Царские врата - Елена Крюкова

Стала совать в горнило горящие спички. Одну. Другую. Пламя занялось. Снова присела на корточки, протянула замерзшие руки к огню, стала греть руки, и мне стало даже о чем-то смутно, призрачно мечтаться. За спиной зашуршало. Я обернулась. На полу сарая, весь вымазанный в земле и саже, ничком лежал парень, что курил со мной в окопе.

– Эй… ты откуда… как ты…

– Я подлез под дверь, сама видишь, – он задыхался.

– Ты хочешь выебать меня, – сказала я грубо. – Если полезешь, я тебя застрелю.

Положила руку на кобуру.

– Не застрелишь.

Он лежал на животе, на полу сараюшки, и улыбался.

– Шуруй обратно.

Он приподнялся на руках. Встал на колени.

Он стоял передо мной на коленях в грязном сарае, где вчера ночевали козы и куры, и из его молодого узкоглазого лица на меня тек, лился странный свет.

– Я влюбился в тебя, – сказал парень. – Хочешь, я уйду. Плевать. Не буду унижаться.

Я поглядела ему в глаза. Свет все лился. Такого света я ни у кого в глазах не видела. Никогда. Свет ударил в сердце. Сделал в нем дырку.

– Останься, хрен с тобой, – сказала я.

И он подполз на коленях ко мне – рывок, еще рывок, еще, вот он рядом, – склонился, взял мои руки перепачканными в земле руками и поцеловал их горячими губами. От него пахло землей. Пахло потом. Пахло жизнью.

Ренат шепчет, и я угадываю по беззвучным губам:

– Ты такая… теплая…

Надо друг друга не ругать, не бить,Надо нам друг друга любить.Обнимать и целовать,Молочко горячее в чашку наливать!За столом праздничным есть и пить.Надо нам друг друга очень любить.

ФРЕСКА ЧЕТВЕРТАЯ. РЫБА

(изображение играющей серебряной рыбы на Вратах)

Я сидела у костра. Грела руки. Подошел Руслан.

Из-под его ноги с легким стуком откатился камень.

– Алена, – сказал он тихо, голосом, непохожим на обычный его, хриплый, жестокий и насмешливый голос. – Па-сижу с табой? У агня…

Я пожала плечами, не оборачиваясь.

– Посиди.

Он сел у догорающего костра, подогнув под себя ноги, – так мужчины его народа всегда сидели около огня, и рука его свободно лежала, кинутая на колено, и, я поняла это, он просто так, может быть, молча, хотел сегодня посидеть со мной у костра.

Будто бы я жена, а он муж.

Но ведь так не будет. Не будет никогда.

– Тибе нэ холодна?

Я удивилась заботе.

– Нет, нормально. – Его сливовый глаз над смуглой скулой, над синей щетиной, неотрывно глядел в огонь и был весь, до дна, как гладкий самоцветный кабошон, просвечен живым огнем. «Живой, человеческий Руслан… странно». – А тебе?

– Я привык к холаду. И к жаре привык. И ка всиму – привык. Я мужчина. И сал-дат.

– Я тоже солдат.

Он тихо засмеялся.

– Ну какой ты салдат. Ты – дэвчонка.

– Я женщина.

– Ты ма-я жэнщина.

Спорить не было смысла. Сине-белый вечер обнимал нас. Зима и оттепель, будто бы весна. И от земли пахнет так сильно, тепло. Он протянул обе руки к огню. Рыжие, красные отблески пламени крест-накрест заходили по его ладоням, по коленям, обтянутым камуфляжем.

– Алена…

Я никогда не слышала у него такого голоса.

– Знаишь што… Расскажи мнэ, как ты жила там. У сибя. Кагда мы ище были в Рас-сии.

Я глядела в огонь, не мигая.

– Нэ хочишь… Ну тагда я тибе расскажу.

«Нужна мне твоя жизнь», – подумала я, но вслух не сказала. Все смотрела, смотрела на огонь.

Руслан вздохнул. Я, может, впервые слышала, как он вздыхает. Он начал говорить. И я стала слушать поневоле.

– Думаишь: вот я такой, сякой, убийца, да-а-а… Я здэсь ра-дился. В Грознам. В пригараде Грознаго. Мой дом – гдэ жили маи радители – и братья маи жили, и сэстра младшая – ваши… рэбята… прямой наводкай. В пух и прах. В пух и прах, паняла?!

Костер трещал, догорая. Черные сучья корежились в кроваво-красных углях.

– Но эта уже патом было. А сначала… я ат-личник в школе был. Харашо учился. С математикай у миня все в па-рядке было. Ну и… Паступил в твой горад, в унивэрситэт. Лехко па-ступил. Как на белам кане въехал. Учицца стал… А прафесара ваши… нагла на миня так сматрэли, нахальна… я все знал, ат-вечал все бэз запинки, я знал… я больше любого вашего прафесара, сукина сына, знал!.. А ани миня ат-правляли с экзамэна, гаварят: иди, падучи ма-тэриал, ты лэнтяй, у тибя нэ все в па-рядке, знаний малавата… И пряма мнэ в рожу ха-хочут. Я для них был – как эта вы гаварите – чурка… черный. И ани ха-тели ат миня аднаго: дэнег. Дэнег! Штобы я в кан-вэртике им, в зубах, принес…

Ветки трещали, стреляли в ночь, во тьму алыми, лимонно-желтыми искрами.

