Американха - Чимаманда Адичи

Отец не просил тетю Уджу о помощи, но если тетя Уджу предлагала деньги, то не отказывался. Все лучше, чем быть в долгу у Акунне. Ифемелу рассказала тете Уджу, как хозяин стучал к ним в квартиру – громко, даже чересчур, в угоду соседям – и швырялся оскорблениями в отца.

– Ты не мужик, что ли? А ну плати мои деньги. Я тебя вышвырну из квартиры, если до следующей недели не заплатишь!

Ифемелу изобразила хозяина, и по лицу тети Уджи скользнула призрачная печаль.

– Как этот никчемный человек может позорить моего брата? Я попрошу Огу дать мне денег.

Ифемелу замерла.

– У тебя нет денег?

– Мой счет почти пуст. Но Ога мне даст. Ты в курсе, что мне не платили зарплату с самого начала работы? Каждый день у бухгалтеров новая история. Все началось с того, что моей должности и не существует официально, хотя я ежедневно принимаю пациентов.

– Но врачи же бастуют, – возразила Ифемелу.

– Военные госпитали платят все равно. Хотя заработков моих на такой съем не хватило бы, ша.

– У тебя нет денег? – переспросила Ифемелу медленно, чтобы окончательно прояснить, чтобы убедиться. – А, а, тетя, но как так можно – без денег-то?

– Ога мне больших денег никогда не дает. Он платит по всем счетам и хочет, чтобы я просила все, что мне нужно. Некоторые мужчины – они такие.

Ифемелу вытаращилась. Тетя Уджу, у нее большой розовый дом с громадной спутниковой тарелкой, торчащей на крыше, у нее в генераторе дизтоплива под завязку, у нее холодильник забит мясом – и при этом никаких денег на счете.

– Ифем, не надо такое лицо, будто кто-то умер! – Тетя Уджу рассмеялась с обычной ехидцей. Посреди завалов этой ее новой жизни она вдруг показалась маленькой и растерянной – палевый ларчик для украшений на туалетном столике, шелковое платье, брошенное на постель, – и Ифемелу стало за нее боязно.

– Он дал мне даже больше, чем я попросила, – сказала тетя Уджу Ифемелу в следующие выходные, чуть улыбнувшись, будто позабавленная поступком Генерала. – После парикмахерской поедем домой, отдам брату.

Ифемелу оторопела, узнав, во сколько обходилось тете Уджу выпрямление волос в салоне; высокомерные парикмахерши примеривались к каждой входящей клиентке, скользили взглядами с макушки до пят, решая, сколько внимания уделить той или иной. Вокруг тети Уджу они увивались и суетились, присаживались в поклоне, приветствуя, воспевали ее сумочку и туфли. Ифемелу завороженно наблюдала. Здесь, в лагосской парикмахерской, разные чины имперской женственности проявлялись отчетливее всего.

– Ох уж эти девицы. Я все ждала, что они возденут руки и начнут умолять, чтоб ты погадила и позволила им поклоняться и этому, – сказала Ифемелу, когда они ушли из салона.

Тетя Уджу расхохоталась и огладила шелковистые накладные пряди, спадавшие ей на плечи, – китайские, последняя модель, блестящие, прямее некуда, и никогда не перепутываются.

– Знаешь, мы живем в подхалимской экономике. Величайшая беда этой страны – не коррупция. Беда в том, что есть много квалифицированных людей, занятых не тем, чем должны бы, потому что они никому не лижут задницу, или не знают, какую задницу лизнуть, или даже не знают, как это – лизать задницу. Мне повезло – я лижу правильную задницу. – Она улыбнулась. – Простая удача. Ога сказал, что я хорошо воспитана, что я не то что прочие лагосские девицы, которые спят с ним с первой же ночи, а наутро выдают список, что он им должен купить. Я тоже переспала с ним сразу, но ни о чем не попросила – вот дура, если вдуматься, – но спала я с ним не потому, что мне от него что-то надо. Ах эта штука под названием власть. Меня влекло к нему, хоть у него зубы, как у Дракулы. Меня притягивала его власть.

Тете Уджу нравилось говорить о Генерале, разные варианты одной и той же истории, повторенные, обсмакованные. Ее шофер донес ей – она завоевала его благодарность, организовав его жене дородовые осмотры и прививки ребенку, – что Генерал велел докладывать ему, подробно, сколько времени и где Уджу проводит, и всякий раз, когда рассказывала об этом, тетя Уджу вздыхала в конце:

– Неужели он думает, что я не смогу видеться с другим мужчиной втайне от него, если пожелаю? Я просто не желаю.

Они сидели в холодной утробе «мазды». Шофер выезжал с территории парикмахерской, тетя Уджу поманила привратника, выкрутила окно вниз и дала ему немного денег.

– Спасибо, мадам! – сказал он и козырнул.

Она совала найровые банкноты всем работникам салона, охранникам на входе, полицейским на перекрестках.

– С их зарплат и одному-то ребенку школу не оплатишь, – приговаривала тетя Уджу.

– Этих грошей, которые ты им подаешь, на школьную оплату не хватит, – возражала Ифемелу.

