В преддверии философии. Духовные искания древнего человека - Генри Франкфорт

Возможно, мы имеем дело с двумя независимыми поисками направления. В котловине Верхнего Египта, где отличительная черта местности — Нил, очевиднейшим образом текущий с юга, компас человеческого внимания указывал на юг. В Дельте же, где река разливается широко, направление ее течения не так обращало на себя внимание и восход солнца на востоке казался более важным явлением. Поклонение солнцу, таким образом, могло иметь большее значение на севере, а затем могло распространиться на всю страну в качестве государственной теологии в результате какого-то доисторического покорения юга севером. Такое покорение установило бы теологический примат солнца и сделало бы восток, место возрождения светила, важным регионом, но не могло бы оказать влияния на слова, — указывающие на то, что первоначально человек ориентировался на юг.

Сформировавшаяся теология, какой мы ее знаем в исторические времена, сделала восток, страну, где встает солнце, местом рождения и возрождения, а запад, страну захода солнца, местом смерти и загробной жизни. Восток был ta-netjer, «Страной Бога», ибо на востоке солнце поднималось в своей юной славе. Этот общий термин для обозначения востока применялся даже к определенным чужим странам, во всех других; отношениях презренным. Сирия, Синай, Пунт — все они лежали на востоке, и даже испорченные горами, деревьями, дождем, населенные «жалкими азиатами», они все-таки принадлежали юному богу солнца. Поэтому они также назывались «Страной. Бога» и пользовались отраженной славой благодаря географической случайности, а не каким-то собственным заслугам. Всякая ценная продукция этих восточных стран безоговорочно относилась не на счет их жителей, а на счет бога солнца: (корабли нагружены) «всеми деревьями прекрасными Земли Бога (здесь: страна Пунт), кучами благовонной мирры, деревьями, несущими мирру, черным деревом и слоновой костью чистой…. павианами, обезьянами, гончими, шкурами леопардов»11 или «…кедр, можжевельник, сосну (?) … все деревья прекрасные Земли Бога»12.

Благодарная радость всего живущего при каждом новом появлении утреннего солнца вновь и вновь выражается в учении, возникшем в результате почитания восходящего солнца… Контраст между вечером и утром был контрастом между смертью и жизнью. «Ты заходишь на западном склоне неба — и земля во мраке, подобно застигнутому смертью… [но] озаряется земля, когда ты восходишь на небосклоне и Обе Земли просыпаются, ликуя, и поднимаются люди… все оживают, когда озаришь ты их сияньем своим»13. Не только все человечество объединяется при этом обновлении жизни, но «все животные прыгают на ногах своих, все крылатое летает на крыльях. своих»14 и «„Хвала тебе“, — говорят все существа, как один»15. На египетских картинах мы видим утреннее почитание солнца животными: обезьяны распрямляют замерзшие за ночь члены, явно приветствуя солнечное тепло, страусы разминаются на заре, танцуя величественную павану в первых лучах солнца. Для человека, наблюдавшего такие явления, они были наглядными. доказательствами общности людей, зверей и богов.

Но вернемся к представлению египтянина о мире, в котором он жил. Мы попробуем показать его в одной-единственной картине, которая будет верна лишь отчасти. Во-первых, перед нами примерно три тысячелетия обозримой истории со следами частично различимого доисторического развития. На всем протяжении этого отрезка времени происходили постоянные медленные изменения. Во-вторых, древний египтянин не оставил нам ни одной формулировки своих взглядов, которую мы могли бы использовать в качестве основного ядра нашего исследования. Пытаясь выбрать и объединить обрывки идей из разрозненных источников, мы уступаем нашему современному стремлению к единой, завершенной системе. Другими словами, наше современное желание схватить одну-единственную картину — фотографично и статично, в то время как картина древнеегипетской жизни была кинематографична и текуча. Например, мы захотели бы выяснить, покоилось ли небо на столбах, или его поддерживал бог. Египтянин ответил бы: «Да, его поддерживают столбы, или бог, или оно покоится на стенах, или оно — корова, или богиня, чьи руки и ноги касаются земли». Его удовлетворяло любое из этих объяснений, в зависимости от подхода, и ему ничто не мешало мыслить одновременно оба изображения: богиню, чьи руки и ноги касаются земли, и бога, поддерживающего богиню неба. Эта возможность существования точек зрения, взаимно дополняющих друг друга, относится и к другим представлениям. Так что мы выберем одну лишь иллюстрацию, помня, что это — рассказ характерный, но не единственно возможный.

