Год жизни - Александр Чаковский

— Что ж, Андрей, — сказал он как-то очень издалека, — я тебя понимаю… Когда-то мне тоже было двадцать три года и я тоже гулял с девушками по московским набережным. А твои сомнения — это пройдет. Сомнения — неизбежные спутники любви, так, кажется, говорится?.. Ну, мне пора ехать.

Он протянул мне руку.

— Простите, что задержал вас, Николай Николаевич, — еле слышно выговорил я.

— Ну, что так раскис? Ты ждал от меня бурного сочувствия? А мне, старику, стало немного обидно за свое одиночество. Молодые люди эгоистичны… Вот и все. А теперь иди спать.

Он повернул меня спиной к себе и слегка подтолкнул.

Так мы расстались. Крамов пошел к машине, я — к бараку. Я шел, ничего не видя перед собой, и чувствовал, как сильно горит мое лицо. До сих пор я никогда и никому не говорил о своем чувстве к Светлане. Никому, кроме нее. Да и с ней не объяснился до конца, все не мог набраться решимости. А теперь я открыл душу, свое «святая святых», постороннему человеку. Несколько минут назад мне казалось, что я не могу поступить иначе. А теперь был в смятении. Я стыдился своего волнения, своей сентиментальности. Я был почти в отчаянии.

Мне вдруг почудилось, что тысячелетняя гора, стоявшая передо мной, живая, что она слышит меня и в глубине своего каменного сердца смеется надо мной.

Проходя мимо домика Светланы, я заметил, что занавеска в ее окне задернута. Значит, Светлана спит.

Пришел на валуны. Холодный ветер обдувал меня.

8

Крамов рвался вперед. Он продвигался и глубь горы сокрушительно и неуклонно, как танк.

Мы близки были к выполнению плана проходки. Но Крамов систематически перевыполнял его.

Первое время мне никто не ставил этого на вид. Крамов начал проходку несколько раньше. Он был опытным инженером, со стажем, я же ходил в молодых специалистах. Меня щадили.

Но я понимал, что рано или поздно начальство перестанет «либеральничать», потому что дело есть дело, туннель не учебное заведение, интересы производства прежде всего. Крамова хвалили. Он получил уже благодарность от главка за темпы проходки и две — от руководства комбината.

Но не боязнь нареканий со стороны комбината, не благодарности, полученные Крамовым, волновали меня. Я снова мучился сознанием своей неопытности и тем, что я никудышный инженер. Как же иначе объяснить мое отставание? Условия на моем участке были те же, что и на западном, — твердость породы, оборудование, штаты, — а западный участок опережал восточный каждый день.

Крамов похудел, осунулся. Синие глаза на его открытом лице утеряли спокойное выражение. В них появился какой-то тревожный блеск. Видно, и Николаю Николаевичу такие темпы проходки давались нелегко.

Он реже стал бывать у нас. Впрочем, не проходило недели, чтобы он не приезжал на восточный участок.

Я не раз заговаривал с ним о причинах своего отставания. Николай Николаевич как будто ничего не скрывал из своего опыта, охотно отвечал, когда я задавал ему вопросы технического характера, подбадривал в конце разговора:

— Не волнуйся, Андрей, придет время — и ты войдешь в темп. У тебя этот туннель первый, а у меня… Наладится!

И только однажды, когда я с отчаянием сказал: «Тут дело только во мне самом, Николай Николаевич. Голова у меня не так устроена…» — Крамов ответил иронически:

— Не всегда дело в голове, парень. Многое зависит от руки.

И, вытянув вперед руку, он крепко сжал кулак…

Неожиданно произошло следующее: при очередном подведении недельных итогов диспетчер комбината назвал цифру, свидетельствующую о резком снижении темпов проходки у Крамова.

Николай Николаевич откликнулся на это только одним словом:

— Подтянусь…

А еще через несколько дней к нам на участок прибыл нормировщик для проверки норм, установленных мною и Светланой в начале проходки.

Нормировщик был немолодой молчаливый человек. Две смены с хронометром в руках он просидел в забое, наблюдая за работой бурильщиков, грузчиков и запальщиков, несколько часов провел в конторе, орудуя логарифмической линейкой и счетами, и наконец вручил мне аккуратно выписанные на плотном листке бумаги нормы. Эти нормы мало в чем расходились с теми, что в свое время составил я.

Передавая мне свои расчеты, нормировщик сказал:

— Ну, у вас дело обстоит благополучнее, чем на западном. Там такое наворотили…

Я так и вцепился в нормировщика, стремясь вытянуть из него все, что он знает о западном участке.

