Из воспоминаний сельского ветеринара - Джеймс Хэрриот

— Какого черта они там делают?

— Покинули родную кровлю. Смылись.

— Но их тут всего семь. А где остальные?

— Одному богу известно. Давай заглянем за ограду.

Осыпавшаяся известка оставила много удобных выступов, и, взобравшись на ограду, мы посмотрели в соседний огород. Все пять недостающих куриц с довольным видом расхаживали там среди капустных кочанов, то и дело нагибая головы.

Водворить их всех назад в курятник удалось нескоро. А затем эту утомительную операцию пришлось повторять трижды на дню. Ибо курам явно приелась жизнь под началом у Тристана, и, решив существовать дарами окружающей природы, они перешли на кочевой образ жизни и забирались все дальше от дома в поисках пищи.

Сначала соседи посмеивались. Звонили по телефону и сообщали, что их дети изловили наших кур, так не заберем ли мы их? Но время шло, и в их тоне появилась сухость. Затем Зигфриду пришлось выслушать несколько неприятных истин, сводившихся к одному: его куры стали язвой здешних мест.

После одного из этих неприятных объяснений Зигфрид решил, что кур надо убрать. Удар был тяжкий, и, как обычно, он сорвал сердце на Тристане.

— Нет, я просто с ума сошел, если поверил, будто найдутся куры, способные нести яйца под твоим надзором. Но все-таки, неужто это было так трудно? Я дал тебе простенькое поручение, с которым даже ты, казалось бы, мог справиться. И что же? Прошли какие-то три недели, мы не получили ни единого яйца, а чертовы куры порхают по окрестным садам и огородам, точно голуби. Все соседи на нас злы. Ты уж постарался, не правда ли? — В голосе Зигфрида гремело все разочарование, на какое способен любитель свежих яиц.

Лицо Тристана выражало только оскорбленную добродетель, но черт его дернул оправдываться.

— Знаешь, я с самого начала замечал, что они немножко не в себе, — пробурчал он.

Зигфрид отбросил последние остатки сдержанности.

— Не в себе? — взревел он. — Это ты не в себе, а не бедные чертовы куры! Да и когда ты был в себе? Бога ради, убирайся, и чтобы мои глаза тебя не видели!

Тристан удалился с тихим достоинством.

Потребовался некоторый срок, чтобы куриная буря поулеглась. Во всяком случае, две недели спустя, вновь завтракая с Тристаном, я пребывал в полной уверенности, что все забыто. А потому, когда в столовую широким шагом вошел Зигфрид и угрожающе наклонился над братом, на меня повеяло ледяным дыханием Рока.

— Я полагаю, ты еще помнишь этих кур? — осведомился Зигфрид почти шепотом. — И, быть может, помнишь, что я отдал их миссис Дейл, старушке-пенсионерке в Брауновском дворе. Ну, так я только что с ней говорил. Она на них не нахвалится. Кормит их по вечерам и по утрам запаренными отрубями и собирает по десять яиц в день. — Голос его перешел в пронзительный фальцет: — По десять яиц, слышишь, ты? По десять!

Я поперхнулся последним глотком чая, виновато сказал, что тороплюсь, и кинулся по коридору в сад, а оттуда во двор, к машине. Мой путь лежал мимо пустого курятника. Он выглядел необыкновенно унылым. До столовой было далеко, однако я все еще слышал голос Зигфрида.

— Джим! Иди сюда и посмотри на этих чертенят! — Тристан заливисто захохотал, перегибаясь через дверь свинарника.

Я направился к нему с другого конца двора.

— А что с ними?

— Я им налил похлебку, а она горячевата. Нет, ты посмотри на них!

Поросята хватали горячие картофелины, роняли их, подозрительно ходили вокруг. Затем подкрадывались, тыкали в картофелину пятачком и испуганно отпрыгивали. Вместо обычного делового хлюпанья и чавканья слышалось лишь удивленное похрюкивание.

Почти с самого начала Тристан обнаружил, что свиньи много интереснее кур, что было очень кстати, так как ему нужно было реабилитировать себя после фиаско с курами. Он проводил во дворе много времени — то задавал корм, то убирал навоз, но заметно чаще просто наблюдал за своими подопечными, удобно положив локти поверх двери.

Как и с курами, он больше интересовался их характерами, чем способностью превращаться в ветчину или бекон. Вылив похлебку в длинное корытце, он как завороженный следил за первым бешеным рывком к корытцу. Затем в исступленном чавканье возникала нарастающая нота тревоги. Крохотные обжоры начинали коситься по сторонам, пока потребность обнаружить, чем так наслаждаются их товарищи, не брала верх над всем прочим: в отчаянном стремлении занять чужое место они толкались, взбирались друг к другу на спину, сваливались в корытце.

