Астрея. Имперский символизм в XVI веке - Фрэнсис Амелия Йейтс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Основную нить его рассуждений можно проследить по иллюстрациям. Они, по всей видимости, были хорошо знакомы елизаветинской аудитории, поскольку эта книга был разослана по большинству церквей[153]. Своим положением папы обязаны доброму отношению к ним благочестивых императоров, подобному тому, которое изображено на картине, где император Константин обнимает христианских епископов (Илл. 4b). Этот источник их власти признаётся и самими папистами, сфабриковавшими для его объяснения «Дар Константина». В дальнейшем папы, разбогатев и усилившись на имперской доброте, прониклись гордыней и высокомерием и превратились в притеснителей императоров, которым были обязаны всем. Известные случаи папских притеснений проиллюстрированы картинками: например, то, как папа Григорий VII (Гильдебранд, источник всех зол по Фоксу) заставляет императора Генриха IV и его жену ждать в снегу во время хождения в Каноссу (Илл. 4d); или как другой папа наступает на шею великому императору Фридриху Барбароссе (Илл. 4c). Подобные примеры можно найти и в отношении пап к английским королям. Мы видим отравление короля Иоанна монахом из Суинстедского аббатства (Илл. 5c) и Генриха III, вынужденного целовать колено папского легата (Илл. 5d).
4a. Заглавная «C» из «Книги мучеников» (Acts and Monuments) Джона Фокса (1563)
4b. Император Константин обнимает христианских епископов. Из «Книги мучеников» Джона Фокса (1570)
4c. Папа Александр III и император Фридрих Барбаросса. Из «Книги мучеников» Джона Фокса (1570)
4d. Император Генрих IV в Каноссе. Из «Книги мучеников Джона Фокса (1570)
5a. Генрих VIII и папа. Из «Книги мучеников» Джона Фокса (1570)
5b. Генрих VIII на троне. Из «Книги мучеников» Джона Фокса. (1570)
5c. Монах из Суинстеда и король Иоанн. Из «Книги мучеников». Джона Фокса (1570)
5d. Генрих III и папский легат. Из «Книги мучеников» Джона Фокса. (1570)
И хотя Фокс был недоволен устройством религиозной жизни при Генрихе VIII, считая её недостаточно реформированной, он радостно приветствовал конец «узурпационной власти» папы в правление этого государя[154]. Мы видим изображения Генриха, восседающего на троне во всём своём королевском величии (Илл. 5b), и Генриха, топчущего ногами папу (Илл. 5a).
Изображение Елизаветы, попирающей ногами папу в обрамлении литеры «C», является, таким образом, кульминационным моментом всей книги. Королева воплощает собой возвращение к константинову, имперскому христианству, свободному от папских оков, которое Фокс только и считает единственно чистой религией. Ревностные протестантские речи фоксовских мучеников и завораживающе-подробные описания их страданий уводят внимание от того факта, что выдвигаемая им политико-религиозная позиция основывается на традициях, пусть христианизированной, но светской римской империи. И дева четвёртой эклоги с её смутными христианскими ассоциациями должна была стать для такой позиции превосходным символом.
Фокс, даже более ясно, чем Джувел, даёт возможность увидеть, как такое прочтение истории, достигшее своего пика в культе Елизаветы, искало себе подтверждения в самых разных источниках. В качестве свидетелей истинной и чистой церкви или просто в каком-то виде разделяющих его собственную точку зрения он цитирует (это только выборка упоминаемых им имён): Иоахима Флорского, альбигойцев, Раймунда Тулузского, Марсилия Падуанского, Арнальда де Вилланова, Роберта Гроссетеста, Уильяма Оккама, Иоанна Жандунского, Буридана, Данте, Петрарку, Николая Орезмского, Николая де Лира, Николая Кузанского, Энеа Сильвио, Уиклифа, Гауэра, Чосера, Яна Гуса, Савонаролу, Лоренцо Валла, Пико делла Мирандолу[155]. Этот список включает в себя величайших теоретиков империализма: Марсилия Падуанского, Оккама, Данте; наиболее выдающегося поэта итальянского Ренессанса Петрарку; философа ренессансного неоплатонизма Пико делла Мирандолу[156]. Трубадуры и философы, поэты и гуманисты, все могли свидетельствовать о злодеяниях римской церкви и, следовательно, как подразумевается, праведности девы имперской реформы. Он не упоминает Кола ди Риенцо, чей культ Константина, казалось бы, должен был быть ему близок.
Основная ссылка Фокса на Данте пусть и не оригинальна, но столь любопытна, что стоит привести её здесь полностью:
Итальянский сочинитель флорентинец Данте жил во времена императора Людовика около 1300 года от Рождества Христова и вместе с Марсилием Падуанским выступал против трёх типов людей, являвшихся, с его слов, противниками истины. Во-первых, это папа. Во-вторых, религиозный орден людей, считающих себя чадами церкви, в то время как они – дети их отца дьявола. В-третьих, доктора декретов и декреталий. Некоторые из его сочинений имеют хождение за границей. В них он доказывает, что папа не должен иметь верховенства над императором, как и вообще каких-либо прав или полномочий в империи. Он считает Дар Константина сфабрикованной фальшивкой, никогда не имевшей ничего общего ни с каким законом или правом. За это многие считали его еретиком. Кроме того, он много сокрушается о том, что вместо проповеди слова Божьего монахи и священники рассказывают свои пустые басни, в которые верят люди, и что Христова паства окормляется не евангельской пищей, а пустым ветром. «Папа, – говорит он, – превратился из пастыря в волка, губящего Христову церковь и заботящегося со своим клиром не о проповеди слова Божьего, а о собственных декреталиях»[157]. В песне Чистилища он объявляет папу блудницей вавилонской. Слуг же оной наделяет кого двумя, кого четырьмя рогами. Так же и патриархов, коих он называет башней этой блудницы [sic]. Ex libris Dantis Italice[158] [Из книг Данте на итальянском].
К этому можно добавить изречение из книги Иордана (Jornandus), напечатанной вместе с вышеупомянутым Данте, что, раз Антихрист придёт не ранее, чем падёт империя, то те, кто занимаются её разрушением, есть его предвестники и посланники в этом деле. «А потому, – говорит он, – пусть римляне и их епископы берегутся, ибо, если их грехи и злодейства заслуживают этого по справедливому суждению Господа, они должны быть лишены священства»[159].
Этот рассказ почти дословно взят из Флациуса Иллирийского[160]. Не будучи оригинальным, он, тем не менее, показывает место, занимаемое Данте в системе мысли