— Если бы они по своим нормам работали, то весь годовой фонд зарплаты за полгода съели бы, — чуть щуря глаза, сказал нормировщик.

Я ничего не понимал.

— Эх, молодой человек! Не зря первые дни строительства иные хозяйственники «золотыми» называют. Ни тебе нормировщиков, ни бухгалтеров… Своя рука владыка…

И я понял. Крамов, пользуясь «золотыми» днями, установил заниженные нормы, и рабочие, получая большие деньги, не щадили своих сил. А вот теперь, когда были введены правильные нормы, его проходка сразу замедлилась.

Это открытие ошеломило меня. Как просто все разъяснилось! Значит, дело не в том, что я плохой организатор, не в том, что Крамов владеет какими-то особыми секретами воздействия на людей. Все проще, элементарнее, грубее.

Я поехал в комбинат, чтобы выяснить, почему же дирекция допускала работу на одном строительстве по разным нормам.

Но по дороге произошла встреча, которая дала моим мыслям несколько иное направление.

Мне пришлось идти мимо знаменитой «шайбы». Из двери не столько вышел, сколько вывалился пьяный молодой парень.

Конечно, в этом не было ничего неожиданного: в здешних местах люди пьют много. Но юноша показался мне знакомым, хотя я и не мог вспомнить, где встречался с ним.

Он был в резиновых грязных сапогах, в порванной на локтях спецовке.

Когда мы поравнялись, я узнал этого парня.

— Зайцев! — крикнул я.

Парень остановился и посмотрел на меня ленивым, безразличным взглядом.

Ну конечно, это был Зайцев! Тот самый Зайцев, который приходил к Крамову проситься на работу. Но как он изменился за эти месяцы! Раньше это был молодой белесый парень с веснушчатым лицом, весь какой-то солнечный, задорный. А теперь передо мной стоял грязный, всклокоченный человек с тяжелым, сумрачным взглядом.

— Что с тобой, Зайцев?! — воскликнул я. — Почему ты такой?

— Какой это такой? — вызывающе ответил Зайцев, чуть кривя свои обветренные, потрескавшиеся губы. Конечно, он не узнал меня.

— Ведь мы знакомы, — настаивал я, заслоняя Зайцеву дорогу. — Помнишь, ты приходил работу у Крамова просить? Помнишь? «Я на новое хочу, учиться хочу!» Помнишь? Ведь это твои слова!

Какое-то неуловимое, злое выражение промелькнуло в настороженных глазах Зайцева.

Он пробурчал:

— Ну, помню. И что дальше?

Вопрос был поставлен прямо. Я не нашелся что ответить.

И все же попытался расспросить его:

— Как ты устроился? Кем работаешь?

Он ответил ругательством.

Но я уже не мог отпустить от себя Зайцева.

— Послушай, — сказал я, — что с тобой случилось? Был парень как парень… Ты у Крамова сейчас работаешь?

Зайцев резким движением плеча отстранил меня, но тут же передумал, прищурил глаз и сказал:

— Побеседовать охота? Что ж, поставь сто граммов, «шайба» рядом…

Я пошел с Зайцевым и «шайбу». Я видел, что сейчас это единственный способ удержать его.

Зачем мне это было нужно? Почему я пристал к Зайцеву? Не знаю. И тогда не знал. Попросту меня поразила крутая перемена в человеке.

Мы пробыли в «шайбе» около часа. Я расстался с Зайцевым в плохом настроении. Несмотря на обещание Крамова, он так и остался чернорабочим. Поставили временно и… забыли о нем.

В этом не было ничего исключительного. Чернорабочие, или, как у нас теперь принято говорить, разнорабочие, нужны на любом строительстве. Но меня поразило, как это отразилось на Зайцеве, поразила перемена, происшедшая в нем.

Когда вам говорят, что кто-нибудь умер, вы реагируете на это совсем не так, как если бы человек погиб на ваших глазах. Сравнение, может быть, не вполне подходящее, но в нем есть доля истины. Я вдруг почувствовал ответственность за судьбу этого парня. Мне запомнились его слова: «Поработаю на практике, потом на курсы пойду!» Ведь он в большую жизнь рвался, этот парень!

А теперь в нем что-то сломалось… Я не мог равнодушно видеть это и уговорил Зайцева прийти ко мне завтра на участок. Во мне еще не созрело решение, что делать, на какую работу предложить ему перейти, но я знал — в таком состоянии Зайцева не оставлю.

Время было уже позднее, разговор с Зайцевым задержал меня, и на комбинате я не застал никого из начальства.

Я вернулся на участок. Светлана уже спала.

Утром меня разбудил стук в окно. Я высунулся и, к своему удивлению, увидел Зайцева.