Египтянин представлял себе землю в виде плоского блюда со сморщенным ободком. Внутренним дном этого блюда была плоская аллювиальная равнина Египта, а сморщенным ободком — цепь горных стран — чужих земель. Блюдо плавало в воде. Бездонные воды, на которых оно покоилось, египтяне называли «Нун». Нун были водами подземного мира, и, согласно тому же представлению, Нун были первобытными водами, из которых возникла жизнь. Из этих же вод подземного мира жизнь рождалась и сейчас, ибо солнце каждый день вновь рождалось из Нун и Нил рождался из пещер, питаемых Нун. Кроме того, Нун были водами, окружающими мир, Океаном, образующим внешнюю границу. Океан также назывался «Большой Обтекающий» или «Великая Зелень». Поэтому ясно было, что солнце после ночного путешествия под миром должно было возродиться на восточном горизонте из вод, окружающих мир, подобно тому как все боги некогда вышли из Нун.

Над землей нависала перевернутая чаша неба, образуя верхнюю границу вселенной. Как мы уже сказали, жажда симметрии, равно как и чувство, что пространство ограничено, породили представление о существовании противонеба, находящегося под землей и ограничивающего пределы подземного мира. Такой была вселенная, в которой действовали человек, боги и небесные тела.

В эту картину необходимо сразу же внести некоторые поправки. Мы изобразили небесный свод как бы парящим в воздухе в подвешенном состоянии. Древнему египтянину это показалось бы опасным, ему понадобились бы какие-нибудь явные средства поддержки небосвода. Как мы уже сказали, египтянин мыслил себе различные способы поддержки небосвода, в зависимости от разных представлений, несовместимость которых он охотно игнорировал. Простейшим приспособлением были четыре столба, установленные на земле и поддерживающие вес небосвода. Они стояли на границах земли, что видно из таких текстов: «Я распространил страх перед тобой вплоть до четырех (опорных) столбов неба»16. Их число заставляет предположить, что они были расположены соответственно четырем странам света. К счастью, это устройство импонировало египтянам как одновременно надежное и вечное: «(Так же устойчив) как небо на его четырех столбах»17 — не раз употреблявшееся сравнение.

Но у небосвода могла быть и другая опора. Между небом и землей находился Шу, бог воздуха, и его обязанностью было прочно стоять на земле и нести вес неба. В Текстах Пирамид (1101) сказано: «Руки Шу — под небом, для того, чтобы нести ею». Характерно, что в другом варианте этого текста говорится: «Руки Шу — под Нут, для того, чтобы нести ее», ибо небо, конечно, олицетворялось в виде божества — богини неба Нут. Она изображается низко склонившейся к земле, так что пальцы рук и ног касаются земли, а солнце, луна и звезды украшают ее тело. Либо она сама несет тяжесть своего веса в этой позе, либо ей помогает бог воздуха Шу, принимая часть ее веса на свои вытянутые руки.

Кроме того, небосвод может изображаться в виде нижней поверхности живота небесной коровы, усыпанного звездами и производящего Млечный Путь, вдоль которого ладья солнца ежедневно совершает свой небесный путь. Похоже, что египтянина не волновало, что эти представления в своей существенной части взаимоисключают друг друга. Он мог в одном и том же тексте использовать различные представления о небе. Любая концепция нравилась ему и имела непреходящую ценность в текучей вселенной, в которой почти все было возможно для богов. В пределах своих стандартов вероятного и убедительного египтянин был по-своему логичен. Все его представления о небе и способах его поддержки внушали ему уверенность, а не растерянность, потому что все они были надежными и устойчивыми и потому также, что одно представление дополняло другое, а не противоречило ему.

Под небесным сводом располагались небесные тела: звезды, свисающие с перевернутой чаши или же покрывающие блестками живот коровы или богини, и луна, представляемая подобным же образом. Луна занимает на удивление незначительное место в египетской мифологии, или, лучше сказать, в дошедших до нас свидетельствах. Можно обнаружить следы существования важных древних центров поклонения луне, однако в исторические времена это поклонение сместилось в сторону некосмических аспектов божества. Так, важнее были функции бога луны Тота как бога мудрости и божественного судьи, нежели его небесная деятельность. Убывающий и растущий диск луны, как одно из двух небесных очей, превратился скорее в формальную часть мифа об Осирисе, играя роль раны, нанесенной Гору в его битве за отца, раны, которая ежемесячно залечивалась богом луны. Эта идея была заимствована из какого-то более древнего мифа, в котором луна имела значение, сравнимое с солнцем, другим небесным оком. В исторические же времена роль луны не шла ни в какое сравнение с ролью солнца.