Старик Бордман всегда был готов прийти на помощь, но главным образом в роли советчика. Как все обитатели сельских местностей, он считал себя великим знатоком любой живности и всех ее болезней, а уж в свиньях разбирался и вовсе досконально — в темной каморке среди карикатур Бэрнсфадера происходили долгие совещания, и старик с воодушевлением повествовал о том, каких дородных красавцев он выращивал в этом самом свинарнике.

Тристан слушал его с почтением, поскольку компетентность Бордмана подтверждалась тем, как ловко он управлялся со старым котлом. Тристан был способен развести под ним огонь, но стоило ему отвернуться, как огонь тотчас угасал. Однако Бордману котел подчинялся охотно. Я часто наблюдал, как Тристан изумленно прислушивался к ровному бурлению в чреве котла, пока старичок вел нескончаемый рассказ и обоих их обволакивал восхитительный запах варящейся картофельной похлебки для свиней.

Однако свинья претворяет пищу в собственную плоть с несравненной быстротой, и розовые малютки преобразились в могучих животных, не склонных к шуткам. От былого очарования не осталось и следа. Кормежки перестали быть развлечением и больше походили на битвы, из которых Тристану все труднее было выходить победителем.

Зато, как я заметил, жизнь старика Бордмана обрела особый смысл, и он бросал любое дело, едва Тристан начинал вычерпывать похлебку из котла. Ему, видимо, было очень интересно наблюдать ежедневную схватку, восседая на каменной колоде, как на троне. Тристан собирался с силами, внимая визгу свиней, заслышавших стук ведра, испускал два-три боевых вопля, чтобы подбодрить себя, отодвигал засов и погружался в гущу хрюкающих, толкающихся животных — широкие жадные рыла норовили погрузиться в ведро, острые зубы грызли носки его сапог, тяжелые туши наваливались на его колени.

Я невольно улыбался, вспоминая, какой веселой игрой выглядела эта процедура еще совсем недавно. Теперь Тристану было не до смеха. В конце концов он обзавелся дубинкой, которой начинал грозно размахивать, прежде чем войти в загон. Устоять там на ногах он мог, только молотя их дубинкой по спинам, и так расчищал себе необходимый клочок пространства.

Свиньи уже почти достигли нужного веса, когда под вечер рыночного дня я вошел в гостиную и увидел, что Тристан, как обычно, развалился в своем любимом кресле. Но все прочее было непривычным: ни бутылки с микстурой, ни сигарет, ни «Дейли миррор», а к тому же он не спал. Его руки бессильно свисали по сторонам кресла, глаза были только полузакрыты, на лбу блестел пот.

— Джим, — произнес он хриплым шепотом, — какой адский день!

Его вид меня перепугал.

— Что случилось?

— Свиньи… — прохрипел он. — Они нынче сбежали.

— Сбежали? Как они, черт побери, умудрились? Тристан вцепился себе в волосы.

— Я как раз принес сено кобыле и подумал, а почему не дать корма свиньям? Ну ты знаешь, как они вели себя последнее время, а нынче совсем взбесились. Я только дверь приоткрыл, как они ринулись наружу всем скопом. Подбросили меня в воздух вместе с ведром и пробежались по мне… — Он содрогнулся и уставился на меня широко раскрытыми глазами. — Знаешь, Джим, когда я растянулся на булыжнике, залитый похлебкой, а эта компания принялась топтать меня, я уже решил — мне конец. Но они меня не тронули, а во весь карьер помчались в калитку.

— Значит, калитка была не заперта?

То-то и оно. Именно в этот день мне приспичило оставить ее открытой.

Тристан привстал и заломил руки.

— Ну, сперва я подумал, что все обойдется. Видишь ли, в проулке они притормозили и на улицу высыпали легкой рысцой, и мы с Бордманом их почти нагнали. Они сбились в кучу, словно не знали, что делать дальше, и я думал, что мы без труда завернем их обратно. Но тут одна увидела свое отражение в витрине Робсона.

Он с большим искусством изобразил, как свинья вглядывается в свое отражение и с испуганным хрюканьем пятится.

— Тут-то они себя и показали. Чертова хрюшка спаниковала и помчалась на рыночную площадь со скоростью пятьдесят миль в час, остальные за ней.

Я охнул. Десять крупных свиней среди ларьков, прилавков и густой толпы — даже вообразить такую картину было невозможно.

— О Господи, видел бы ты!.. Продавцы, полицейские и прочие кроют меня на все корки.