Учитель фехтования - Артуро Перес-Риверте

Карселес снова подскочил, словно его ужалили.

– Вы хотите сказать, Пуйчмолтехо? <Пуйчмолтехо – презрительное прозвище принца Альфонсо, сына Изабеллы II: существовала версия, что его отцом является некий капитан Энрике Пуйч Молто.> Как бы не так, сеньор Риосеко! Хватит Бурбонов. Кончено! Sic transit gloria borbonica <Так проходит слава Бурбонов (лат), от sic transit gloria mundi (лат.) – так проходит слава мирская.> и так далее. Достаточно мы, испанцы, натерпелись от Бурбона-деда и от Бурбонши-матери <Имеются в виду Фердинанд VII (1784 – 1833) и Мария Кристина де Бурбон (1806 – 1878), родители Изабеллы II.>. О папаше я, так уж и быть, умолчу за недостатком доказательств.

Вкрадчиво, как вышколенный клерк, в разговор вступил Антонио Карреньо: его такт и выдержка всегда помогали ему чувствовать себя комфортно в любой, даже самой рискованной ситуации.

– Думаю, дон Лукас, вы не станете отрицать, что последняя капля переполнила сосуд терпения испанского народа. Дворцовые перевороты, устроенные, кстати, самой же Изабеллой, происходили по причинам, от которых покраснел бы даже самый бывалый волокита.

– Клевета!

– Клевета это или нет, но мы, члены ложи, считаем, что эти господа вышли за рамки допустимого...

В пылу защиты монархии лицо дона Лукаса зарделось. Отстаивая свои пошатнувшиеся позиции под насмешливым оком Карселеса, он умоляюще посмотрел на дона Хайме, надеясь хоть в нем найти поддержку.

– Вы слышите, что они говорят, дон Хайме! Вмешайтесь, ради бога! Вы же такой рассудительный человек!

Дон Хайме, невозмутимо помешивая ложечкой кофе, пожал плечами.

– Мое дело – фехтование, дон Лукас.

– Фехтование? Кто же думает о фехтовании, когда монархия в опасности?

Марселино Ромеро, учителю музыки, внезапно стало жаль загнанного в угол дона Лукаса. Положив на тарелку недоеденную гренку, он пустился рассуждать о симпатии, которую королева вызывала в народе: да и кто осмелился бы отрицать этот общеизвестный факт? Его рассуждения прервал язвительный смешок Карреньо. Агапито Карселес обрушил на пианиста бурные потоки негодования:

– Царствующей особе, дорогой мой, одной симпатии маловато! – воскликнул он. – Монарх должен быть патриотом. – Он искоса взглянул на дона Лукаса, прибавив:

– И человеком с совестью.

– Звучит неплохо, – насмешливо добавил Карреньо.

Дон Лукас ударил в пол тростью, теряя самообладание перед столь вопиющим нахальством.

– До чего же просто обвинять! – воскликнул он, скорбно покачав головой. – Как легко валить шаткое дерево! А ведь вы, сеньор Карселес, бывший священник...

– Не смейте! Это дела давно минувших дней!

– И все же вы им были, и нечего теперь возражать, – настаивал дон Лукас, обрадовавшись тому, что наконец-то задел противника за живое.

Карселес поднес руку к груди, затем указал пальцем вверх, словно призывая в свидетели само небо.

– Я отрекся от сутаны, которую надел на себя в минуты юношеского ослепления, я отрекся от этого мрачного символа мракобесия!

Антонио Карреньо глубокомысленно кивнул в знак одобрения. Однако дон Лукас не сдавался:

– Вы, бывший священник, должны знать лучше, чем кто-либо другой: милосердие – главная христианская добродетель. И, обсуждая такой видный исторический персонаж, как наша повелительница, следует прежде всего быть великодушным и милосердным.

– Это вам она повелительница, а не нам, дон Лукас.

– Называйте ее, как хотите.

– Ах так? Извольте: капризная, взбалмошная, суеверная, невежественная и так далее, об остальном я умолчу.

– Я не намерен выслушивать дерзости!

Приятелям вновь пришлось вмешаться, призывая спорщиков к спокойствию. На самом деле и дон Лукас, и Агапито Карселес были совершенно безобидны; их яростный спор был всего лишь невинным ритуалом, повторяющимся из вечера в вечер.

– Мы не должны забывать, сеньоры, что, несмотря на всю красоту и обаяние нашей королевы, – дон Лукас важно подкручивал кончики усов, не показывая виду, что замечает насмешливый взгляд Карселеса, – брак Изабеллы с доном Франсиско де Асиз оказался несчастливым... Несогласие супругов, особ столь значительных, стало одной из причин появления дворцовой камарильи, а также бессовестных политиков, фаворитов и вымогателей. Это они, а не наша многострадальная повелительница, виноваты в ситуации, столь сложной для всей страны.

