Человек из офиса - Гильермо Саккоманно

Соломенная шляпа, темные очки, черные усы, цветастая рубашка, белые брюки и туфли, всегда с чемоданчиком в руке, под обжигающим солнцем, идет по пустынной в час сиесты улице. Песня слышится из таверны. Посетителей не много, уткнулись носами в столы. В углу смуглая девчонка с косами играет на гитаре. Между перебором струн слышится гудение мух.

Спрашивает бутылку мескаля[8]. Оглядывается вокруг. Уже не нужны ему деньги. Понимает: чтобы оказаться здесь, не стоило делать того, что сделал. Не стоило запутываться с девушкой в безнадежной страсти, которая привела к беременности. Не стоило во имя этой страсти отнимать жизнь у жены и выводка. И красть не стоило. Вспоминая каждый из этих поступков, чувствует усталость. Спрашивает себя, не было ли то, что он делал ради счастья, верхом несчастий. Теперь он понимает, что счастье было не там, где он его искал. Может быть, счастье — в желании быть счастливым. Этот стол, эта девчонка, песня о ласточке. Теперь имеет значение только прохлада таверны, мескаль и песня. Срывает накладные усы. Проведя рукой по лбу, замечает, что капельки пота окрасились краской для волос. Снимает очки. Понимает, что судьба посылает ему сигнал. Сигнал — в бутылке. И этот сигнал — червяк.

Приканчивает бутылку и проглатывает червяка. Червя вины. Девчонка допела песню. Он подходит к ней. Уже не маскирует хромоту. Отдает ей чемоданчик. И уходит.

Опять на солнцепеке. Говорит себе: все, что он хотел, — это стать другим. Но он не другой, он все тот же, всегдашний, застывший на сиденье пустой подземки и в темноте, пробудившийся от вызванного усталостью сна, со слипшимся ртом и тошнотой оттого, что проглотил червя. Только теперь, проснувшись в темноте, с сильно бьющимся сердцем, он понимает: уснул в последнем поезде, уже проехал конечную станцию, и сейчас один в лабиринте туннелей и путей, где поезда застывают в неподвижности до утра. Попался. Выхода нет: проведет ночь здесь, в подземелье, арестантом этого лабиринта.

Даже света нет, чтобы почитать научный журнал. Ноги замерзли. Дрожит. Чихает.

42

Даже в такую ночь, когда льет как из ведра, вертолеты по-прежнему кружат над зданиями. Дождь стучит в окна офиса.

Не сидится за столом. Молнии освещают столы-гробы. Оглядывается на стол позади. Время от времени раскрывает тетрадь. Прочитывает несколько строчек и тут же прячет ее в ящик. С тех пор как сослуживец пропал, его стол остается пустым. Раз нет замены, думает он, это должно иметь объяснение. С одной стороны, эта пустота может означать, что там, наверху, сокращают расходы и в самый неожиданный момент может случиться новое сокращение персонала. С другой — это отсутствие стало почти осязаемым, превратилось в кару: с тех пор как сослуживец пропал, он вспоминает о нем все чаще, а иногда ощущает, как, невидимый для других и видимый ему одному, тот наблюдет за ним точно так же, как делал при жизни. Тогда он внезапно поворачивается и вместо сослуживца видит другого, пишущего в тетради. Сожалеет, что не отделался от другого как от сослуживца. Потому что ради избавления от другого придется сначала отделаться от самого себя.

Но есть и иное объяснение. Пустой стол — постоянный знак власти шефа, одна из его макиавеллиевских уловок, на этот раз предназначенная только ему одному, напоминающая о том, что он доносчик. А известно: доносчик гораздо подлей тех, кто, как сослуживец, своей жалкой сельской мечтой пытается сказать «нет». Такое объяснение опровергает слова секретарши, что шеф ценит его еще больше с тех пор, как он донес на сослуживца. Теперь он убежден: шеф не заменит сослуживца, пока он, замученный своей подлостью, не бросится наконец в стекла и не сгинет в ночи, разбившись вдребезги. Представляет себя: вид отсюда, сверху — сгусток крови на асфальте. Не одна и не один покончили с собой, бросившись сквозь стекла. Как и летучие мыши, они были четвертованы лопастями вертолетов.

Направился к вешалке, надел пальто. Ему уже наплевать на печальное состояние его пальто.

Ее беременность еще не заметна. Правда, и срок невелик. Но может быть, это просто задержка. Ложная тревога. Или уловка? С того вечера, когда они побывали на кикбоксинге, она с ним не разговаривала. Каждую ночь он бродит, не выбирая дороги, кружит, блуждает, рискуя попасть под осколки гранаты, наткнуться на клонированных собак, на перестрелку, на облаву или оказаться в полиции как подозреваемый. Выйдя из офиса, начинает кружить. Холод, сырость, усталость и озноб резко выделяют его хромоту. Не торопится домой. Иногда ночью, на ходу, замечает себя в витринах, а другой, отраженный, иронически поглядывает на него.

На улице — потоп. Ветер превращает дождик в водопад. Переходит улицу под гудки. Уже промок. Темнота. От штормового ветра — обрывы электросети в разных концах города. Громы и молнии перемежаются с грохотом бомбы в соседнем квартале, на последнем этаже посольства. Светофоры не работают. Легковушки и автобусы сбиваются в пробки. Когда разражается такая буря, по мере наступления темноты целые районы города гаснут. Все бездомные бросаются грабить и убивать. Если хочешь вернуться домой, нужно поспешать. Сейчас или никогда. Многие чиновники уходят пораньше или остаются в своих конторах. Лучше уж работать всю ночь не смыкая глаз, чем ради отдыха в собственной кровати рискнуть встречей с грабителями, которые прочесывают улицы и авениды. Полиция и армия устраивают охоту на всех без исключения. После такой штормовой ночи утром обнаруживаются штабеля трупов: мужчины, женщины, старики, дети. Неистовство не знает исключений. Но он не торопится в свою квартиру. Уже промокшим добирается до противоположного тротуара и укрывается в портике. Отсюда виден вход в здание, где он работает. Хочет убедиться, не выедет ли она в автомобиле шефа. Она выходит. Выходит через главный подъезд, торопясь и одна. Замечает, что он следит за ней. Что идет за ней. Походка нервная. Останавливается у входа в подземку. Он закрыт. Значит, движение остановлено. Она пересекает авениду, увертываясь от легковушек и грузовиков, бронетранспортеров и мотоциклов, машин «Скорой помощи» и патрульных машин. Она убегает. Он преследует. Оступается — хромота виновата. Тонет в потоке машин. Брызги из-под колес хлещут по лицу. Скоро, когда девушка поймет, что нет способа добраться до дома, когда каждая авенида — поле боя, на каждом углу — засада, ей, отчаявшейся, придется присоединиться к нему.

Ее силуэт едва прорисовывается сквозь ливень. Сворачивает в переулок. Хромота мешает ему бежать быстрей. Поскользнулся. Она исчезает. Хоть глаз выколи. Темнота пугает. А еще смрад. Делает шаг по переулку, еще один. Самосвалы, ящики, мусоросборники. В переулке дождь шумит еще громче.

Удар приходится в спину, валит с ног. Зрение отключатся. Открывает глаза. Опрокинут в лужу. Секретарша — перед ним. В руках — железный штырь. Обеими руками держит его. Не нужно резких движений, говорит он ей, беременным это вредно. Она взмахнула штырем, он вовремя уклонился. Штырь ударяется о цемент. Он поднимает руки вверх, защищаясь от следующего удара. Но не успевает.

После дождя — завеса мороси. Когда приходит в себя, выбирается из переулка, держась на стены. На авениде движение поредело. На углу дежурят бронетранспортеры. Изображая спокойствие, направляется к следующему перекрестку. Повторяются его ночные хождения. Угадывает силуэты людей, слышит крики. Часто рядом гремят выстрелы. Крик от боли. Кто-то падает.

Когда очнулся, не помнил, как дошел до дома. Лежит лицом вниз на полу. Выводок собрался вокруг, рассматривает его как умирающую мошку. Вокруг — слюнявые рты. Один тронул его носком, чтобы проверить, жив ли еще. Жена спугнула выводок. Построила толстяков и отправила в школу. Потом занялась им. За руку оттащила в ванную, под горячий душ. Пускает холодную воду, чтобы взбодрить. Приказывает проглотить таблетки аспирина. И допить кофе. Жена чистит брюки, пиджак, пальто. Пока он сидит с чашкой кофе на стуле, в трусах, она гладит его одежду. Ругает его и грозит утюгом.

43

Этим утром он как робот с поломкой в моторе. Опрокинутое лицо, как и у тех, кто не выспался и не побрился. Насмешки, ухмылки. Все смотрят на него. Наверное, знают, что его часы сочтены. Неясный, призрачный гул голосов доходит до его стола. Девушка по-прежнему безразлична. Он примирился с болью разлуки, это единственное, что осталось у него. Боль сохранит ему телесную память о ней.

Затем опять ночь. Бродит по улицам, шагает без остановки. Холодно. Ветер подхватывает водяную пыль. Но он не останавливается. Ходьба помогает сохранить тепло. Губы шевелятся, что-то шепчет. Но не сам с собой разговаривает. Спорит с другим. Гневно возражает. Он против всего, что говорит другой. Этот другой виноват во всех его несчастьях. Хотел бы избавиться от него, но не знает как. Подходит к порту, когда возникает идея: способ избавиться от другого — броситься в воду с булыжником на шее. Утонув, утопит и другого. План хорош, но есть в нем и серьезный недостаток: он еще не хочет умирать. Сама идея, понимает он вдруг, это идея другого, который хочет избавиться от него. Другой решил его убить, но он не предоставит ему такого удовольствия. Пусть он посредственность, но не идиот.