– Я им ничего нэ нес. И ани а-баз-лились. Хадил на пэрэсдачу… па сто раз. Миня эта все дастала. И я… сам забрал да-кумэнты. Сам. К рэктару пашел. Рэктар мне: вы што, Бэсоев, с ума са-шли?.. вы ведь ха-ра-шо успэваете… Издевка. Каждая мая тройка, читьверка – эта была ваша, русская, дэсятка… или дажэ двадцатка, клянусь тибе. Я рассвирэпэл! И ему пряма в рожу залэпил: я для тибя чурка, а ты для миня – па-донак! И вышел. Дверью – хлопнул… Как миня нэ арэставали па его наводке тагда – нэ па-нимаю… Пажалел, значит…

Угли то там, то сям вспыхивали ало, зловеще. Синевой потусторонней мерцали.

– Ну вот… Диплома я нэ заработал. Атэц из Грознаго писал: ты, сынок, как там? Как твой диплом? Я ему: атэц, пагади, я ище буду зарабатывать больше, чем любой твой русский прафесар сраный! Ну и…

Далеко вверху, над головами, вспыхивали, как угли в костре, первые звезды. Сначала светили слабо, потом разгорались. Все разноцветные: белые, синие, желтые, алые. Как угли. Как люди.

– Ах-ранником нанялся к аднаму очинь крутому вашиму мафику. Ну савсэм крутому. Ну, знаишь… дом как дварэц, дача – как три дварца… пять машин там, слуги, ах-ранников куча, памима этого – тэлахранители… За пазухай всэгда – ствалы, навэйших марак… Но… эта все внэшнее. Там внутри такие патраха были – ваш прэзидэнт проста ат-дыхаит… С Турцией связан был; с Америкай; с нашими мусульманскими странами, нэфтяными – Иранам, Иракам… Я у ниго в ах-ране был – адын из целай кучи. Нас там… чилавек сто, можит, была… А я, блин, такой вас-питанный, вэжливый такой малчик, атэц у меня… учитель истории был. Истории – Ичкерии… А мать… мать…

Длинная, золото-красная искра, как отчаянная рука, вырвалась из сердцевины костра. Ночь сгущалась, черно-синяя, вечная вакса.

– Я стрэлять ни фига нэ умэл…

Звезды дрожали над головой собачьими, человечьими, горящими глазами.

– Научили…

Сухие, белые днем, камни в свете костра и в густых тенях ночи оживали, глядели древними, страшными лицами, личинами.

– Зрэние миня – нэ пад-вело… Стрэлял ат-лично. Аднажды в машине ехали. Миня ха-зяин с сабой взял… как ба-ди-гарда. Едим, и я пэченкай па-чувствавал: сэйчас пальнут в мафика маего. И тут…

Костер угасал. Горячий воздух дрожал над ним, живым, не желающим умирать.

– Смутна помню. Сухие хлапки. Кровь на миня брызнула. Кто на пирэднем сидэнье ехал – таго сразу насмэрть. Руль шафер крутанул… тачку занисло. На тра-туар… Я, рядам с ним, на заднем… выбил локтем стэкло, стрэлял па-чти вслэпую… Кароче… Хазяина ранили… но он выжил. И захател миня наградить… Ище как наградить… Па-царски. Не-мыс-ли-ма…

Ветер дунул из-за камней, нежно, неслышно. И вдруг – порывом – сурово, вея опасностью, будущей болью.

– Аткрыл мне счет. Пэрэвел на ниго… черт знаит сколька дэнег, мнэ и нэ снилась… Я па-думал: атца, мать, братьев, сэстру – золатом асыплю… будут жить – как эта у вас, у русских, гаварят… сыр в масле, да-а-а?..

Звезды смеялись в вышине.

– Ну и што? Што ты думаишь… Перевел. На другой дэнь приходят ка мнэ. Четьвира. Са ствалами. Лица… в масках. Кароткий разгавор. «Или ты сэйчас все бабло снимаишь наличкай, или…» Кричу, и сам сибя – нэ слышу: «В банке такой налички – ваабще нэт! Нэт…» Есть, смэюцца. Для нас – все есть. Эта для тибя нэт, чурка. Кинули мне кастюм цивильный, штоб я приадэлся. В банке я дэнги забирал – ани в канце зала за маей спиной, са ствалами пад пиджаками, стаяли…

Еще порыв ветра. Резкий. Как удар болевой. Из-за перевала налетел.

– Ани прэдупредили миня: хазяину – ни слова… Я малчал. Я их никаво в лицо нэ знал. Я… к хазяину приехал на дачу чилавек из Турции… мощнай мужик, он… он адын из тэх, кто до сих пор нашу вайну – вот здэсь, в кулаке – дэржит… кто дэнги нам дает… памагаит. Круче всех памагаит. Миня – аднаго – ха-зяин ас-тавил при их бисэде… на даче. Штобы я – дверь старажил. Уши у миня есть. Я все слушал. Я все понял. Внутри миня клакатала. Я понял: сэйчас… или будит поздна. Чилавек вышел, я пашел впэрэди ниго. А-бер-нулся. «Вазьмите миня на вашу барьбу, – так я ему сказал. – У вас многа дэнег. Ичкерия далжна быть сва-бодной. Ат этих русских са-бак». В зэркале… лицо свае увидэл. Глаза у миня блэстэли… – Голову задрал. – Как маи рад-ные звезды…