Партизанские встречи - Вен. Андреев

Старик спрятал винтовку, укрылся в подземелье, приготовленное неизвестно кем, неизвестно когда. Он вошел туда с товарищами. Он не знал их, и они не знали его. В подземелье было темно, за воротник падали холодные капли воды. В глубине что-то шуршало, точно мыши, кто-то глухо стонал. Конники скакали над пещерой. Старик слышал конский топот, стрельбу.

— Бьют… уу-ух, подлые, — говорил кто-то в темноте и скрежетал зубами.

— Всех не перебьют… И время наше ещё придет, — ответил старик.

…Летом 1940 года, когда советские войска освободили Бессарабию, Георге Пятра, юноша двадцати двух лет, понял, что это пришло именно то время, за которое когда-то бился его отец.

Пятра пошел служить в Черноморский флот. Он обещал матери и отцу приехать на побывку… Но вот…

И как только Пятра подходил к рассказу о недавнем прошлом, он вспоминал Петровича, и язык его немел.

В том, что Пятра преданный нам человек, у нас не было сомнений. Воевал он честно, самоотверженно, как все наши товарищи. Казалось, только в бою он и начинал жить. Но кончался бой, и опять его охватывало оцепенение. Никто из нас не знал, что с ним происходит. Может, он считал своим позором плен?

Во время одного из привалов уже в Барановских лесах (мы готовились к ночному нападению на гарнизон) Моряк подошел к Рудю и сказал, как обычно, запинаясь на каждом слове:

— Товарищ… комиссар…

— Что Пятра? — спросил Рудь.

— Разрешите мне… хранить?

— Что?

— Партбилет… Петровича…

— Петровича? — спросил Рудь. И посмотрел на меня, ожидая совета.

Я молчал, внимательно вглядываясь в напряженное лицо парня. Пятра стоял в положении «смирно», одергивая длинными руками не китель, как при первой нашей встрече, а новую гимнастерку, сшитую для него партизанским портным. Темные пряди волос с побуревшими на солнце кончиками выбились из-под его пилотки и прилипли к потному лбу.

— Не принято у нас в партии это, Пятра. Но мы подумаем, подумаем, — сказал Рудь. — Я тебе скажу тогда…

Скоро проявилась ещё одна сторона характера «молчуна». Проявилась не в лагере, не в бою, а при выполнении специального задания.

Вывели мы с Рудем группу Фролова в засаду на асфальтированное шоссе. Засада удалась — мы перехватили несколько автомашин. Солдат фашистских перебили, четыре грузовика сожгли, а легковой совсем новенький семиместный «Мерседес-Бенц» (он прошел только одну тысячу километров) взяли себе.

Науменко до войны работал шофёром. Он сел за руль, и хотя машина была перегружена, мы «с ветерком» двинулись к лагерю. Путь нам преградила река. Ни переправ, ни брода здесь не было. Партизаны обычно преодолевали такие препятствия вплавь. Та группа наших людей, которая отправилась в лагерь на конях, уже перебралась на другой берег, а за нами увязалась погоня — три грузовика, до отказа набитые солдатами. Мы отстреливались из противотанковых ружей. Один грузовик загорелся, два остановились. Но окончательно ли враг отказался от преследования? Надо было быстро уходить.

На противоположном берегу, метрах а двухстах, стояла полуразрушенная и давно заброшенная деревянная сторожка. Через речку когда-то ходил паром, но теперь от причала не осталось даже и мостков. Науменко чесал затылок и посылал озорно игравшей на солнце воде проклятия.

— Ну, как? — обратился Пятра к Науменко. — Перетянем?

— Шо? Цей поганый «Бенц»? Хай вин огнем здыймется. В воду его, тай годи! — сердито ответил Науменко.

Он подбежал к машине и изо всех сил стукнул прикладом в стекло дверцы. Стекло зазвенело, осколки посыпались на сиденье. И вот тут-то впервые нас ошеломил Моряк неожиданной вспышкой. Можно было подумать, что удар Науменко пришелся не по стеклу, а по голове Пятра.

— Че фачь, мэй, нэтэрэулэ?[3] — закричал он. Густо и неудержимо, точно вода, прорвавшая плотину, полилась его молдавская речь, наполовину пересыпанная русскими словами. — Это вредительство…

— Точно так, вредительство, — попробовал отшутиться Науменко, — нимцям шкоды наробыв. За цим тут и нахожусь…

— Кап де гыскэ![4] — кричал Пятра, показывая Науменко на голову. — Себе наробыв шкоды.

На смуглом лице его выступили красные пятна, а карие глаза горели так, что подрывники только смущенно переглянулись. Пятра закусил губу, смерил взглядом реку, оглянулся на машину, сделал несколько шагов вдоль берега.

— Разрешите, товарищ командир? — обратился Пятра к Фролову.

— Действуй.

Моряк сбросил обувь, разделся. Двоих подрывников он оставил у машины, а остальным четырем скомандовал: «За мной!» — и бросился в реку.

