Леонардо да Винчи и Братство Сиона - Линн Пикнетт

Сама концепция поедания Бога — обряд Мессы — чужда евреям. Десмонт Стюарт говорит:

«Понятие, что зерно есть Осирис, было распространено в Египте, хотя существовало аналогичное понятие единения с Деметрой и Персефоной и в Греции».[108]

Еще одно подобие с учениями таинств, не имеющее аналога в иудейской вере и религиозной практике, — история воскрешения Лазаря. Это явно акт инициации или посвящения: Лазарь прошел через символическую смерть и второе рождение, что является часто встречающимся обрядом учений таинств того времени, отзвук которого встречается в некоторых ритуалах франкмасонов. Единственное каноническое Евангелие, в котором дается этот эпизод — от Иоанна, — трактует его как буквальное воскрешение из мертвых. Но «Тайное Евангелие» от Марка явно дает понять, что этот акт был символическим: им была отмечена «смерть» прежнего Лазаря и рождение духовно обновленной личности. Предположительно, из других Евангелий этот эпизод был изъят за слишком прямое сходство с обрядами культов таинств. Но с точки зрения данного исследования наиболее значимым является прямое- подобие этого обряда ритуалу церемонии «повторного рождения» в египетском культе Исиды. Десмонт Стюарт говорит (в отношении мистики культа Исиды I века):

«… произошедшее в Вифании показывает, что Иисус практиковал элементы мистерии, родственные тем, что испытал Луций Апулей во время мистерии культа Исиды».[109]

Даже сам факт распятия усиливает позицию евреев, отрицающих, что Иисус был тем Мессией, которого ждали, потому что столь позорная смерть была не для всепобеждающего Мессии. Само по себе это христиан не волнует, поскольку они придерживаются мнения, что мессианство Иисуса было в терминах духовности гораздо шире ожидаемого евреями. Однако имеются другие проблемы Нового Завета в отношении смерти Иисуса. По всей видимости, христианская интерпретация смерти как высшего мистического жертвоприношения была придумана позднее, чтобы устранить расхождение между ожидаемыми евреями качествами Мессии и тем, что на самом деле произошло с Иисусом.

Было выдвинуто предположение, что Иисус и его ближайшее окружение создали новую концепцию Мессии, заимствовали для этого идеал Страдальца за справедливость, взяв в качестве образца Иосифа из апокрифов еврейских авторов. Но весьма важно то обстоятельство, что на еретическом севере Палестины — в Галилее — Иосиф вобрал в себя некоторые черты сирийского культа Адониса-Таммуза.[110] Ученые отметили также влияние пастушеского бога Таммуза на Песню Песней,[111] которая, как было показано, столь важна для культа Черной Мадонны. Есть вероятность, что Иисус называл себя Добрым Пастырем (пастухом) по аналогии с Таммузом и что его последователи в то время хорошо знали этот термин — Вифлием был главным центром культа Адониса-Таммуза. (Интересно, что христиане, такие как Святой Иероним, были возмущены существованием Храма Таммуза в Вифлиеме — месте рождения Иисуса.)

Следует заметить, что хотя многие современные комментаторы признают наличие сильного языческого влияния на жизнеописание Иисуса и его учение, но исследованием влияния, помимо поверхностного упоминания, они не занимаются. Например, Хью Шонфилд говорит:

«Назорей из Галилеи сумел постичь, что смерть и воскрешение являются мостом между двумя состояниями (Страдальца за справедливость и Царя-Мессии). Традиция земли, где каждый год умирал и вновь поднимался Адонис, звала к этому».[112]

А Джоффрей Эш признает:

«Христос стал Спасителем по образцу умирающих и воскресающих богов в культах таинств Осириса, Адониса и других».[113]

Прототип, который наиболее точно отвечает истории Иисуса, пришел к нам в виде египетского бога Осириса, супруга Исиды. Он был убит в пятницу и воскрес через три дня.[114] Кроме того, известно, что в первые дни христианства титул Христос путали с другим греческим словом Хрестос, которое означает кроткий или добрый. В некоторых ранних греческих рукописях Евангелий вместо Христос использовано именно это имя. А вместе с тем Хрестос — это один из эпитетов, которым традиционно характеризовали Осириса, — существует даже надпись в Делосе, посвящение Хресте Исиде.[115]

