Рожденные бурей - Николай Островский

– А где они достали приказы?

– Смею доложить, не иначе как в Управе. Они там просто свалены пачками в коридоре. Всякий, кто хотел, мог взять.

Врона сделал два шага по направлению к вахмистру. Дзебек попятился на столько же.

– Слушайте, вы! Шулер! Я дал вам мундир и чин, но я вас повешу, предварительно приказав всыпать сто плетей, если вы мне не раскопаете всего этого! Вот вам тысяча марок. Соберите весь ваш сброд и не являйтесь без тех, кто это напечатал… А сделаете – чин подпоручика и тысяча марок! Клянусь богом, я делаю преступление против чести! Такая хамская морда не достойна офицерских погон. Но вы их получите, если не предпочтете висеть… Не подумайте сбежать с деньгами – я вас найду и под землей. Марш!

Дзебек схватил деньги и повернулся так быстро, что палаш не поспел за ним, отчего вахмистр едва не упал, споткнувшись. Подхватив палаш, он выскочил в коридор.

– Так вот за что твоего мужа на фронт послали, – прошептала Людвига.

– Ясновельможная пани! Прошу вас! Ноги ваши целовать буду… Пан граф все для вас сделает… Спасите его! – рыдала Франциска, обнимая колени Людвиги.

– Хорошо, я все сделаю, только перестань плакать, – растерянно говорила Людвига.

– Ради святой Марии, поспешите, ясновельможная пани! Сегодня ночью их расстреляют. Сам капитан сказал, – бормотала Франциска, с трудом поднимаясь с пола.

– Я сейчас пойду к графу. Успокойся, Франциска, – сказала Людвига.

Избегая умоляющего взгляда измученной женщины, она быстро вышла из комнаты.

– Кто там? Ах, это ты, Людвись! Прости меня, но я очень занят. – Эдвард положил на стол трубку полевого телефона.

Его кабинет был превращен в штаб. На столе – два телефона. На стене карта края, утыканная красными и черными флажками. Палаш и револьвер лежали на диване.

– Эдди, на одну минуту… Я прошу тебя сделать для меня одну вещь…

– Говори, Людвись. Ты же знаешь, что я для тебя все сделаю.

Зазвонил телефон. Эдвард взял трубку.

– Да, я. Что? В Павлодзи восстание? Что такое? На вокзале стрельба? Сейчас же узнайте, в чем дело. Конечно… Поставьте всех на ноги… Сейчас приеду… Что? Немецкий эшелон?.. Пришлите взвод для охраны усадьбы. Да. Сейчас еду!

Эдвард в бешенстве швырнул трубку на стол.

– Что случилось, Эдди?

Могельницкий торопливо застегивал пояс, на котором висели палаш и револьвер. Лицо его было мрачно.

– Небольшие неприятности. Мы все это устраним… Вскоре здесь будет Владислав со взводом кавалерии. Не волнуйся, радость моя, все уладится. Но на всякий случай будьте готовы к отъезду… Я позвоню из штаба. Ну, прощай!

– Эдди, а моя просьба?

– Прости, ты о ней скажешь вечером…

– Но тогда будет поздно. Я прошу тебя, Эдди, умоляю… Сделай это для меня – освободи сына Юзефа! Мне страшно даже сказать, но его собираются расстрелять сегодня ночью.

Она преграждала ему путь.

– Ах, вот ты о чем? Ну, этого сделать нельзя! Это опасный человек. И вообще, моя дорогая, не вмешивайся в эти дела. Я спешу, Людвись.

– Умоляю тебя, Эдди! Сделай это ради меня… Слышишь? Умоляю!

Она обняла его за плечи и нежно прильнула к нему.

Но он разжал ее объятия и решительно отодвинул в сторону.

– Я не могу остаться здесь ни одной минуты. Меня ждут. На вокзале неспокойно… Прощай.

Она схватила его за рукав мундира.

– Эдди, ради нашей любви, прошу тебя! Если ты не сделаешь, значит, не любишь…

Он резко повернулся к ней, холодный, совсем чужой.

– Я прошу тебя, я, наконец, требую… да, требую не вмешиваться в дела штаба! Ты просишь невозможного. Что тебе до них? Эти люди готовы уничтожить нас, а ты их еще защищаешь… Твоя гуманность неуместна. Их надо истреблять, как бешеных собак! Пожалуйста, без истерики! Вместо того, чтобы мне помочь, ты только мешаешь…

Закрылась дверь. Быстро прозвучали по коридору твердые шаги и звон шпор. Через минуту трое всадников неслись вскачь к городу.

Глава шестая

Дзебек твердо решил заработать золотые погоны подпоручика и тысячу марок, а в случае неудачи – скрыться подальше. И так уже давно пора было переменить место. Но сейчас, когда шла игра и лишь раздавались карты, шулер поборол в нем труса. Сначала «ударить по банку». Жди, пока опять настанет такое сумасшедшее время, когда так же легко стать генералом, как и быть повешенным. Только бы не сорваться! Большая игра бывает раз. И он действовал.

