Порочестер или Контрвиртуал - София Кульбицкая

— Вчера.

Времени у меня, слава Богу, было навалом. Куда сложнее обстояли дела с финансами. Инструктор, кряжистый пятидесятилетний кабан с авторитарным характером, усасывал мои деньги, как пылесос; пришлось заметно урезать личный бюджет и подтянуть пояс. В возмещение этого я стал часто ездить в гости к Порочестеру, чей холодильник всегда был под завязку набит всякими вкусностями, — и вообще он жил на широкую ногу. Мы усаживались кто на диван, кто — в кресло, ставили на столик свечи и под неизменный коньячок беседовали о том, о сём — чаще всего о Елене, которая была теперь нашей излюбленной общей темой, прочнейшим связующим звеном.

Порочестер жаловался, что в последнее время в их отношениях с аcidophileen что-то изменилось — не в лучшую сторону. То есть вроде бы она по-прежнему хороша к нему, в Златоперье они по-прежнему считаются идеальной парой, но появился в ней какой-то прежде незаметный нюансик, что-то новое, больше внутренней свободы, что ли. Да, именно свободы — он чувствует, что в её душе появился недоступный ему уголок, они уже не две стороны одной медали, не принадлежат друг другу всецело, как раньше.

— А ведь вроде должно быть наоборот, дружище, — беспокоился карлик, — правда же, должно быть наоборот?..

Я кивал или пожимал плечами — почему, собственно, он так считает?.. Я видел, что он жадно ищет в Елене прежнюю аcidophileen — и обижается, что она не хочет вновь ею становиться. Обратно. А ведь аcidophileen, в сущности, никогда и не существовало, она жила только в воображении Порочестера. Но он шёл в своих желаниях ещё дальше. Он хотел, чтобы и живая, реальная Лена, с которой мы теперь виделись довольно часто, превратилась в аcidophileen из Интернета. Он не только хотел этого, но свято верил, что рано или поздно это произойдёт — если мы все будем правильно себя вести. И я никак не мог объяснить ему несостоятельность его притязаний.

— Может быть, она во мне разочаровалась?.. — сокрушался карлик, раскладывая передо мной веером распечатки их форумных бесед (в нашей троице был всё тот же негласный уговор: при встрече — никакого Интернета!) и тыча пухлым пальцем в наиболее полюбившиеся ему места, для верности обведённые кислотно-жёлтым маркером. Когда он однажды попытался учудить подобное в ресторане, где у златоперьевцев проходил «Свободный микрофон», мне пришлось попросить его убрать папку с бумагами прочь, — а не то люди подумают, что на поэтическую встречу невесть как прокрался представитель сетевого (не в том смысле!) маркетинга, чтобы под шумок завербовать пару-тройку зазевавшихся литераторов. Зато Порочестер и снискал у публики гигантский успех, с отчаяния очень выразительно прочитав со сцены одну из самых горячих и злых своих пародий на какого-то местного мэтра, неопрятно и неоправданно кичащегося экой для нас диковинкой — членством в Союзе Писателей.

— Может быть, она злится? Может быть, ждёт от меня чего-то… ээээ?.. А я всё никак…

— Да Вы поймите, дружище — не она в Вас разочаровалась, а просто Вы теперь видите её совсем другими глазами, более полно, целостно — вот Вам и кажется, что в её виртуальном образе чего-то недостаёт! — наводил я тень на плетень, и бедный карлик мне верил, ибо желал поверить. А ведь я лукавил: уголочек в Елениной душе действительно был — Порочестеру нельзя было отказать в интуиции. Хозяйничал в этом тихом уголочке ни кто иной, как ваш покорный слуга. Ещё с той первой встречи мы начали переписываться, это была очень доверительная переписка, и, наверное, не было такой вещи, о которой бы мы друг друг другу не рассказали. О Порочестере в том числе. Иногда, соскучившись, я звонил ей. По вечерам за городом, должно быть, особенно грустно и одиноко. Мне нравилось слушать её голос, мягкий и немного шершавый, как абрикосовый сок.

— Как Вы считаете, дружище — пора мне с ней переспать?.. Или, наоборот, не стоит?.. Всё-таки дама уже немолодая, одинокая — вдруг она потребует, чтобы я на ней женился?!.. Как Вы думаете — может быть такое?..

— А Вы сами-то чего хотите, дружище? — вяло спрашивал я.

