Поль и Виргиния. Индийская хижина - Бернарден Сен-Пьер

«Сын мой, — отвечал я, — мужество, толкающее нас к смерти, есть мужество мгновения. Оно часто возбуждается суетным одобрением людей. Есть мужество другое, более редкое и более необходимое, которое заставляет нас изо дня в день, без свидетелей и похвал, нести невзгоды жизни: это — терпение. Оно держится не мнением других и не побуждением страстей наших, но божьей волей. Терпение — мужество добродетели».

«Ах! — воскликнул он, — Значит, у меня совсем нет добродетели! Все меня удручает и приводит в отчаяние».

«Добродетель, — возразил я, — которая была бы всегда одинакова, постоянна, неизменна, — не удел человека. Среди всех волнующих нас страстей разум наш колеблется и помрачается; но есть маяки, у которых мы можем зажечь его факел, — это науки. Науки, сын мой, — это помощь с неба, это — лучи той мудрости, которая правит вселенной и которую человек, вдохновленный божественным искусством, научился удерживать на земле. Подобно солнечным лучам, науки освещают, радуют, согревают; это — божественный огонь. Подобно огню, они подчинили нам всю природу: с помощью их соединяем мы с собою предметы, местности, людей и времена. Это они напоминают нам о законах человеческой жизни, они умиротворяют страсти, подавляют пороки, они воодушевляют добродетель высокими примерами людей добра, прославляя и рисуя нам их вечно чтимые образы. Они — дочери неба, которые нисходят на землю, дабы скрашивать бедствия человеческого рода. Великие писатели, которых они вдохновляют, всегда появлялись во времена наиболее тяжкие для общества — во времена жестокости и испорченности. Сын мой, науки утешали множество людей более несчастных, чем вы: Ксенофонта, изгнанного из своего отечества после того, как он привел туда обратно десять тысяч греков; Сципиона Африканского, утомленного клеветами римлян; Лукулла, познавшего их интриги; Катината, испытавшего неблагодарность своего двора. Греки, столь изобретательные, дали каждой из муз, покровительствующей наукам, одну из наших способностей, чтобы управлять ею; мы должны, следовательно, предоставить им руководить нашими страстями, дабы они наложили на них ярмо и узду. Они должны нести по отношению к нашим духовным силам те же обязанности, какие исполняли Оры, запрягавшие и направлявшие коней Солнца.

Итак, читайте, сын мой! Мудрецы, писавшие до нас, — это путешественники, предшествовавшие нам на пути бедствий; они протягивают нам руку и приглашают нас присоединиться к их обществу, когда все покидают нас. Хорошая книга — добрый друг».

«Ах, — воскликнул Поль, — мне не нужно было умения читать, когда Виргиния была здесь! Она научилась не более меня; но когда она глядела на меня, называя своим другом, у меня не могло быть печали».

«Конечно, — говорил я ему, — нет более дорогого друга, чем возлюбленная, которая любит. К тому же женщине свойственна легкая веселость, которая рассеивает грусть мужчин. Ее прелести гонят черные призраки размышлений. В ее лице есть нежная привлекательность и доверчивость. Какая радость не становится живее, когда она радуется? Чье чело не проясняется от ее улыбки? Чей гнев устоит перед ее слезами? Виргиния вернется более умудренной, чем вы. Она будет очень удивлена, если не найдет сада в полном порядке, ибо она только и думает о том, как бы украсить его, несмотря на преследования своей родственницы вдали от матери и от вас».

Мысль о скором приезде Виргинии возвращала Полю бодрость, и он вновь принимался за обычные полевые работы. Он был счастлив среди своих мучений, думая, что его труд приятен любимому существу.

Однажды утром, на рассвете (это было 24 декабря 1744 года), Поль, проснувшись, увидел белый флаг, развевавшийся на горе Открытий. Этот флаг означал, что на море показался корабль. Поль поспешил в город, чтобы узнать, нет ли каких-нибудь вестей от Виргинии. Он пробыл там до возвращения лоцмана, который отплыл, по заведенному обычаю, навстречу кораблю. Лоцман этот вернулся лишь вечером. Он донес губернатору, что показавшийся корабль был «Сен-Жеран», вместимостью в восемьсот тонн, под командой капитана Обера, что он находится на расстоянии четырех миль, в открытом море, и бросит якорь в Порте Людовика лишь завтра после полудня, если будет попутный ветер. В то время ветра не была совсем. Лоцман передал губернатору письма, привезенные кораблем из Франции. Среди них было письмо и для госпожи де-ла-Тур, написанное рукой Виргинии. Поль тотчас же схватил его, страстно поцеловал, спрятал на своей груди и побежал домой. Едва завидев издали семью, ожидавшую его возвращения на утесе Прощания, он высоко поднял вверх письмо, будучи не в силах говорить. И тотчас же все собрались у госпожи де-ла-Тур, чтобы выслушать чтение письма. Виргиния сообщала матери, что ей пришлось испытать много неприятностей от тетушки, которая хотела выдать ее против воли замуж, потом лишила ее наследства и, наконец, отослала домой в такое время года, что она могла прибыть на Остров Франции не иначе, как в пору ураганов; что тщетно старалась она смягчить ее, приводя в доказательство свои обязанности по отношению к матери и привычки детства; что в ответ на это ее называли безумной девушкой, у которой голова набита романами; но что теперь она чувствует лишь счастие при мысли, что вновь увидит и обнимет свою дорогую семью, и что она немедленно бы исполнила это пламенное свое желание, если бы капитан разрешил ей отплыть в лоцманской шлюпке; но он воспротивился ее отъезду из-за дальнего расстояния от берега и сильной волны, которая была в открытом море, несмотря на отсутствие ветра.

