Жди гостей - Фредерик Дар

– Альфред тебе объяснит... Ваша задача – отвлечь ее на некоторое время. Например, вы спросите у нее, исправна ли система запирания дверей, – одним словом, займете разговорами...

– И что она скажет, эта девка? – спрашивает почтенный Берю.

– Одно из двух: либо она замешана в этой истории и сделает вид, что верит вашим байкам, либо же она чиста, как отбеливающее средство, и в этом случае она посмотрит на вас косо, как говаривал один мой знакомый офтальмолог. Возможно, она будет недовольна. В этом случае это не имеет ни малейшего значения... Будьте очень сдержанны. Стиль поведения – серьезность и вежливость, понял?

– Не хватало еще, чтоб ты мне расставлял точки над "i", черт возьми! – ворчит недовольно Берю. – Мы уже столько знаем друг друга, мать твою, что тебе должно быть известно: касательно приличий мне нет равных!

Ухватившись за ручку дверцы, кстати, к моему великому беспокойству, так как все, к чему он прикасается, имеет тенденцию превращаться в предметы для мусорного ящика, Толстяк спрашивает:

– А ты, Сан-А, не идешь с нами?

– Ты же знаешь, что я уже приходил к ней под ложным предлогом. Она считает меня управляющим ее участка.

– Знаю, но как раз и подумай о филохолическом эффекте.

– Психоколическом, – поправляет с видом знатока Альфред, эрудиция которого патронируется фирмой, поставляющей бриллиантин.

Я нажимаю на медвежью лапу Толстяка, завершая таким образом открытие дверцы. Затем решительно выталкиваю его из машины.

– Слушай, человече, – твердо говорю я ему. – Я здесь – мозг, а ты член, и даже очень нижний член. Так что, не обременяй себя проблемами, ибо от них у тебя появится перхоть.

Ворча, он удаляется, сопровождаемый своим служивым товарищем (разве не служат они одной и той же бабе?).

Как только в полной тишине уснувшей природы раздается надтреснутый голос колокольчика Вопакюи (когда ты обладаешь культурой, ее следует разносить, об этом вам скажет любой почтальон36), я, в свою очередь выхожу из машины, снимаю туфли, связываю их шнурками и перебрасываю через плечо. После чего залезаю на крышу автомобиля, делаю прыжок, и мне удается ухватиться за ветку дуба, которая помогает мне перебраться через неудобную ограду. Я спрыгиваю к подножию дерева и обуваюсь, что, по правде говоря, является самым рациональным способом ношения обуви.

Наискосок, пересекая парк, я обхожу дом. Над крыльцом горит свет. Я вижу, как выходит малышка Эстелла в халатике, от которого перехватило бы дыхание у астматика. Она держит в руке электрический фонарик и направляется к воротам. Вы согласитесь со мной, – даже если вы ее никогда не видели, – что у этой девицы в жилах не минеральная водица. Потому что, строго между нами и полюсом Эмиля Виктора37, не так уж и много найдется красоток, способных пересечь парк в четыре часа утра, когда вовсю ухают местные совы, стараясь перещеголять друг друга.

Как только девушка исчезает из поля моего зрения, я стремлюсь побыстрее проникнуть в дом.

Комнаты первого этажа я уже осмотрел накануне и, тем не менее, снова окидываю их беглым взглядом. Затем устремляюсь наверх, и как раз вовремя. Снаружи приближается шум разговора, в котором отчетливо слышится голос Толстяка, продающего хозяйке свою пригодную на все случаи лапшу на уши.

Комнаты второго этажа также пусты, Одна из них – спальня Эстеллы. В ней горит приглушенный розовый свет. Я вижу ее одежду на спинке стула, расстеленную кровать и уважительно кланяюсь этой волнующей каждого нормально сложенного мужчину панораме.

Наконец я обрабатываю третий этаж. Комнаты здесь также необитаемы. Все более и более я восхищаюсь отвагой моей швейцар очки. Чтобы обладать смелостью жить одной в этой огромной затерянной вилле, нужно иметь нервы, и довольно крепкие нервы, которые прошли бы проверку на испытательном стенде.

Это ночное расследование, столь же безрезультатное, как и дневное, начинает становиться мне поперек горла. Я осторожно спускаюсь по лестнице на первый этаж. Теперь мне предстоит так же тайком покинуть дом. Для этого я должен подождать, пока нянька проводит моих товарищей по делу.

Спрятавшись в закоулке у трюмо, роспись рамы которого представляет собой фантазии на марокканские темы и зеркало которого является идеальным туалетом для мух, я прислушиваюсь.

