Апологетик - Тертуллиан

48.

Уж довольно об этом. Если какой-нибудь философ станет утверждать, что человек, как говорит Лаберий согласно учению Пифагора, делается из мула, а змея – из женщины, и для доказательства этого употребит все искусство диалектики и красноречия, то не вызовет ли он согласия с собою и не возбудит ли твердой решимости воздерживаться от мяса животных из опасения, как бы в этом мясе не сесть плоти какого либо своего предка? Но если христианин станет учить, что из человека снова сделается человек и именно из Гая – Гай, то народ закричит, что такого учителя не только не должно слушать, но должно даже побить камнями или по крайней мере не должно приходить к нему. Если есть какое либо основание к возвращению человеческих душ в тела, то почему они не могут возвратиться в те же самые тела, в которых были и прежде, ибо это действительно значит воскреснуть (restitui), снова сделаться тем, чем были прежде. Сами они не то, чем были прежде, потому что они не могут быть тем, чем не были, если не перестают быть тем, чем были. Если бы мы захотели рассуждать о том, кто в какого зверя должен преобразиться, то потребовалось бы много шуток и много праздного времени. Но будем говорить более о том, что касается нашей защиты. Мы проповедуем, что, конечно, гораздо благоразумнее верить, что человек произойдет из человека, какой угодно – из какого угодно, лишь бы человек из человека, чтобы та же самая натура души перешла в ту же самую натуру тела, хотя бы и не в тот же самый образ. Конечно, так как причина воскресения состоит в назначении суда, то необходимо должен явиться тот же самый человек, который и был, чтобы получить от Бога определение награды или наказания. И тела должны воскреснуть, потому что одна душа не может страдать без твердой материи, то есть, плоти, и потому что то, что души вообще должны переносить по суду Божию, они заслужили не без тел, в которых они все делали. Но каким образом, ты спрашиваешь, может явиться на суд разрушившаяся материя? Порассмотри себя самого, о человек, и поверишь этому. Вспомни, что ты был, прежде чем стал существовать. Конечно, ничто; ибо если бы ты был что либо, то ты помнили бы это. Поэтому ты, который был ничто, прежде чем стал существовать, обратившись в то же, то есть, ничто, когда перестанешь существовать, отчего по воле Того же самого Виновника, Который пожелал, чтобы ты был из ничего, снова не можешь появиться из ничего? Что нового случится с тобою? Ты когда-то не был, однако явился; также явился, когда тебя снова не будет. Объясни, если можешь, как ты явился, и тогда спрашивай, как ты явишься. А однако во всяком случае легче тебе сделаться тем, чем ты был некогда, потому что ты без труда некогда сделался тем, чем никогда не был. Думаю, быть может, сомневаются в силе Бога, создавшего такой мир из того, что не существовало, так сказать, из бездны пустоты и ничтожества, оживившего его духом, оживляющим все души, и открывшего самый пример человеческого воскресения во свидетельство вам. Свет, ежедневно исчезающий, снова появляется; точно также и тьма после своего исчезновения снова возвращается. Потухшие звезды снова испускают лучи. Времена там начинаются где оканчиваются. Плоды созревают и снова растут. Семена только такие дают обильный рост, которые сгнили. Все сохраняется погибая, и все восстановляется чрез погибель. Ты, человек – какое великое имя, если бы ты понимал себя хоть вследствие изречения Пифии, – господин всего того, что умирает и оживает, неужели умрешь для того, чтобы не восстать? Где бы ты ни прекратил свою жизнь, какая бы сила тебя ни истребила, ни поглотила, ни уничтожила, она возвратит тебя. Тому принадлежит и самое ничто, кому все (totum). Поэтому, вы говорите, должно всегда умирать и всегда воскресать. Если бы Владыка вселенной сделал такое определение, то тогда по необходимости, против води должны были бы подчиняться ему. Но Он теперь определил так, как возвестил. Тот разум, который образовал вселенную из противоположных субстанций – из пустого и плотного, из одушевленного и неодушевленного, из осязаемого и неосязаемого, из света и тьмы, из жизни и смерти, так распределил и устроил, что первый период существования мира, в котором мы живем, временен, а второй, которого мы ожидаем, вечен. Поэтому, когда наступит конец века и когда временная форма этого мира, распростертая пред вечностью на подобие завесы, изменится; тогда воскреснет весь человеческий род для получения того, чего заслужил в этом веке – хорошего или худого, и для определения того и другого на беспредельную вечность. Следовательно уже не будет ни новой смерти ни нового воскресения, но будем теми же, какие теперь, и не будем другими после того, именно: почитатели Бога, облеченные вечными телами, будут находиться пред лицом Его всегда, а непочитатели Его будут наказаны вечным огнем, который по своей натуре именно божественной будет несгораем. И философам известно различие между огнем тайным и явным или обыкновенным. Издавна одним огнем пользуются люди, а другой служит орудием божественного суда. Этот последний огонь или низводит с неба молнию или изрыгает пламя из земли чрез кратеры. Он не уничтожает того, что жжет, но по мере того, как истребляет, созидает. Поэтому горы всегда пылают, и тот, кого поражает небесная молния, остается невредим, так что его не обращает в пепел уже никакой огонь. И это может свидетельствовать об огне вечном и быть примером непрестанного суда, производящего наказание: горы горят и остаются целы. Что же преступники и враги Божии?