Захватив с собой двух капралов и сержанта жандармерии Кобыльского, еще недавно служившего швейцаром в «заведении» пани Пушкальской, Дзебек устремился в рабочий поселок.

У дома, где жил Пшеничек, пролетка остановилась.

– Стоп! – Дзебек соскочил на мостовую. – Кобыльский, за мной! Авось мы накроем эту стерву Пшеничека… – И, придерживая палаш, он вбежал во двор.

– Вот он, вот он! Стой! Стрелять буду! – с дикой радостью заорал Дзебек, когда перед самым его носом шарахнулась назад в коридор высокая фигура пекаря.

Леон влетел в комнату, как бомба, и тотчас запер дверь на ключ.

– Езус-Мария! Что такое? – вскрикнула мать.

Но в дверь уже ломились.

– Кобыльский, вышибай, а то уйдет!

Сержант разбежался и всей тяжестью тела грохнулся в дверь. Он ввалился вместе с вышибленной дверью в комнату, не удержал равновесия и упал на пол.

В то же мгновение Пшеничек ринулся к окну, высадил головой раму и выпрыгнул в сад.

Звон разбитого стекла, ворвавшиеся люди и бегство сына ошеломили стариков Пшеничек. Они онемели от ужаса.

– Держи его! – бесился Дзебек, которому выбитая дверь и поднимающийся Кобыльский мешали подбежать к окну.

– Опять ушел… Эх ты, тумба! Чего смотрел? Под носом был, сволочь!

Кобыльский, потирая ушибленное колено, мрачно огрызнулся:

– Он, пане Дзебек, у вас тоже под носом был…

Дзебек накинулся на старика:

– Ну ты, старая кляча! Собирайся! Мы там тебя подогреем, ты нам скажешь, где он скрывается.

– Пане военный, за что же меня? – мешая чешскую речь с польской, залепетал старик.

– Ты еще спрашиваешь, за что, каналья? Я тебе что говорил вчера, – как только придет, сейчас же заявить мне!

– Так где ж это видано, пане, чтобы на родного сына…

– Ну так вот, мы тебя подучим. Ты за все это ответишь… Марш!

– Куда вы его ведете? – в ужасе закричала старуха.

– Цыц ты у меня, ведьма! Все вы одного поля ягода… Цыц, а то тут тебе и конец…

Старик шел между двумя жандармами без шапки, беспомощно опустив голову.

Кругом стояли молчаливые соседи, недоумевая, за что арестовали честного колесника, всегда тихого, прожившего в этом доме без единого скандала почти двадцать лет.

Через полчаса четверо жандармов ворвались в домик, перепугав детей и жену Патлая. Их приезд сразу бросился в глаза. Здесь жили сахарники. Патлая знали все. Около дома через несколько минут собралась кучка рабочих.

– Что тебе передал мальчишка из тюрьмы? Говори! – как коршун, налетел Дзебек на жену Патлая.

– Я ничего не знаю… – шептала маленькая, худенькая, испуганная женщина. Дети мал мала меньше жались в угол за ее спиной.

– Ну, ты… – Дзебек похабно выругался, – ты у меня заговоришь!

Он торопился. Чутье ищейки подсказывало ему, что именно здесь можно найти след, так или иначе ведущий к тем, кто напечатал воззвание.

– Ну, так вот… Вчера у тебя был этот Пшеничек. Он уже сидит у нас и все рассказал… Конечно, после того, как мы ему всыпали плетей… Так что отпираться бесполезно. Нам только надо сверить. Если же ты будешь отмалчиваться или крутить, то я с тебя шкуру спущу. Говори!..

Женщина попятилась в угол, ей было жутко.

– Я… ничего не знаю…

Дзебек торопился.

– Кобыльский, дай ей для начала!

Четырехугольный Кобыльский, с бычьей шеей и низким лбом дегенерата, поднял руку, в которой держал плетеную нагайку.

И мать и дети вскрикнули сразу – мать от боли, дети от испуга.

– Замолчи, сука… Говори, что тебе передали! Говори! Кобыльский, дай ей еще!

Дикий крик женщины словно ножом резнул стоявших на улице.

– Что они с ней делают?

– Ой, хлопцы, что же вы стоите? Зайдите в дом.

– Может, там над женщиной знущаются, а вы рты пораззявляли…

– Мало того, что человека в тюрьме гноят, так еще бабу мордуют…

– Эй, мужики, пошли!

– Стой! Куда! – крикнул на рабочих капрал, стоявший у двери.

– А что вы с ними делаете?

– Чего они кричат?

– Пусти в хату!

– Почему без понятых?

Услыхав эти гневные выкрики, Дзебек подскочил к двери.

– Это что такое? Разойтись сейчас же!

Никто не уходил. Наоборот, со всех сторон на шум сбегались обитатели пригорода.

– Тетю Марусю нагайкой бьют! Я сам видел в окно… – кричал Василек, забравшийся на забор.

– За что бабу бьете? – глухо спросил у Дзебека пожилой рабочий.

Толпа напирала. Дзебек чувствовал, как страх холодной гадюкой ползет по его спине. Он знал: толпа сомнет его, если заметит этот страх. Он выхватил из кобуры револьвер.