Безвременье - Виктор Колупаев

Где я? Бездна, дай ответ. Но бездна — это Я! Я не знаю ответа, потому что Я не могу дать ответ себе самому. Но Я и знаю ответ, если бы только Я знал ответ.

Я был полетом стрелы, пением свиристеля, улыбкой ребенка. Но Я — не полет, не улыбка, не пение. Я был умножением друг на друга чисел и отрезков, Я был дребезжанием струны. Но Я — не умножение, не деление, не дребезжание. Я был мыслью, чувством, восприятием. Но это были чужие мысли, чувства и восприятия. Это все не Я. Я был строительством разрушения, смехом плача, кубическим шаром, черной белизной, единством раздельности, жизне-смертью. Но все это был не Я. Я — самотождественное различие; бытие, которое в то же самое время и в том же самом смысле есть небытие!

Но Я хочу быть самим собою! Что бы это ни означало! Чем бы это ни было и чем бы оно ни закончилось! И снова это Оно! Не Я, а это и Оно.

Я хочу быть самим собою! Я хочу быть Я!

-  Похвальное желание, ничего не скажешь, — одобряюще похлопал меня по плечу людо-человек.

Он — это был Он, а я — это был Я. Я и больше никто и ничто.

— Похвальное желание, — повторил он, соскребая с себя кубические дроби. — То есть вы хотите стать людо-человеком?

Теперь, когда я стал самим собой, я больше никем не хотел становиться. Я так и ответил:

— Нет.

— Ну, ну, не волнуйтесь только, — попросил он. — И вот еще что... Зовите меня просто Иваном Ивановичем. А то: людо-человек, людо-человек. Да ими хоть пруд пруди, а толку никакого. Я понимаю вас. Сначала очень хочется обрести свое собственное Я. Ну, а уж потом и все остальное. Ведь так?

— Нет, мне больше ничего не надо.

— Конечно, конечно. Вам больше ничего не надо. Абсолютно ничего, никогда и нигде. Ведь у вас есть ваше собственное Я. А откуда, кстати, оно появилось?

— Не знаю.

— Согласен. Полностью. с вами согласен. Вы, конечно, не знаете, откуда и как это собственное Я свалилось на вас. Ну, свалилось, да и свалилось. Мало ли что падает на голову. Бывает и потяжелее, похуже.

— А чем это вам не понравилось мое собственное Я?

— Мне? Да что вы? Кушайте на здоровье! Я даже очень и очень рад, что на вас свалилось это самое, как его!, ах, да... собственное ваше-переваше Я. Мне-то что, не на меня ведь оно свалилось. Но вернемся к нашим баранам... Я о вашем желании стать людо-человеком...

— Не хочу я быть людо-человеком.

— Ну, тогда: человеко-людем...

— И им не хочу.

— Естественно, ведь это одно и то же, что человеко-людь, что людо-человек. Тут дело только в грамматике, а не в сути. Ну, может, тогда — героем, полубогом или самим Богом. Вы уже о нем неоднократно упоминали, просили у него даже что-то. Вот теперь сами у себя и попросите.

— Да не хочу я быть никем, кроме самого себя.

— Поначалу все кажется простым, — как бы согласился людо-человек Иван Иванович. Видно было, как проклятые дроби жали ему подмышками и в паху. — Хотите еще что-нибудь посмотреть?

— Нет.

— Понимаю, понимаю. Ведь вы видите все! Все, что есть, было и будет. А больше-то уж ничего и нет... Но дело в том, что если взять все-все-все!, то останется еще нечто. И вот это нечто вам и захочется узнать.

16.

Во что бы то ни стало, нужно было идти.

Пров шел путем, проделанным им тысячи раз по знакомым старым улочкам. Мимо белой церкви поднялся он к новому шоссе на Средне-Кирпичной. Рев машин, белеющие шпалеры девятиэтажек, неумолимо наступающие на старую часть города, и предвкушение еще одной победы, если можно так сказать, над Маром, ибо игра шла по довольно крупному счету. На что он вообще надеялся? Но для полной уверенности надо было все же совершить эту прогулку. На повороте зеленел какой-то новый дощатый забор, так что автомобильный поток оказался как бы оттесненным в узкое русло прежней дороги. Опять что-то раскопали... Это уже традиция — раскапывать среди зимы и в самом неподходящем месте...

Но тут сердце Прова вздрогнуло и замерло: над верхом высокого забора он заметил высокую крышу и почерневшую кирпичную трубу. Там стоял ее дом. Воскресший из небытия, вне времени и пространства, он был дик и несуразен, как оживший покойник, эксгумированный через десяток лет. Чтобы убедиться в этом окончательно, Пров приблизился к небольшим воротцам, где и встретился с молоденьким сержантом милиции.

— Сюда нельзя, — коротко и сухо предупредил тот, заметив попытку Прова приоткрыть калитку.

— Почему же?

— Вам зачем? — строже и вопросом на вопрос ответил сержант, внимательно разглядывая Прова.

— Я... тут жил раньше.

— Документики предъявите.

— У меня нет с собой документов.

— Тогда запишем со слов. Пройдемте вон в ту машину.

Пров уже жалел, что затеял этот экскурс в прошлое, однако ничего другого не оставалось, как назвать себя. Сержант деловито все записал и связался по радио с кем-то, где тотчас подтвердили сказанное Провом.

— Вы можете идти.

 Когда милиция говорит: идите, как-то неудобно сидеть или стоять, тем более задавать вопросы. Пройдя снова мимо забора (плотный, ни единой щелки), Пров зашагал восвояси, оглянувшись напоследок с угла улицы. Да, крыша несомненно та, только цвет какой-то странный, серый. Что ж, встреча с композитором и фотомастером Маром в понедельник обещает быть интересной, чего не скажешь о привидениях из прошлого.

А в воскресенье следующего дня, ближе к обеду, Прову позвонили два незнакомца, и тот почему-то не удивился предъявленным ему удостоверениям. Подумалось, правда, что раз в выходной и без повестки, значит дело важное, не шуточное. В отличие от прямолинейного сержанта эти двое были в штатском и отменно вежливы.

— Гражданин Пров? Мы не ошиблись?

— Да нет. Какие могут быть ошибки?

— Есть необходимость с вами побеседовать. Не долго, так полчасика... Не возражаете?

— С удовольствием великим. Заходите.

— В управлении было бы удобнее. Мы на машине.

Ну, раз милиция говорит "там удобнее", значит, так оно и есть, и ни тени сомнения тут не может быть. По пустым длиннющим коридорам они добрались до комнаты 137 на третьем этаже и расположились за двумя письменными столами, разумеется, по разные стороны. Михалев, курчавый, черноглазый, в обычной обстановке, видимо,  общительный и веселый, оказался при погонах капитана, а его товарищ пальто не снял и, вроде бы скучая, листал книжечку уголовного кодекса.

— Вот вы вчера, гражданин Пров, интересовались домом на Средне-Кирпичной, ну, тем... реставрированным...

И капитан забавно повел головой, с улыбкой заглядывая Прову в глаза.

— Что вы можете сообщить нам о нем?

— Да ничего, ровным счетом.

— Так ли на самом деле? Вы же сказали, что жили там раньше.

— Да нет... Жила там моя знакомая.

— Это все?

— Все.

— Для чего же вы хотели зайти?

— Удивился. Позавчера дома и в помине не было, а вчера иду — стоит. Молодцы реставраторы, хорошо стали работать, просто на них не похоже. Одно непонятно — зачем такую развалюху понадобилось восстанавливать посреди шоссе?

Капитан слушал Прова внимательно, мигая выпуклыми черносмородиновыми глазами, похоже не улавливая иронии в словах Прова.

— А вы не откровенны с нами, — неожиданно сказал он с полуулыбочкой. — Ведь мы и задержать вас можем...

— Да нет, не можете. Потому как, сами понимаете, не за что.

— Ну, — замялся капитан, — не сейчас, так после, рано или поздно все это выплывет.

— Но могу попробовать кое-что узнать, — не удостоив вниманием слово "выплывет", решил перехватить Пров нить разговора. Те двое с интересом подались вперед. — Для этого мне нужно осмотреть дом.

— Как, Иван Иванович? — оживленно и обрадовано повернулся капитан к своему коллеге. Тот, вероятно, был чином повыше.

— А что... — словно бы нехотя ответил тот, продолжая листать занятную книжицу. — Пожалуй. Дадим товарищу пропуск.

Они были готовы за любую соломинку зацепиться, чтобы объяснить возникновение безнадежно дурацкого положения с домом "из ниоткуда".

— Мы идем вам навстречу, — подхватил капитан, — Надеюсь, что и вы нам поможете.

— Постараюсь, во всяком случае. Только я должен быть там один. Понимаете? Совершенно один.

— Ради ж Бога, товарищ Пров. Сегодня там как раз и никого... — Он слегка запнулся, — посторонних нет. Так что отправляйтесь хоть сейчас. Вот пропуск. Желаем удачи и... ждем информации.

Уходя, Пров чуть задержался у полуприкрытой двери и услышал:

— Чистый бред. Но надо что-то делать.

Теперь Прову очень не хотелось идти туда. Но, в конце концов, это для него сделано невозможное, и он обязан... Не вполне понимая для чего, он надел на средний палец левой руки перстень фотомастера. То ли опасаясь за сохранность этого вызывающе-ослепительного ювелирного чуда, то ли для какой-то внутренней уверенности, опоры и поддержки... Но теперь ему казалось, что без него он не сможет сдвинуться с места.