49.

Такое учение, когда мы проповедуем, считают предрассудком, а когда – философы и поэты, – наивысшим знанием и печатью гениальности. Они мудры, а мы глупы; они достойны чести, а мы – насмешек и даже более того – наказаний. Положим, что то учение, которое мы теперь защищаем, на самом деле есть предрассудок; но оно необходимо. Положим, что оно глупо; однако полезно, так как те, которые верят ему, вынуждаются делаться лучшими, боясь вечного огня и надеясь на вечное блаженство. Поэтому не следует называть ложным и считать глупым то, что способствует предвидеть истину. Ни под какими предлогом не позволительно осуждать то, что полезно. Итак вы заслуживаете обвинения в предрассудке, так как осуждаете то, что полезно. Поэтому учение наше не может быть глупо. Но если оно ложно и глупо, то однако никому не приносит вреда. Его, конечно, нужно было бы поставить в один ряд со многими другими учениями, за которые вы не подвергаете никакому штрафу, так как они пусты и легендарны, и за которые вы не обвиняете и не наказываете, так как они безвредны, Но и в таком случае его должно подвергать (если только должно) осмеянию, а не мечам, огням. крестам и зверям. Вследствие этой несправедливой жестокости не только невежественная толпа, но и некоторые из вас приходят в фанатизм, именно те, которые расположение черни снискивают путем несправедливости, и хвастаются этим. А как будто все то, что вы можете делать против нас, не от нашей воли зависит. Конечно, я христианин, если желаю этого. Следовательно, ты тогда только можешь осуждать меня, когда я пожелаю быть осужденным. Но если того, что можешь против меня, ты не можешь, если я не захочу; то уж то, что ты можешь, зависит от моей воли, а не от твоей власти. Поэтому и чернь напрасно считает своим триумфом наши мучения. Этот триумф, который она приписывает себе, скорее принадлежит нам, которые желают скорее подвергнуться осуждению, чем отпасть от Бога. Напротив, те, которые нас ненавидят, должны были бы скорее печалиться, чем радоваться, так как мы достигаем того, что избрали.

50.