Слова, который простонал Иисус на кресте, тоже поддаются языческому истолкованию. Оба варианта — по Марку и по Матфею, переведены как «Боже мой! Боже мой!» (Для чего ты Меня оставил?), хотя сообщается, что некоторые свидетели не поняли слова и сочли их обращением к пророку Илие, которого сам Иисус связывал с Иоанном Крестителем.[116] Но на арамейском языке «Боже мой» звучит как «плахи». Десмонд Стюарт предполагает,[117] что на самом деле было, произнесено слово Гелиос — имя бога солнца, что особо интересно, поскольку застонал он в тот момент, когда наступила необычная тьма в полдень. Действительно, в одной из самых ранних рукописей Нового Завета говорится: свидетели подумали, что он обращается к Гелиосу — культ которого был широко распространен в Сирии до IV века, — и был христианизирован подменой Гелиоса на имя Илия. А бог солнца, по сути своей, связан с цикличностью умирания и возрождения.

Итак, мы видим, что Иисус вполне укладывается в концепцию умирающего бога, но этим прототипом вся картина древних таинств не ограничена. Бог — Осирис, Таммуз, Аттис, Дионис или любой другой — всегда выступает в паре с супругой, богиней, играющей главную роль в драме воскрешения. Вот как пишет об этом Джофрей Эш:

«Всегда бог был обреченным трагическим любовником богини, ежегодно умирающим вместе с растительностью и вновь возрождающимся весной…».[118]

Очевидно, что если Иисус действительно выполнял роль «Умирающего Бога», то согласно традиции чего-то здесь недоставало. Далее она продолжает:

«В роли умирающего и воскресающего Спасителя его нельзя воспринимать как одиночку. Такие боги никогда не были одни… Вы не можете представить себе Осириса без Исиды, или Аттиса без Кибелы».[119]

Критики говорят, что Иисус не мог играть роль умирающего бога, поскольку у него не было соответствующей богини. Он был, утверждают они, уникален в своей подлинной божественности и не нуждался в женщине, чтобы разделить эту божественность с ней. Ну, а если у него все же была женщина? Разумеется, была: знание об этом тайно передавалось «еретиками» из поколения в поколение. «Исидой» Иисуса была Мария Магдалина.

Египтяне обращались к своей царице Исиде: «Царица богов… ты, женщина в красном… хозяйка и распорядительница гробниц…».[120] Магдалину традиционно изображают в красных одеждах, что считается признаком того, что ее считают «прелюбодейкой». А между тем именно Магдалина возглавляла церемонии в гробнице Иисуса.

Поймите это, и многое из того, что было утеряно, намеренно сделано неясным и искажено, встанет на свое место, включая истинную природу того, что можно назвать подлинным христианством.

Несмотря на первое впечатление, Женское Начало в Евангелиях присутствует — по меньшей мере в оригинале. Вот знаменитые первые слова Четвертого Евангелия: «В начале было Слово и Слово было у Бога, и Слово было Бог». Хотя концепция Слова («Логос») заимствована у неоплатоника еврейского философа Филона Александрийского, современника Иисуса, в этом — от Иоанна — варианте она недвусмысленно выглядит концепцией Женского Начала. Логос — термин мужского рода, но, как ни парадоксально, концепция, стоящая за ним, женская. Нет сомнения, произошла некоторая путаница, когда в Евангелия включали заимствования из источников — и позднее мы осознали значение настоящего происхождения этого пассажа.

Фраза «… и Слово было у Бога» есть радикально изменяющий начальный смысл перевод, но столь удобно устраняющий неуместные толкования. В оригинале использованы греческие слова «pros ton theom, что буквально переводится как «идущий к Богу» и означает мужчину, ищущего единения с женщиной. Джордж Виттершейн дает следующее толкование:

«… мы можем использовать даже слово «эротика» для описания жажды единения, позволяющего преодолеть одиночество.

Ключом ко всему… было взаимное влечение между мужчиной и женщиной, которое аналогично… влечению между Словом и Богом».[121]

И точный перевод первых строчек Евангелия от Иоанна звучит так:

«В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» (Ин.1.1.).[122]