Я слышу, как Толстяк несет околесицу, стараясь придать себе побольше важности и подыскивая витиеватые глагольные формы... Он их нагромождает, он сыплет ими, выдумывает новые... Он объясняет, что для такой молодой девушки неосторожно жить в таком пустынном доме, интересуется, имеются ли в особняке значительные ценности... И я чувствую, что он думает сейчас о Берте так же, как и об этих драгоценностях, которые могут подождать кучу лет. Одним словом, он упивается своей игрой. Вначале Эстелла, должно быть, была выбита из колеи, но вот она уже приходит в себя. Этот ночной визит начинает ей не нравиться, и она об этом горячо говорит. Лорель и Харди38 общего предмета любви отступают под ее напором. Девушка шумно их выпроваживает. Я покидаю последний этаж. Хорошо было бы смыться во время ее краткого отсутствия. Но, поразмыслив, я предпочитаю еще немного подождать.

И правильно делаю! Вот моя малышка Эстелла запирает ворота на два оборота ключа, ставит задвижку, подходит к крыльцу и на какое-то время неподвижно застывает, как человек, чего-то ожидающий.

Ваш Сан-Антонио стоит теперь на четвереньках за банкеткой Людовика Какого-то. Эстелла приближается к лестнице решительным шагом, но решительным лишь на первый взгляд, потому что она вдруг останавливается, положив руку на перила. На какое-то мгновение я подумал, что она меня обнаружила, так как женщины обладают слухом, снабженным самонаводящимся приспособлением. Но нет. Она прислушивается всего лишь к голосу своей души...

Она направляется к телефону, снимает трубку и набирает номер. Похоже, дело становится интересным. Я был прав, набравшись терпения и выждав...

Проходит какое-то время, прежде чем абонент Эстеллы снимает трубку. Наверное, он пребывал в объятиях Морфея. Наконец слышится щелчок.

– Отель «Карлтон»? – спрашивает нянька. Ей подтверждают этот факт.

– Я хочу поговорить с миссис Лавми!

Ей, должно быть, возражают, что время не самое удобное для телефонных разговоров. И вправду, если в крайнем случае можно кому-нибудь позвонить в час ночи, то звонить в четыре утра – это дурной вкус.

– Это очень важно! – перебивает Эстелла властным тоном. Парень, который женится на ней, поступит правильно, если захватит с собой бутыль нейровитаминов, прежде чем отправиться в свадебное путешествие.

– Звонит мисс Эстелла!

Завороженная телефонистка отеля «Карлтон» быстро отыскивает номер законной половины «знаменитейшего в мире актера».

Обеих девиц соединяют, и вот они уже вовсю стрекочут по-американски, так что я не успеваю схватывать содержание их разговора.

Все, что мне удается уловить, так это слова «полиция», «бэби» и, наконец, «утро». Эстелла вешает трубку.

Она гасит свет в холле и поднимается на второй этаж, чтобы закончить в не остывшей еще постели беспокойную ночь. Счастливица!

Я выжидаю какое-то время, потом, полагая, что она не может меня услышать, выхожу из своего укрытия.

Здоровило и его Запасное колесо, должно быть, начали уже стареть в моей тачке-призраке. Пора к ним возвращаться.

Я бесшумно открываю дверь. Когда я перехожу на «ты» с замками, вы можете заказывать соло на скрипке Брамса и слушать его, не боясь, что вам помешают.

Я вновь окунаюсь в чудесную туманную ночь, переливающуюся всеми цветами радуги, выбивающую вас из колеи и уносящую в неземные просторы.

Самое трудное – это вновь преодолеть ограду, что мне удается с помощью той же ветки дуба.

Приземлившись рядом с машиной, я вижу, как из-за опущенных стекол струится дым. Толстяк и его адъютант курят, чтобы разогнать сон.

– Где ты был? – осведомляется Берю.

– Производил незаметный обыск. Толстяк поворачивается к Альфреду.

– Что я тебе говорил? Я знаю привычки моего Сан-Антонио.

Он тихо спрашивает:

– Есть что-нибудь новое?

– Ни хрена!

– А вот у меня есть.

И он протягивает мне роговую расческу с одним сломанным зубком.

– Слушай, идя по аллее с девчонкой, я наступил вот на это, и я его поднял.

– Что это такое?

– Расческа моей Берты.

Я рассматриваю предмет. Он изначально состоял из трех зубков. В верхней его части имеется маленькая звездочка из бриллиантовой крошки.

– Ты в этом уверен?

– Еще как!

– Я тоже, – поспешно добавляет Альфред, – представьте, эта расческа из моего заведения.

– Во всяком случае, если ваша Толстуха сюда и приезжала, то ее здесь больше нет, – уверяю я. Берю начинает плакать.

– Может, ее уже убили и закопали в парке, – задыхается он от слез. – Ты не считаешь, что нам следовало бы сделать раскопки?

– Сейчас не время...