Поэтому, вы говорите, зачем вы жалуетесь на то, что мы преследуем вас, если вы желаете страдать? Напротив, вы должны были бы благодарить тех, чрез которых переносите то, чего желаете. Да, мы хотим страдать; но так, как и воин хочет войны. Он переносит ее не с удовольствием, так как с нею связаны страх и опасность. Однако он и сражается всеми силами, и, побеждая, радуется в сражении, потому что приобретает славу и добычу, хотя жаловался на сражение. Наше сражение состоит в том, что мы вызываемся на суд, чтобы бороться за истину под страхом лишиться жизни. Удержание же тоги, за что боремся, составляет нашу победу. Эта победа имеет и славу – быть угодным Богу, и добычу – жить вечно. Но нас ведут на смерть, конечно, тогда, когда удерживаем то, за что боремся. Поэтому мы побеждаем, когда нас убивают; наконец мы уходим из мира, когда нас ведут на суд. Теперь вы можете называть нас сарментициями и семаксиями, потому что нас сжигают, привязав к дереву, разделенному пополам, и обложив кругом сучьями. Таков наружный вид нашей победы; таково наше почетное одеяние; на такой колеснице мы совершаем триумф. Поэтому мы не без основания не нравимся побежденным; поэтому нас считают людьми отчаянными и погибшими. Но эта отчаянность и эта погибель возносит у вас знамя мужества до дела славного и почетного. Муций охотно оставил свою правую руку на жаровне: о крепость духа! Эмпедокл отдал всего себя огню Этны: о сила воли! Известная основательница Карфагена с костром сочеталась вторым браком: о чудо целомудрия! Регул, чтобы не жить одному для пользы многих неприятелей, получил раны на всем теле: о муж храбрый и победитель в плену! Анаксарх, когда его насмерть били в ступе, говорил: бейте, бейте мех Анаксарха, ибо Анаксарха вы не бете: о мужество философа, шутившего даже и при такой своей кончине. И опускаю тех, которые, желая приобрести себе имя, убивали самих себя мечем или других каким-либо более легким способом, хотя вы хвалите и за такого рода страдания. Афинская гетера, утомив палача, выплевывает наконец свой откушенный язык в лицо тирана, чтобы не иметь возможности открыть заговорщиков, если бы она, вынужденная пытками, и решилась сделать это. Когда Зенон Элеец, будучи спрошен Дионисием о том, что доставляет человеку философия, ответил: презрение в смерти, и когда этот тиран повелел бить его плетьми; то он бесчувственный доказывал самым делом свои слова до самой смерти. Жестокие бичевания лакедемонян, совершавшиеся на глазах родственников, которые даже поощряли к ним, столько приносили чести терпящему дому, сколько проливали крови. О позволительная слава, потому что человеческая! Ей не приписывают ни пагубного предрассудка, ни отчаянного упорства, когда она презирает смерть и всякого рода мучения. Ей дозволено столько терпеть за отечество, за собственность, за власть, за дружбу, сколько не дозволено терпеть за Бога. И, кроме того, вы поставляете всем им статуи, делаете изображения с надписями и вырезаете на досках похвальные слова для всегдашнего памятования. Да, вы чрез монументы некоторым образом обеспечиваете мертвым воскресение, насколько то вы можете. А кто ожидает от Бога истинного воскресения, когда страдает, тот безумен. Но, добрые наместники, гораздо лучшие в глазах народа, если приносите ему в жертву христиан, делайте это, распинайте нас на крестах, подвергайте пыткам, осуждайте, истребляйте. Ваша несправедливость доказывает нашу невинность. Поэтому Бог допускает переносить нам все это. Еще недавно вы открыто признали, что у нас нарушение целомудрия считается тяжелее всякого другого наказания и всякого рода смерти, ибо вы приговорили христианку к отдаче в публичный дом, а не на растерзание льву. Но никакая изысканная жестокость ваша не приносит вам успеха; она скорее располагает к секте нашей. Чем более вы истребляете нас, тем более мы умножаемся; кровь христиан есть семя. Многие и из ваших убеждают терпеливо переносить скорбь и смерть, как например; Цицерон в Тускуланах, Сенека – в Фортуитах, Диоген, Пиррон, Каллиник; однако они не находят себе столько учеников, сколько христиане, ибо те учат словами, а эти – делами. Самое упрямство, за которое вы осуждаете, есть учительница. Ибо кто, видя его, не постарается поразмыслить, в чем тут дело. Кто не приходит к нам, лишь только поразмыслит? Кто не пожелает страдать, лишь только придет, чтобы получить вполне милость Божию, чтобы через кровь свою приобрести прощение за свои грехи? Ибо все грехи отпускаются за это. Поэтому мы здесь же воздаем благодарность за ваши приговоры. Так как человеческое и божественное право находится в неприязненном отношении, то Бог прощает нас в то самое время, когда вы осуждаете.