миг, когда я подумал, что хорошо бы Ясуко оставила немного воды, она опустила бутылку. Осталось не меньше стакана.

Жена достала из рюкзака мешочек с солью и почерневшие с одного бока огурцы.

— Где ты купила такие? — спросил я.

— Утром их принесла Мураками, та самая, что живет в Мидори-тё!

Оказалось, что накануне Сигэко угостила Мураками помидорами, присланными родственниками из деревни. В благодарность за это рано утром Мураками принесла с десяток копченых рыбешек и три огурца. Огурцы Сигэко положила в ведро с водой, стоявшее около бассейна. Почернели они скорей всего во время взрыва.

— Любопытная история,— пробормотал я. Вернувшись со спортивной площадки домой, я увидел в нашем саду гусениц. Они преспокойно объедали листья азалии. Стало быть, огурцы обгорели, а гусеницам хоть бы что.

Из глубины рощи потянуло дымком. Я поднялся и, осторожно раздвигая кусты и молодые деревья, пошел на разведку. На небольшой полянке группа мужчин наскоро строила шалаши из стволов зеленого бамбука и веток. Женщины готовили еду. Судя по всему, беженцы собирались провести здесь ночь.

Между ними шел оживленный разговор. Я прислушался. Говорили о том, что все дома вдоль шоссе заперты — никто не хочет впускать к себе беженцев. Затем кто-то рассказал, как в галантерейный магазин напротив станции Митаки незаметно прокралась молодая беженка. Когда хозяин обнаружил ее в стенном шкафу, она была уже мертва. Увидев на ней летнее парадное кимоно своей дочери, галантерейщик со злостью стал срывать с нее этот наряд. Оказалось, кимоно надето было на голое тело. По-видимому, когда вспыхнул пожар, молодая женщина выскочила из дома в чем мать родила, кое-как добежала до галантерейного магазина и постаралась прикрыть свою наготу... Беженцы высказывали опасения, что враг может сбросить такие же бомбы и на другие города. Куда смотрят японская сухопутная армия и флот! Но самое страшное, если начнется вторжение.

Стараясь не шуметь, я вернулся назад и сказал, что нам пора идти. Сигэко и Ясуко промолчали.

— Ну, пошли же,— повторил я.

Но разбитые непреодолимой усталостью женщины не двинулись с места. Только после долгих настояний они нехотя встали и поплелись вслед за мной. Ноги у меня — да и не только у меня — болели так сильно, что страшно было наступить на землю. За этот день я прошел около семнадцати километров, жена — километров десять, да и Ясуко около восьми. II как трудно давался нам каждый шаг! У жены был с собой мешочек, полный жареного риса. Все мы угощались по очереди. Жареный рис очень вкусен — вкуснее даже воды и огурцов. Особенно приятно есть его на ходу. Разжуешь хорошенько, и будто во рту у тебя какая-то сладость. Недаром в прежние времена путешественники всегда запасались на дорогу жареным рисом. На вид вроде бы ничего особенного, а еда замечательная — пальчики оближешь. Я молча благодарил родственников жены, которые прислали нам рис из деревни.

По шоссе шли беженцы. Двери домов вдоль дороги были наглухо закрыты, а все ворота и калитки заперты. Кое-где виднелись кучи наполовину сгоревшего хвороста — видимо, остатки костров, которые разводили беженцы; чтобы согреться.

Наконец мы добрались до железнодорожной станции Ямамото. Отсюда уже ходила электричка. В вагонах было очень тесно, но нам все же удалось втиснуться в тамбур.

Голос кондуктора известил об отправлении. Все, кто остался на платформе, недовольно зашумели. Поезд дернулся, потом остановился, снова дернулся и снова замер на месте.

— Едем мы или не едем, черт побери! — закричал кто-то в сердцах.

Где-то в середине вагона мужчина разразился целой речью. Начал он примерно так:

— Друзья мои, вы сами видите, в какое плачевное состояние пришли государственные железные дороги. Всюду продажность и коррупция. Железнодорожные служащие охотно перевозят товары для черного рынка, но на честных людей им наплевать...

Остаток этой речи потонул в громком перестуке колес.

ГЛАВА VIII

Вдоль железной дороги тянулось шоссе на Кабэ. По нему нескончаемой вереницей брели беженцы. Тех, кто не мог идти сам, везли на тележках. Поезд уже обогнал многие сотни этих людей, когда вдруг спереди послышался какой-то громкий лязг, и немного погодя мы остановились.

— В чем дело? Здесь ведь не остановка. Видно, не зря этот человек распространялся о государственных железных дорогах,— зло проговорил стоявший рядом с нами пассажир. Он спрыгнул на землю, вышел на шоссе, закинул за спину плетеную сумку и, не оглядываясь, направился в сторону Кабэ. Пожилой, крепкий на вид мужчина...

Поезд стоял неподвижно. Духота внутри все усиливалась.

— Черт бы побрал эту электричку! — выругался другой пассажир.— Долго она будет здесь торчать? Пойду-ка я лучше пешком.— И он тоже вылез через окно из вагона и пошел по шоссе.

За ним последовали еще несколько человек. Стало чуть-чуть попросторней, и я пробрался в вагон. Жена и племянница были уже внутри.

Вдоль вагонов прошел кондуктор, громким голосом предупреждая, что придется немного подождать, пока не устранят поломку. После этого еще несколько человек покинули вагон. Стало совсем свободно, и между молчавшими до сих пор пассажирами завязались беседы. Конечно, все разговоры вертелись вокруг одной и той же темы — бомбардировки. Каждый рассказывал лишь о том, что видел и слышал, поэтому трудно было представить себе общую картину.

Сидевший у окна юноша, по виду ученик последнего класса средней школы, уступил место старушке, которая стояла возле мужчины с глубоко запавшими глазами.

То ли из благодарности, а может быть, из любопытства, старушка стала расспрашивать школьника, где он был во время бомбежки. Тот нехотя рассказал, что, когда вспыхнул огненный шар, был дома. Услышав грохот, он бросился наружу. В то же мгновенье дом обрушился, и он потерял сознание, а после того как пришел в себя, увидел, что его придавили обвалившиеся балки, и отец тщетно старается его высвободить.

— Держись! — повторял отец, с помощью жерди пытаясь приподнять балку, прижавшую ногу сына. Пожар быстро приближался.

— Вытаскивай ногу! — кричал отец. Но юноша ничего не мог сделать. И вот огонь совсем уже рядом. Отец быстро огляделся и закричал:

— Прости меня, сынок. Я ухожу, прости! — Он отбросил жердь и побежал.

— Спаси, отец! — крикнул вдогонку юноша, но тот лишь раз оглянулся и исчез из виду.

Потеряв всякую надежду, парень сжался в комок, стараясь укрыться от пожара под балками. И вдруг почувствовал, что его нога свободна.

Так иногда бывает. Бьешься, бьешься над головоломкой — и вдруг случайно находишь решение. Юноша, очевидно, сделал то единственное движение, которое только и могло его спасти. Высвободившись, он бросился бежать к Митаки, где жила его тетка. Влетев в ее дом, он лицом к лицу столкнулся с отцом. Можно себе представить, что это была за встреча. Тетка глядела на них обоих, не говоря ни слова. Отец, должно быть, сгорал от стыда. А парень, опрометью выскочив на улицу, сел в электропоезд и поехал в родную деревню своей покойной матери.