Через несколько минут все пятеро были уже на другом берегу и разбирали сторожку. Начался сплав. Каждый из пловцов гнал три-четыре бревна. Им помогало течение. Пустив в ход ремни и прибрежный лозняк, связали импровизированный плот и подогнали его к пологому месту. Скатили на плот машину.

К вечеру машина была в лагере, а месяцев через пять мы переправили её в советский тыл.

Весть о Моряке быстро облетела все подразделения.

— От скаженный! — рассказывал Науменко. — Ледве нэ прибыв менэ. От, честное слово, перелякав. И звитки в нем такой норов взялся?

3

С раннего утра мы с Рудем у радистов. Сегодня они мучаются у аппаратов. Монотонно, как дятлы, стучат ключи. В наушниках треск, нудный писк, дикие кошачьи вопли.

— Помехи… забивают, — жаловался радист, не выпуская ключа.

После долгих, мучительных усилий радистов Рудь передал мне, наконец, шифровку ЦК партии Украины:

«Своим соединением оседлайте железную дорогу на участке Н… Фронт требует напряжения всех сил. Надеемся, задача будет выполнена с честью. Желаем успеха.

Хрущев. Строкач».

Приняли ещё одну шифровку:

«Взорвите мост через реку С. Исполнении доложить. Желаю успеха.

Пономаренко».

Фролов, Тимошук, Старченко, Томаш, Никитенко, Мясников, Дьяченко, Кожухарь были посланы на дороги. Им мы дали 150 диверсионных групп, по пять-десять человек каждая, с достаточным количеством взрывчатки. И в первые же несколько недель до полусотни вражеских эшелонов слетели под откос.

— Чув? — спрашивал Науменко Моряка.

— Что?

— А то, что хлопцы ещё двадцать поездов взорвали. Уже семьдесят! А мы с тобой ковыряемся тут, как жуки в навозе. Мудрим щось… Годи. Завтра же пиду до командира.

Науменко сосредоточенно укладывал и стягивал проволокой куски тола. Меня он не видел.

— Что ты хочешь сказать мне, товарищ Науменко?

Он быстро встал. Я подал знак продолжать работу. Пятра вышел из-за куста и подал последнюю сводку наблюдений. Просмотрев донесение, я сунул его в планшетку.

— Завидуешь? — спросил я Науменко.

— Да, товарищ командир, завидки беруть, — признался Науменко. — Семьдесят эшелонов! Знаете, что это такое? Эге-е-е!.. Батька мий був железнодорожником и в гражданскую, и после. Я знаю, що це значить.

— Ну, и что это значит?

— Это значить, что всё на дорогах летит кувырком. Я-то знаю. Мне ещё батька казав, что график на дороге — это всё. Это что те часы: заведи их, и они «тюк-так, тюк-так», а кинь в них песчинку — они и того, стоят, пока не прочистишь. А поезда! Сами поезда чего стоят?

— Цену поездам ты сильно преувеличиваешь…

— Ничего не преувеличиваю, — не соглашался Науменко.

— Они же не начисто уничтожаются!

— А бис с ними, что не начисто. По пять вагонов или платформ в эшелоне бьются, и то триста пятьдесят вагонов. Хай по пятнадцати солдат в вагоне покалечатся, и то почти шесть тысяч не доихало до фронту — ого!

Пятра глядел на Науменко широко открытыми глазами. Видимо, до этого он и не задумывался над результатами даже им вызванных крушений.

— Вот это здорово! — восхитился он. — А Петрович говорил мне: «Если бы каждый из нас убил по одному фашисту, то Красная Армия была бы уже под Берлином».

— Где это он тебе говорил? В плену? — спросил Науменко.

— Вообще разговор был о войне.

— А тут конкретно шесть тысяч. А ще переляканых[5] сколько? Хо-о! Не с великой охотой пойдешь там, на фронте, в бой, коли и назад треба озиратысь… А опять же танки. Хай их разбылось меньше, чем Фролов пише, хай всего двадцать танков разбилось, и то уже нашим хлопцам на фронте немножко легче будет. А паровозы, те что разбылись, тому Гитлерови десь потрибно браты. От вам и эшелоны… А мы тут колупаемся… — закончил Науменко.

Отрадно было слышать из уст самих бойцов выводы, сделанные на основе хотя бы и такого не сложного, но довольно верного анализа партизанской деятельности на коммуникациях врага. Они анализировали всего-навсего лишь свой узкий участок деятельности. А рядом с нами, километрах в 20–50–100, по заданиям Хрущева, Пономаренко и Строкача действовали на коммуникациях не менее крупные партизанские отряды и соединения — генералов Федорова, Ковпака, Сабурова, подполковника Маликова, майора Горобчика, Мельника, Бегмы, Иванова, Федорова-Кизя, Кота, Одухи, Шкрябача, Олексенко, Шитова и сотен других. В самый напряженный момент ожесточенного наступления гитлеровской армии под Курском и Орлом и в период её отхода партизаны пустили под откос четыреста восемьдесят четыре эшелона только на участке железной_дороги Сарны — Коростень — Киев.