Амальгама счастья - Олег Рой.

Девушка, будто сошедшая с картин Борисова-Мусатова, сидела у рояля, небрежно подбирая одной рукой незамысловатую мелодию и время от времени взглядывая на стоящую рядом величественную, серебряно-седую даму. Та кивала одобрительно и строго, подсказывая ей верные ноты то жестом, то кивком, то легким движением суховатой ладони. Шаль сползала с ее плеча, и она поправляла ее едва уловимым поворотом корпуса, как когда-то делала мама Лена.

Чуть поодаль целая компания молодых людей наклонилась над мольбертами, и, взглянув на то, что они рисовали, Даша невольно замедлила шаг. Это были совсем разные работы — от примитивных, наивно-детских рисунков до уверенных движений кисти с почти брюлловской точностью и размахом. Однако никто из художников, казалось, не смущался уровнем и качеством своих картин, видимым неравенством талантов — они весело переговаривались, подшучивая друг над другом, и явно получали одинаковое удовольствие от своего занятия.

Даша видела старика, разговаривающего со щенком; и детей, кормящих птиц в круглой невысокой зале с муслиновыми драпировками; и пожилых женщин, мирно беседующих за столом, на котором стояли чашки дымящегося чая и корзинки с печеньем и сладостями; и респектабельных господ, погруженных в неспешную беседу. Она слышала смех, танцевальную музыку из соседней гостиной, приглушенный звук поцелуя, летящие шаги за окном, шелест шелка, шуршанье травы… И все это время девушку не покидало странное чувство ирреальности происходящего — словно все, что она видела и слышала воочию, на самом деле было вторым, параллельным ее собственному существованию миром.

Однако мир этот был так хорош (слишком хорош, казалось Даше), что она, уступая нестерпимому желанию почувствовать себя его частью, решительно подошла к одному из мольбертов, который показался ей незанятым, и подняла кисть, оставленную рядом как будто специально для нее. Она так давно не писала акварелью, что сейчас погрузилась в любимое занятие нетерпеливо и радостно, как ребенок, не думая ни о чем, кроме удовольствия самовыражения, и не испытывая привычных сомнений, которые знакомы всем творческим натурам, так или иначе ожидающим оценки своего труда. Краски ложились уверенными мазками, Даши на кисть свободно и легко передавала ее настроение, и девушка сама поразилась тому, как, оказывается, хорошо может работаться, если нет напряжения, страха и гнетущей неуверенности в собственных силах…

Она очнулась, почувствовав вдруг, что рядом с ней кто-то стоит. Нервный, вертлявый юноша оказался стоящим к Даше почти вплотную, и она невольно отшатнулась, давая ему место у мольберта, на которое он, видимо, по-хозяйски претендовал. Девушка почти рассердилась на явную небрежность его поведения, однако то, что произошло дальше, остановило все ее недовольные возгласы. Молодой человек, небрежно наклонившись, поднял кисть с пола — с того самого места, где взяла ее получасом раньше Даша, — и она растерянно обнаружила, что в руках у нее больше ничего нет. Несколько взмахов, и на холсте, где только что воплощались в жизнь самые прекрасные Дашины видения, появились чужие линии и резкие, слишком кричащие, на ее вкус, цветовые пятна.

— Что вы делаете!.. - невольно воскликнула она, протянув руку и дотронувшись до плеча незнакомца, так грубо вторгшегося в ее занятия. Но рука ее соскользнула вниз, будто пройдя сквозь человеческую плоть, и юноша даже не заметил Дашиного прикосновения. Весело посвистывая, он продолжал свое дело, а Даша, с изумлением уставившись на мольберт, не нашла там никаких следов своего рисунка — словноон, существуя в ее, Дашином, измерении, никак не пересекался с реальностью белого дома с мраморными колоннами…

Разочарование, испытанное ею в этот момент, было таким неожиданно сильным, таким горьким, что она, едва сдерживая слезы, вихрем ринулась прочь отсюда — мимо старика со щенком и девушки у рояля, мимо детей, распевающих под щебет птиц, и женщин у чайного стола. Мимо картин на стенах, звуков Вивальди, мимо целующихся парочек и чайных роз в стеклянных бокалах… Мимо, мимо — и, выскочив на широкую террасу, Даша уселась на ступени, опустив русую голову на руки.

Солнечный зайчик лег у ее ног, тени узорной листвы заплясали на мраморном полу, и знакомый голос позвал:

— Где ты, carissima?