Карселес больше не мог сдерживать негодование:

– Расскажите-ка это лучше пленным патриотам, прозябающим в Африке, сосланным на Канары и Филиппины! Или эмигрантам, скитающимся по Европе! – Карселес скомкал «Новую Иберию», багровея от гнева. – Нынешнее правительство ее величества идет по стопам своих предшественников, и этого достаточно. Неужто вы слепы?.. Даже политиканы, в ком начисто отсутствует демократическое начало, были высланы по одному лишь подозрению в сговоре с Гонсалесом Браво. Напрягите память, дон Лукас.

Вспомните всех, от Прима до Олосаги, включая Кристино Мартоса <Кристино Мартос (1830 – 1893) – испанский политик.> и других. Даже Либеральный союз, как мы только что узнали из газеты, безропотно подчинился, едва старик О'Доннель <Леопольде О'Доннель (1809 – 1867) – испанский генерал и политик, сторонник Изабеллы II.> отправился к праотцам. Последняя надежда бедняжки Изабеллы – рассеянные и ослабевшие войска «модерадос», которые, того и гляди, перегрызутся между собой. Власть ускользает из их рук, они уж и не знают, какому святому молиться... Ваша хваленая монархия, дорогой дон Лукас, наложила в штаны.

– Прим скоро придет к власти, поверьте мне, сеньоры, – доверительно зашептал Антонио Карреньо с присущим ему таинственным видом. На этот раз его заявление было встречено насмешками.

Беспощадный Карселес избрал новую цель.

– Прим, как некоторое время тому назад уверял наш уважаемый друг дон Лукас, всего лишь военный. Он, конечно, добился некоторой известности, но при всем при этом он, повторяю, прежде всего военный. Так что черта с два я поверю досужим сплетням!

– Граф Реусский – настоящий либерал, – возмутился Карреньо.

Карселес ударил кулаком по столу, чуть не пролив кофе.

– Либерал?! Не смешите меня, дон Антонио. Прим – либерал?! Каждый настоящий демократ, каждый гражданин, считающий себя истинным патриотом, должен с подозрением относиться к замыслам военного. И Прим в данном случае не исключение. Вы что, забыли о его прошлом? О его политических амбициях? Сколько бы ни прозябал Прим в британских туманах, он, как любой генерал, никогда не откажется иметь под рукой карточного короля, чтобы в конце концов выбиться в тузы... Посмотрим, господа. Сколько военных переворотов пришлось на наш многострадальный век? А сколько раз пытались провозгласить республику? Вот видите! Никто не в силах подарить народу то, что только он сам может для себя завоевать. Я, сеньоры, отношусь к Приму с подозрением. Разумеется, как только придет удобный момент, он, ко всеобщему восторгу, вытащит из рукава короля. Ну и что? Как говаривал великий Вергилий, «Timeo Danaos et dona ferentis» <Страшусь и дары приносящих данайцев (лат.); Вергилий. Энеида, песнь II, стих 44 (пер. С. Шервинского).>.

Снаружи, с улицы Монтера, послышался шум. Под окном столпились прохожие, все смотрели куда-то в сторону Пуэрта-дель-Соль.

– Что происходит? – возбужденно воскликнул Карселес, тут же позабыв о Приме. Карреньо встал и подошел к двери. Кот мирно спал в углу, свернувшись калачиком, – вот уж кого политика не интересовала.

– Какие-то беспорядки, сеньоры! – заявил Карреньо. – Хорошо бы взглянуть поближе!

Приятели вышли на улицу. У Пуэрта-дель-Соль толпились любопытные. Один за другим проезжали экипажи, полицейские советовали прохожим идти другой дорогой. Мимо, испуганно озираясь, прошуршали юбками какие-то дамы. Дон Хайме подошел к полицейскому:

– Что случилось?

Тот пожал плечами; было заметно, что он растерян и плохо понимает происходящее.

– Мне отсюда не видно, сеньор, – отозвался он хмуро, но, заметив, что перед ним приличный господин, коснулся пальцами козырька. – Кажется, арестовано полдюжины генералов... Говорят, их везут в тюрьму Святого Франциска.

Дон Хайме пересказал услышанное приятелям, встретившим новость возгласами недоумения. Агапито Карселес торжествовал:

– Ну вот, сеньоры! Они пошли ва-банк! Но эта безрассудная расправа станет последней каплей!

Держа рапиру в вытянутой руке, прекрасная и загадочная Адела де Отеро стояла перед доном Хайме во всем своем великолепии. Ее внимание было приковано к движениям учителя.

– Ничего сложного здесь нет. Пожалуйста, донья Адела, смотрите внимательно. – Дон Хайме поднял рапиру и не спеша скрестил ее с клинком ученицы. Его движение было деликатным, словно нежная ласка. – Укол за двести эскудо начинается с так называемого «открытого положения»: ложная атака, открытый укол в четвертый сектор, заставляющий противника парировать из нужной нам позиции... Так, верно... Отвечайте мне в четвертый сектор. Отлично. Я останавливаюсь, парируя третьей защитой, видите?.. Защита, укол, я открыт, на этот раз защищаетесь вы... Очень хорошо. Как видите, пока все очень просто.