Едва письмо было прочтено, как вся семья, преисполненная радости, воскликнула: «Виргиния приехала!» Господа и слуги бросились друг другу в объятия. Госпожа де-ла-Тур сказала Полю: «Сын мой, пойдите предупредите нашего соседа о прибытии Виргинии». Доминг тотчас же зажег факел и вместе с Полем направился к моему жилищу.

Было, вероятно, около десяти часов вечера. Я только что погасил светильник и лег, как увидел сквозь ограду моей хижины свет в чаще деревьев. Вскоре я услышал голос Поля, который звал меня. Я встал и едва успел одеться, как Поль, вне себя от радости, задыхаясь бросился мне на шею, говоря: «Виргиния приехала! Едемте в гавань, корабль бросит там якорь на рассвете».

Тотчас же мы отправились в путь. Когда мы пересекли леса Длинной Горы и были уже на дороге Апельсинов, которая ведет в гавань, я услышал, что кто-то идет за нами. Это был негр, приближавшийся быстрыми шагами. Когда он поровнялся с нами, я спросил его, откуда он и куда так торопится. Он сказал мне: «Я с той части острова, которая называется Золотым Песком; меня послали в гавань предупредить губернатора, что французский корабль бросил якорь у Янтарного острова. Он стреляет из пушек, прося помощи, так как море очень неспокойно». Сказав это, человек продолжал свой путь, не останавливаясь больше.

Тогда я сказал Полю: «Пойдем по направлению к участку Золотого Песка, навстречу Виргинии; отсюда будет не более трех миль». И мы направились к северной части острова. Стояла удушливая жара. Луна уже взошла; вокруг нее видны были три больших черных кольца. Небо было ужасающе темно. При свете частых молний можно было различить длинную гряду густых туч, темных, низко нависших, которые тесно скучились над серединой острова и неслись с моря с большой быстротой, хотя на суше не ощущалось ни малейшего ветра.

Дорогой нам казалось, что мы слышим гром, но, вслушавшись внимательно, мы разобрали, что это были пушечные выстрелы, которым вторило эхо. Эти отдаленные выстрелы пушки вместе со зрелищем грозного неба привели меня в содрогание. Я не сомневался, что это были призывы отчаяния с погибающего корабля. Полчаса спустя мы уже не слышали выстрелов, и эта тишина казалась мне еще более ужасной, чем зловещий шум, который предшествовал ей.

Мы спешили вперед, не говоря ни слова и не смея поделиться друг с другом своими опасениями. Около полуночи мы достигли, обливаясь потом, морского берега в участке Золотого Песка. Волны разбивались там со страшнейшим шумом; они покрывали скалы и отмели ослепительно белой пеной и огненными искрами. Несмотря на темноту, мы различали при их фосфорическом свете рыбачьи пироги, которые были вытащены далеко на песок.

На некотором расстоянии отсюда мы увидели у входа в лес костер, вокруг которого собралось несколько поселенцев. Мы расположились тут на отдых, в ожидании рассвета. Пока мы сидели возле огня, один из поселенцев рассказал, что после полудня он заметил корабль в открытом море, который несло течением к острову; что ночь скрыла его из виду; что через час после захода солнца он слышал, как с него стреляли пушки, призывая на помощь; но море было так неспокойно, что нельзя было спустить ни одной лодки, чтобы подплыть к нему, и что вскоре после того ему показалось, будто он видит зажженные фонари, — он боится в этом случае, как бы корабль, подойдя так близко к берегу, не зашел в промежуток между маленьким островом Янтаря и землей, приняв его за Угол Прицела, близ которого проходят суда, пристающие к Порту Людовика; а раз все это так, — чего, однако, утверждать он не может, — то корабль находится в величайшей опасности. Тут вступил в разговор другой поселенец и сказал, что он не раз переплывал через канал, который отделяет остров Янтаря от берега; что он измерял его; что дно его очень удобно для якорной стоянки и что корабль будет там в полной безопасности, как в лучшей гавани. «Я бы перевез на него все мое состояние и спал бы на нем так же спокойно, как на суше». Третий сказал, что кораблю невозможно войти в канал, в котором с трудом плавают даже лодки.