Девушка счастливо встрепенулась и взглянула на человека, сидящего рядом, так же, как он на нее недавно, на морском берегу, — глаза в глаза, душа в душу. Прямой его взгляд был странно рассеянным, он смотрел точно сквозь нее.

— Я здесь, — тихо откликнулась она, чувствуя, кроме радости, замешательство и обиду. — Почему они меня не замечают?

— Они не видят тебя, — так же тихо ответил мужчина. — Ты все еще принадлежишь другому миру, твое тело для них — только пылинка, почти неразличимая в снопе солнечного света.

— А ты? Ты же видишь, и слышишь, и чувствуешь. — И, словно в доказательство своих слов, она нежно провела тыльной стороной ладони по его щеке.

Он улыбнулся:

— Это совсем другое дело. Я тоже пока чужой для них но все-таки ближе — да, странно ближе и им, и тебе…

— Я хотела бы жить здесь всегда, — сказала Даша, ничего еще не понимая и имея в виду только странную негу, и радость, и свет, рассеянные в воздухе и дарящие ей непривычную легкость бытия.

Его лицо исказилось мимолетным движением мускулов, а потом так быстро стало прежним, что она не успела понять, было ли это его чувство страхом, неприязнью или какой-то другой, неведомой для нее эмоцией.

— Подожди, — медленно проговорил он, — ты еще успеешь принять это решение. Я надеюсь, это случится не скоро…

Он погладил Дашину руку, поднялся на ноги и шагнул прочь от веранды — и от девушки, оставшейся на ступенях.

— Ты уходишь? — испуганно спросила она.

— Нет. — Краешки его губ дрогнули, но это больше не было улыбкой, которую она уже знала и любила на его лице. — Это ты уходишь.

— Ухожу? — с сожалением, но и с каким-то странным облегчением переспросила Даша и, точно пробуя на вкус это слово, повторила: — Ухожу, ухожу…

Блеск солнца сделался почти нестерпимым, мир завертелся и сузился до размеров улыбки, которая все же засияла на его лице, и Даша, протянув ему руку и наткнувшись вдруг на какой-то прохладный и твердый предмет, вышла из своего ослепительного забытья…

Даша вышла из своего ослепительного забытья быстро, стремительно и на сей раз вполне легко. Не было ни головокружения, ни тумана в сознании, ни нечетких, расплывчатых линий окружающего мира в глазах. Зато теперь был испуг — испуг человека, всегда считавшего себя абсолютно устойчивым в психическом отношении. Даша была из тех девушек, кого друзья на курсе в шутку поддразнивали «безнадежно нормальными»; ей не свойственны были ни излишне резкие перепады настроения и поступков, ни амбициозно-протестные подростковые выходки… Словом, она представляла собой уже почти редкий сегодня тип женщин, спокойных без равнодушия, нежных без натуги, страстных без надлома, любящих без истерики…

И вот теперь — снова, опять, во второй раз — непонятное путешествие, которое на сей раз Даша уже не могла считать ни последствием травмы, ни обмороком, ни случайным провалом в памяти. Более того, это было путешествие, которого девушка ждала и жаждала всем своим сердцем, на котором настаивали ее мозг, ее чувственность, ее тело и которое она сама сумела вызвать из небытия одним только страстным напряжением воли. А облегчение и спокойствие, царящие сейчас в Дашиной душе, доказывали, что она права была в своем стремлении в таинственный мир Зазеркалья и что именно это оказалось для нее самым нужным в минуту душевного потрясения и сильного разочарования.

Даша задумчиво прошлась по комнате, мимоходом тронула свежие листья лимонного деревца, уютно примостившегося на широком подоконнике, провела ладонью по разноцветным корешкам книг и снова вернулась к зеркалу. Оно притягивало ее какой-то неведомой силой, не отпускало ни на минуту, манило, трогало, ослепляло…

Когда-то давным-давно, в детстве, у нее была любимая книжка итальянских сказок, полная на редкость поэтичных и к тому же незатасканных, малоизвестных волшебных сюжетов. В какой-то из этих сказок — память тут же услужливо подбросила ей позабытое было название: «Сны Гуалтьеро» — герой, путешествуя по королевству сновидений, забирает с собой в реальный мир то драгоценный меч, то горячего скакуна, то прекрасную девушку… Для этого ему только и надо было, что произнести заклинание: