Авантюрист - Марина и Сергей Дяченко

Я счел своим долгом расписать страдания Аланы таким образом, чтобы никому не пришло в голову дополнительно ее наказывать. Это оказалось нелишним – потому что маленькая дурочка, гордо замкнувшись, отказалась что-либо объяснять домашним. То была совершенно истерическая гордость; я все вертел головой в ожидании, что вот-вот из дальних комнат появится мать Аланы, уж матери-то грех не поплакаться, кто-кто, а мать должна была немедленно узнать обо всем и все простить. Но Аланина матушка не спешила навстречу блудной дочери, и, хоть это здорово меня смутило, расспрашивать я не стал. Что-то удержало; не тот это был случай, чтобы проявлять любопытство.

Потом явился мой будущий тесть.

Сперва я увидел силуэт в дверном проеме и решил было, что господин Солль молод; потом он шагнул вперед, я разглядел его лицо и понял свою ошибку. Отец Аланы был почти полностью сед, лицо его, когда-то красивое, теперь носило на себе решетку жестких волевых морщин. Я уже уверился в том, что господин Солль стар, но тут он взлетел по лестнице, шагая через две ступеньки; слуга, прибывший вместе с ним, все еще стоял внизу, тяжело дышал и держался за сердце – дыхание же господина Солля не сбилось ни на йоту.

Алана вздернула нос.

В этот момент мне самому захотелось дать ей подзатыльник. После всего, что было, после всего, что пережили ее родичи, – демонстрировать спесь?!

Полковник Солль шагнул к дочери с таким выражением лица, что я не удивился бы, если б он залепил ей пощечину; вместо этого он попросту обнял ее и привлек к себе. Девчонка мгновенно растаяла, будто масло на солнышке, и своим чередом пошли слезы, сопли и естественные в таких случаях слова.

Я перевел дыхание. Вот это было уже вполне по-человечески; вряд ли дело дойдет до ремня, а если и дойдет, то, по крайней мере, на трезвую голову.

Сознавая, что семейные сцены не терпят свидетелей, я потихоньку убрался в какой-то темный уголок. Там меня нашла заплаканная старушка, и нашла, оказывается, затем, чтобы поцеловать руку.

– Спаси вас Небо… Как вы нашу девочку спасли…

Старушка оказалась Аланиной нянькой.

Дом Соллей лихорадило до поздней ночи; около полуночи, когда спасенная Алана почивала на мягких подушках родительского дома, в гостиной состоялся маленький совет.

Полковник Солль был, по-видимому, незаурядным командиром. В самой его манере говорить скользила неуловимая властность, и это притом, что говорил он негромко, мягко, иногда с улыбкой; женщина, которую звали Танталь, больше молчала, и я постоянно чувствовал на себе ее изучающий взгляд.

Я рассказал им первую порцию того, что им следовало знать, – о себе, покинувшем родовой замок ради познавательных странствий, и о комедиантах, не брезгующих самыми грязными делишками. Шишка на темени до сих пор давала о себе знать, а потому, увлекшись, я сообщил все, что думал о комедиантах вообще: о разврате и непристойности, творящихся под размалеванными пологами, о кривлянии и пошлости, царящих на подмостках, и о шутовстве, в которое комедианты добровольно превращают свою жизнь.

– Не станем брать во внимание слухи, – я презрительно улыбался, – что комедианты-де воруют детей и делают из них попрошаек, что комедианты приторговывают людьми… Хотя, надо сказать, после истории с Аланой я готов поверить во что угодно. Человеческие отбросы, скитающиеся без приюта и зарабатывающие на жизнь столь низким ремеслом, способны и не на такое…

Мои собеседники слушали внимательно: Солль – с непроницаемым лицом, Танталь – со всевозрастающим странным выражением, которого я, к досаде своей, никак не мог разгадать.

– Господин Рекотарс сделал для нашей семьи так много, что мы не знаем, как его отблагодарить, – сказал Солль, когда мой рассказ о злодеях-комедиантах выдохся. – Может быть, вы подскажете? Чем-то мы можем быть для вас полезными?

Он тактично не говорил о деньгах; возможно, никого бы не удивило, если бы храбрый рыцарь Рекотарс потупился в платочек и скромно попросил пару тысяч золотых – покрыть расходы…

А вот Черно Да Скоро на моем месте и глаз бы не потупил. Гоните, мол, монету, все в мире стоит денег, даже то, что не продается…

Воспоминание о Черно оказалось даже неприятнее, чем я ожидал. В конце концов, то, что я намерен потребовать у этих людей, нельзя положить на весы, как мешок с золотыми…

Некоторое время я колебался: сказать сейчас? Пока они во власти радостного потрясения, пока они согласны на все?

А на все ли? Глядя на полковника Солля, трудно предположить, что он не умеет отказывать… И эта Танталь – ну что она так на меня смотрит?!

Я поерзал в деревянном кресле.

– Господа… Я сделал это потому, что иначе поступить не мог, и будь на месте Аланы бедная сирота… – Тут я запнулся, потому что речь съезжала на патетическую дорожку, а моим собеседникам патетика была ни к чему. – Господа, я сделал то, что сделал, не будем об этом, все хорошо, что хорошо кончается… Единственное, о чем я смел бы вас попросить, – я обворожительно улыбнулся в ответ на настороженный взгляд Танталь, – это приют, потому что сейчас уже поздно, а я не знаю ни города, ни здешних гостиниц…

– Комната для вас давно готова, – сообщил Солль удивленно.

Я поклонился.

Госпоже Тории так никто и не сказал, в какой переделке побывала ее дочь; утром Алана нашла в себе силы явиться в комнату матери с приветствием и удержать при этом слезы. Госпоже Тории ни в коем случае нельзя было видеть слез – от этого она впадала в глубокую тоску, переставала есть и больше не улыбалась; каждый, входивший в комнату к Тории, обязан был хранить спокойствие.

Алана смутно помнила времена, когда мать ее, легкая, как белка, играла с ней в догонялки на лужайке перед загородным домом. Алана помнила, как руки Тории одним прикосновением снимали боль от ушиба; Алана помнила, как вослед молодой, немыслимо красивой женщине оборачивались прохожие. Алана помнила больше, нежели знал об этом ее отец, но сегодня она сдержала слезы, отыскала в себе спокойствие, надела на лицо, будто маску:

– Доброе утро, мама…

Тория Солль улыбнулась и кивнула. Алана вышла за дверь и несколько секунд стояла, прижавшись лбом к косяку.

– Говорят птенцу – не лети из гнезда, на воле кошки ходят, – бормотала нянька, обращаясь как бы сама к себе. – Ан нет, ш-шу… Полетели…

На полпути в гостиную Алане встретился Ретанаар Рекотарс.

Был ли брат ее, Луар, так уж похож на этого человека, как она себе нафантазировала? Она ведь прекрасно помнит, что Луар был светловолосый и светлоглазый, а глаза Ретано черны до такой степени, что зрачок почти не виден. И в этой сплошной черноте остро посверкивают белые насмешливые звездочки…

Алана перевела дыхание.

Она помнит, что Луар был до невозможности высок. Но ведь самой ей тогда было пять лет, она была пигалицей рядом со взрослым братом… А теперь она выросла, но Ретано все равно кажется ей огромным, как дворцовый шпиль.

Она придумала их сходство?

Может быть, потому, что она помнит тепло и спокойствие, исходившие от старшего брата, и собственное щенячье доверие, и как удобно было обнимать его за шею… Может быть, у нее с Ретано происходит нечто подобное? Она ведь ревела у него на груди, но не испытывает ни стыда, ни смущения, а ведь она никогда не решилась бы так вот плакать в объятиях, например, отца…

– Доброе утро, принцесса. – Рекотарс был серьезен, но белые звездочки в глазах горели ярче обычного.

Как завороженная, она шагнула вперед и протянула ему руку:

– Доброе утро…

– Господин Рекотарс собирается нечто нам сообщить, – суховато сказали за спиной. Алана вздрогнула.

– Вы ведь хотели, господин Рекотарс, чтобы и Алана присутствовала тоже? – Танталь вежливо улыбалась, но Алана, знавшая ее не один год, ясно увидела скрытую за улыбкой насмешку. И напряглась, потому что в умении высмеивать с Танталь не сравнится никто в этом мире, но если она вздумает шутить с Ретано – Алана без предупреждения вцепится ей в волосы. Человек, спасший ее, дравшийся за нее, человек с острыми звездочками в глазах не заслужил ни единого косого взгляда!!

Она чувствовала себя почти оскорбленной. Ее спасителю не оказывали должных почестей. Танталь должна бы пол перед ним мести! Веником!..

– Что же мы стали? – Танталь по-прежнему улыбалась, но улыбка ее была холодна, как покойник. – Господин Эгерт ждет нас в гостиной.

Алана гордо вскинула голову. Ей хотелось взять спасителя под руку – непринужденным жестом, как давнего друга; она почти решилась это сделать – но в последний момент испугалась.

Как будто его рука горячая. Как будто она может обжечься.

Всю ночь Танталь видела во сне повозки. Пустые повозки на продуваемом ветрами холме, зови – не дозовешься. Люди, когда-то обитавшие под их плотными пологами, давно ушли в никуда, но женщине, бродившей среди вросших в землю колес, мерещились то бренчание лютни, то ломкий мальчишечий голос, то начальственный бас, велящий живее опускать борта и разворачивать кулисы…