– Зато он позволит себе какую-нибудь мелочь, у него улучшится настроение, и он сегодня вечером жену не станет колотить, – возразила тетя Уджу. Посмотрела в окно и сказала: – Тормози, Сола, – захотела хорошенько рассмотреть аварию на Осборн-роуд:[59] автобус влетел в автомобиль, передок автобуса и зад машины всмятку, оба водителя верещат друг на друга, их разделяет растущая толпа. – Откуда эти люди? Откуда они берутся, когда авария? – Тетя Уджу откинулась на сиденье. – Знаешь, я уже и забыла, что такое ездить на автобусе. Так легко ко всему этому привыкаешь.

– Дойди до Фаломо[60] да сядь в автобус, – сказала Ифемелу.

– Это не то же самое. И никогда уже не будет, раз есть другие варианты. – Тетя Уджу посмотрела на нее: – Ифем, брось тревожиться за меня.

– Я и не тревожусь.

– Ты тревожишься с тех пор, как я тебе сказала о своем счете.

– Если б так себя вел кто-то другой, ты бы сказала, что она дура.

– Я бы даже тебе не советовала так поступать. – Тетя Уджу отвернулась к окну. – Он изменится. Я заставлю его измениться. Нужно просто не торопиться.

Дома тетя Уджу вручила папе пластиковый пакет, набитый наличными.

– Плата за квартиру, за два года, брат, – сказала она со стеснительной небрежностью и пошутила на тему дырки у него на майке. В лицо ему она не смотрела, пока говорила, а он – ей, пока благодарил.

У Генерала были пожелтевшие глаза, что навело Ифемелу на мысль о его детстве впроголодь. Крепкое коренастое тело говорило о драках, которые он сам затевал и выигрывал, а торчавшие из-под губ зубы придавали ему смутно угрожающий вид. Его веселое мужланство Ифемелу удивило.

– Я деревенский мужик! – объявил он радостно, словно извиняясь за капли супа, летевшие ему на рубашку и на стол, когда он ел, или за громкую отрыжку после. Он приезжал вечерами, облаченный в зеленый мундир, при нем – один-два бульварных журнальчика, а его адъютант, услужливо семеня следом, нес чемоданчик и клал его на обеденный стол. Журнальчики Генерал забирал с собой редко, и экземпляры «Винтажных», «Первых людей» и «Лагосской жизни» захламляли квартиру тети Уджу, сплошь размытые фотоснимки и кричащие заголовки.

– Знала бы ты, чем эти люди занимаются, э, – приговаривала тетя Уджу, постукивая наманикюренным ноготком по журнальной фотографии. – Их настоящие истории – они даже не в журналах. Ога – вот кто суть-то знает. – И она рассказывала о каком-нибудь мужчине, занимавшемся сексом с каким-то большим генералом, чтоб заполучить доступ к нефти, или о том, что к главе государства еженедельно возят самолетом заграничных проституток. Она пересказывала эти байки с восторженным весельем, словно думала, будто осведомленность Генерала о гнусных сплетнях – обаятельный и простительный каприз. – Ты знаешь, он боится уколов? Целый Генерал командования, а при виде иглы пугается! – сказала тетя Уджу тем же тоном. С ее точки зрения, это было очаровательно.

Ифемелу не в силах была усмотреть в Генерале очарование – с этими его шумными неотесанными манерами, в том, как он шлепал тетю Уджу по заду, когда они отправлялись наверх, приговаривая: «Это все мне? Это все мне?» И как он болтал и болтал, не обращая внимания ни на какие попытки его перебить, пока не досказывал до конца. Одна из его любимых баек, он часто повторял ее Ифемелу, попивая «Звезду»[61] после ужина, – о том, до чего тетя Уджу не такая, как все. Он излагал ее самодовольным тоном, словно эта ее отличность от других отражала его хороший вкус.

– Когда я впервые сказал ей, что собираюсь в Лондон, и спросил, чего она хочет, она выдала мне список. Я, не глядя, сказал, дескать, знаю, чего ей надо. Духи, туфли, сумочку, часы, тряпки небось? Видал я лагосских девушек. Но знаешь, что там было? Одни духи и четыре книги! Потрясающе. Чаи.[62] Я битый час проторчал в книжной лавке на Пикадилли. Купил ей двадцать книжек! Ну какая еще лагосская лялька книжек попросит?

Тетя Уджу смеялась, ни с того ни с сего по-девчачьи податливо. Ифемелу прилежно улыбалась. Думала, что это недостойно и безответственно: этот старый женатый мужчина рассказывает истории про тетю Уджу – будто показывает нечистое нижнее белье. Она пыталась смотреть на него глазами тети Уджу – как на человека чудесного, человека, искушенного в земных удовольствиях, – но у нее не получалось. Ифемелу сознавала легкость бытия, радость тети Уджу по будням – сама она чувствовала себя так же, ожидая встречи с Обинзе после школы. Но с тетей Уджу и Генералом было иначе, неправильно, зря тетя Уджу чувствует такое к Генералу. Бывший возлюбленный тети Уджу, Олуджими, был совсем другой – пригожий, с приятным голосом, весь неброско лощеный. Они были вместе почти все университетские годы, видишь их рядом – и сразу понимаешь, почему они вместе.