Устами младенца. Соцгород – 2 - Светлана Геннадьевна Леонтьева

«Сгоряча Волк не чувствует боли. Наконец, сила превозмогла: Владислав, изнеможённый борьбою, исторгнут из брички, связанный по рукам и ногам, в плену у разбойников, прислуга убита.

– Помнишь ли, – сказал Волк, у которого глаза горели, как раскаленные уголья, – помнишь ли клятву, данную тобою в Москве, когда поступал в жонд? Ты изменил ей. Помнишь ли, что завещала мне мать твоя, когда я говорил о кинжале, который ты мне подарил? Ты истоптал завет матери. Друг, брат!!.. А насмешки надо мною, над всеми нами? Хоть бы представление друзьям, братьям красавицы-патриотки Елизаветы! Недаром нарек ты меня палачом. Да, я избран совершить над тобою приговор нашего верховного трибунала. Видишь, вот роковой кинжал! Он блеснул кинжалом, который вынул из ножен. На стали не было ни одного пятна, он не употребил его в кровавое дело с простыми смертными, приберегая для высшего назначения. »

ИВАН ЛАЖЕЧНИКОВ «Внучка панцирного боярина»

Волк – приравнен к человеку, он ходит в гости, ест, спит, попадает в дурацкие обстоятельства. Он часть человеческой природы. Волк – это даже не хищник, не страшный дурень, он лишь персонаж. Волк – имя собственное. Значит, русское, родное.

«Это напоминает немного сказку об Иване-царевиче, в которой на перекрестке стоит столб с надписью: "Если поедешь направо, волки коня съедят, налево – самого съедят, а прямо – дороги нет". Обратный путь предполагается кругом Америки. И обо всем этом толкуют здесь гораздо меньше, нежели, бывало, при сборах в Павловск или Парголово…» Гончаров И. А., Фрегат «Паллада», 1857

А ещё В. Г. Короленко, Лесков Н. С., Мамин-Сибиряк Д. Н., Салтыков-Щедрин М. Е., Аксаков С. Т., Толстой Л. Н.,А. П. Чехов…

И вот несравненный Ф. М. Достоевский: «– Теперь уж не сон! Реализм, господа, реализм действительной жизни! Я волк, а вы охотники, ну и травите волка. – Вы напрасно взяли такое сравнение… – начал было чрезвычайно мягко Николай Парфенович. – Не напрасно, господа, не напрасно! – вскипел опять Митя, хотя и, видимо облегчив душу выходкой внезапного гнева, начал уже опять добреть с каждым словом. – Вы можете не верить преступнику или подсудимому, истязуемому вашими вопросами, но благороднейшему человеку, господа, благороднейшим порывам души (смело это кричу!) – нет! этому вам нельзя не верить… права даже не имеете… но». – Достоевский Ф. М., Братья Карамазовы, 1880

«Создан мне, господи, – говорит злой человек, – главу железную, очи медные, язык серебряный, сердце булату крепкого, ноги волка рыскучего; а недругу ненавистнику моему создай, господи, щеки местовые, язык овечей, ум телечей, сердце заячье».

Блок А. А., Поэзия заговоров и заклинаний, 1906

«Назвав Вожатого – я назвала Пугачева: волка, на этот раз ягненка пощадившего, волка, в темный лес ягненка поволокшего – любить. Но о себе и Вожатом, о Пушкине и Пугачеве скажу отдельно, потому что Вожатый заведет нас далёко, может быть, еще дальше, чем подпоручика Гринева, в самые дебри добра и зла, в то место дебрей, где они неразрывно скручены и, скрутясь, образуют живую жизнь. Пока же скажу, что Вожатого я любила больше всех родных и незнакомых, больше всех любимых собак, больше всех закаченных в подвал мячей и потерянных перочинных ножиков, больше всего моего тайного красного шкафа, где он был – главная тайна. Больше "Цыган", потому что он был – черней цыган, темней цыган…»

Цветаева М. И., Мой Пушкин, 1937

«– Кольцо, звон, волк, – читала Лидия свои жребии, а Люба говорила ей старческим, гнусавым голосом гадалки…» Горький Максим, Жизнь Клима Самгина, 1936

Волк – он из сказки. Волк из жизни. Волк – сама жизнь!

«Когда он встречался с человеком, имеющим угрюмый вид, он не наскакивал на него с восклицанием: «Что волком-то смотришь!» – но думал про себя: «Вот человек, у которого, должно быть, на сердце горе лежит!» Когда слышал, что обыватель предается звонкому и раскатистому смеху, то также не обращался к нему с вопросом: «Чего, каналья, пасть-то разинул?» – но думал: «Вот милый человек, с которым и я охотно бы посмеялся, если бы не был помпадуром!» Результатом такого образа действий было то, что обыватели начали смеяться и плакать по своему усмотрению, отнюдь не опасаясь, чтобы в том или другом случае было усмотрено что-либо похожее на непризнание властей.»

Салтыков-Щедрин М. Е., Помпадуры и помпадурши, 1874

– Сказывал мужик-то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, 20 дён возили, не свозили всех, мертвых-то. Волкòв этих чтò, говорит…

Лев Толстой.

Феликс, так спать хочется! Пульхерия только что пришла уставшая, дел много, а ты вдруг опять со своими сообщениями о том, как скучаешь. У тебя жена, иди к ней. Ложись рядом. Спи! Считаю до трёх.

Раз.

Но ведь сказку-то надо дослушать! Про волка, где не ложися на бочок…

Слушай:

Пульхерия считала, что её воспитал лес. Рядом с Соцгородом был посёлок Дачный, куда в детстве Пульхерию отвозили родители на каникулы к бабушке. Высокая гора и лужайка внизу, всё это было предметами игр для девочки, можно было разговаривать с фиалками, дружить с деревьями, пить воду из ручья. Это было летом. Зимой Пульхерия иногда навещала бабушку, для этого надо было пройти три-четыре километра пешком по насыпи, затем свернуть под мостик и подняться на гору. Один раз она услышала лёгкое поскуливание. Это было по весне, в конце марта.

– Наверно, щенок, – подумала Пульхерия, следуя по талой дороге, обходя лужи, то и дело проваливаясь в грязь. В сапоги уже набралось много воды, но Пульхерия упрямо шла до первого прогретого солнцем пригорка. Там можно было присесть на свежую ярко-зелёную поросль, снять сапоги и немного просушиться. Так сказать, промокнуть воду о траву. Зубчики мать-и-мачехи цеплялись за одежду. Скулёж в зарослях густых деревьев продолжался. Пульхерия сначала решила пройти мимо, скорее всего, это бесхозные собаки нарожали щенков да и убежали за пропитанием в город. Вернутся, накормят. Но писк становился всё упрямее, сердце у девочки сжалось, и она шагнула в кусты.

…он был серым, пушистым, зеленоглазым. Скорее всего, ему даже месяца не было, такой он был неуклюжий и коротколапый этот щенок. Он запутался в каких-то верёвках, нитках, тряпках и был весь в соломе. На одну лапку так крепко примотался клок верёвки, что было понятно: щенок сам не выпутается. Пульхерия огляделась вокруг: нет ли поблизости бродячей злой мамаши этого щенка.

– Иди, иди сюда, Крепыш, – девочка достала из сумки маникюрные ножницы и перерезала верёвку,