— Не знаю… — нервничал Порочестер. — Вдруг это всё только испортит?.. Я ещё не решил…

В общем-то, я его хорошо понимал. Парадокс, но стеснительный и чувственный Порочестер был по своей сути человеком публичным, ярким — эту его суть вскрыл Интернет. Для его темперамента нужен был зритель. А Лена, то есть аcidophileen, была отличной сценической партнёршей. Для златоперьевцев они по-прежнему оставались прочно спаянной парой, чей роман всех умилял до слёз благодаря резкой контрастности образов. Я, человек, понимающий в искусстве, чувствовал это особенно остро — поэтому в их виртуальные, форумные отношения не встревал. Как ни нравилась мне Елена, я куда пуще боялся разбить иллюзию, ибо у них и впрямь был на редкость красивый виртуальный дуэт, — я хорошо понимал, что мы бы с аcidophileen вместе и вполовину так интересно не смотрелись. Они были как Инь и Ян, добро и зло, ангел и чудовище, — меж тем как, попытайся я «отбить» её у Порочестера, очарование бы тут же поблёкло и мы с Еленой превратились бы в двух серых обывателей, какими, собственно, и являлись. Зато — думаю, именно поэтому — наша с нею дружба была гораздо доверительнее и ближе, мы лучше друг друга понимали, да и точек соприкосновения было больше. Со мной ей не было нужды, как с Порочестером, искать поддержки у ищущего сильных ощущений виртуального зрительного зала — мы отлично себя чувствовали и наедине.

Увы, — правильнее было бы сказать не «наедине», а всего лишь в личке. Ибо я обнаружил странную вещь. Казалось бы, все эти виртуальные страсти — лишь игра; ан нет, они странным образом накладывали отпечаток и на реальные отношения в нашей троице. Задавали правила поведения. Например, я чувствовал, что почему-то, невзирая на всю нашу взаимную симпатию, не могу ни поехать к Елене в гости один, без Порочестера, ни тайком пригласить её к себе. При одной мысли об этом в голове у меня сразу начинали петь «Весёлые ребята»:

«Говорят, что некрасиво,Некрасиво, некрасиво…»

Порочестер — мог. Но почему-то этим правом не пользовался. Видно, в реальной жизни именно я играл при нём необходимую роль зрительного зала. А я — хотел, да не смел. Не знаю, в чём тут было дело — в этических ли соображениях, в иррациональной боязни нарушить правила игры, предать дружбу, — но это было так. Пока они считались официальной парой в Златоперье, Лена была как бы его — совершенно независимо от реального положения вещей. И я знал, что она тоже это чувствует. При всей нашей нынешней закадычности она ни разу не сделала даже намёка, попытки заманить меня к себе без свидетеля — и, так сказать, нарушить комплектность.

Вот почему я с особым рвением налегал на вождение. Чтобы упихнуть побольше занятий в неделю, я даже готов был сократить свой рацион вдвое. В качестве личного шофёра Порочестера моё место в этом альянсе было бы чётко определено, мы бы ездили к ней часто-часто: я знал, что, появись такая возможность, мой друг-эпикуреец больше никогда не попрётся в такую даль пешим ходом.

Ну, а пока… пока мне приходилось мириться с установленным не мною порядком.

Раз в неделю, по субботам — чаще она не могла себе позволить — Лена приезжала в Москву делать Порочестеру массаж. Я оставался не у дел — прожорливая автошкола напрочь вытеснила из моей жизни все прочие удовольствия. Мне оставалось только пережидать в гостиной или на кухне, смакуя коньячок и вишнёвый дымок сигариллы под бравурный аккомпанемент писклявых стонов и криков Порочестера (который с некоторых пор совершенно меня не стеснялся). Теперь уж я знал их происхождение. Лена была тут не виновата. Точнее, виновата только в нежности своих рук, которая всякий раз вызывала у чувствительного, не привыкшего к искренней ласке Порочестера неконтролируемую и бурную разрядку. (За что, в сущности, и его было бы неправильно винить, ибо сам он этой разрядки вовсе не желал и даже иногда, желая избежать её, перед сеансом принимал транквилизаторы. Но тщетно).

С лёгкой, без боли, почти стариковской печалью я в такие минуты размышлял об их странной связи. Я не мог не видеть, что при всей суетливости Порочестера вокруг чувств к нему аcidophileen, сама Елена — как живой человек — в общем-то, ему безразлична. Его отношение к ней складывалось как бы из двух независимых компонентов: оперная, на зрителя, виртуальная страсть — и открывшееся ему чувственное удовольствие от массажа, без которого он теперь прямо жить не мог. Это была очень странная формула: составь эти два компонента вместе — и получалась почти полноценная любовь. Но убери массаж, отними Интернет — и от Порочестеровой аcidophileen оставалась абсолютно ему чужая, не первой молодости и, в общем-то, даже не очень симпатичная ему дама (он ведь тогда, в электричке, был до отвращения честен).