Поцелуй богов - Адриан Гилл

— Не спрашивай.

— За пределы этой комнаты ничего не выйдет.

— Клив, не спрашивай.

— Я должен. Мне надо знать. Хочу умереть настоящим мужчиной. И обязуюсь, больше никогда об этом не упоминать. Строго между нами. Но ты обязан мне рассказать: она так же хороша, как выглядит?

— Клив!

— Ну, естественно. Так я и знал. Расскажи мне подробности.

— Клив!

— Господи! Хоть чуть-чуть. Что-нибудь! Она холодная или горячая? Бреет волосы на лобке?

— Клив! — Джон попытался его оттолкнуть.

— Даже не говори. Просто кивай. Или только смотри, если я угадал. Это она на тебя насела? Она пихала палец тебе в зад и массировала простату, точно это большое головоногое?

— Моя простата не похожа на большое головоногое. Господи Иисусе, Клив!

— Именно! Так и говори: «Господи Иисусе», если я угадал. Ты поимел ее раком? Она раздвигала свои прекрасные ягодицы? А плотненькая, влажненькая вульвочка смотрела на тебя, как морской моллюск? Когда ты в нее вошел, она вопила, точно голодная серебристая чайка? — Клив заговорил хриплым шепотом: — Она тебя умоляла? Ну, признайся мне, Джон.

Джон закрыл лицо руками и застонал.

— Не покидай меня, Джон. — Клив потряс его за плечи. — Продолжай. Так близко к богине мне никогда не подойти. Хватит до конца жизни для долгих зимних мастурбаций. Признаю, я зануда. Так сжалься над несчастным занудой. Как насчет оргазмов? Были? Ну конечно, ты ведь такой жеребец. Один или много?

Джон оттолкнул его в сторону к стене, но рука с отчаянной поспешностью ухватила за горло.

— Клив, это ненормальность. Ты ненормальный. Я в глубоком дерьме, а ты валяешь дурачка-онаниста.

Они ковыляли по комнате: Джон тяжело впереди, Клив, хватаясь за грудь, поспевал сзади — лицо красное, губы и глаза сальные.

— Она садилась тебе на лицо и ерзала своими душистыми, мохнатыми гениталиями, пока ты не чувствовал, что тонешь в вожделении? А еще?..

— A-а! На помощь!

— Она брала в рот? Конечно, брала. «М-м… Какой вкусный горячий мужской сок». И выпускала по капле из уголка губ. А потом тащила тебя в душ, намыливала задницу и скромно говорила: «Джон, почему ты не трахаешь сюда? Здесь каждое отверстие — твое». А свои белые, влажные трусики? Пихала тебе в рот? Привязывала к стулу чулками? Делала тебе на член кольцо из старой подвязки, а сама ложилась и возбуждала себя электрической зубной щеткой?

— Чем это вы тут занимаетесь? — В дверях стояла миссис Пейшнз.

— Обсуждаем список кандидатов на Букеровскую премию. — Клив нехотя отпустил Джона.

— А в магазин вы не хотите вернуться? Там покупатели. Один человек спрашивал француза по фамилии Беллами[27]; говорит, что классик. Я посмотрела, у нас вроде нет. Попробуйте продать ему что-нибудь еще.

Ощущая всю нелепость происходящего, Джон снял с полки тонкую книжицу в мягком переплете и решительно двинулся в зал.

Миссис Пи стояла за прилавком и разговаривала с одутловатым студентом.

— Это Джон, он вам поможет, — произнесла она без особой надежды.

— Вам, случайно, не это нужно? Ги де Мопассан?

Студент улыбнулся, сказал спасибо и вышел.

— При чем здесь Мопассан? — возмутилась миссис Пи. — Он не упоминал никакого Мопассана. Говорил про Беллами. Чем больше я варюсь в этом бизнесе, тем тверже убеждаюсь: книги для человека вредны — засоряют мозги. Все вы, заядлые читатели, полоумные, замкнулись в собственном мирке со своими Мопассанами и Беллами.

Отворилась дверь, и через магазин прошествовала возвратившаяся после перерыва Дороти. Не говоря ни слова, она подошла и наотмашь ударила его по лицу.

— Сукин сын. Настоящий сукин сын. Как ты мог? Похотливое дерьмо!

— Вы все ненормальные, окончательно, безнадежно и бесповоротно ненормальные! — неодобрительно воскликнула миссис Пи.

Джон мялся возле прилавка.

— И что теперь? — Дороти сунула ему в руку газету. — Полюбуйся: ведь это ты. А другая — та самая Ли Монтана, что была здесь. Бедная Петра. Что это тебя понесло?

За ее спиной, маниакально ухмыляясь, Клив изобразил шесть-семь эротических поз и приемов.

— После работы Петра будет ждать тебя в кафе, хотя я ее отговаривала. — Дороти была готова разреветься. — Убеждала, что ты того не стоишь. Но она хочет поговорить. Ты так сильно ее обидел, что на ее месте я бы вырвала тебе яйца вместе с селезенкой. Так что придумывай свои жалкие извинения. Подонок!

Джон ничего не ответил. Зачем? Просто стоял и смотрел на двух разъяренных женщин, чьи лица так неодобрительно хмурились.

Остаток дня Джон провел кое-как: жался по дальним углам и в закутке туристических путеводителей, деловых учебников и философских трактатов нового времени. Миссис Пи рассердилась не на шутку. Вся ее горечь и чувство унижения по поводу бегства мистера Пи с субботней помощницей вспыхнули с новой силой и обратились на магазин. Дороти вела себя высокомерно, а Клив подмигивал, подталкивал локтем и хихикал, что было еще того хуже.

Петра сидела за одним из трех столиков крохотной кафешки, где отпускали продукты на дом и где они обычно собирались выпить капуччино, который означал конец рабочего дня продавцов. Она выглядела смуглее обычного, какой-то высохшей, по-опасному хрупкой. Черные глаза прятались под покровом век. На губах горькая беззащитная улыбка. Петра стряхивала пепел после каждой затяжки, и только это свидетельствовало о ее волнении.

— Привет. — Джон сел напротив, на мгновение встретился с ней взглядом и отвел глаза. — Извини. Мне правда очень неприятно.

— Брось, Джон. — В голосе Петры послышалась дрожь. — Заткнись, и все. — Щелчок по концу сигареты. Еще щелчок. Обоюдоизматывающее молчание, а затем успокаивающее: — Ты меня любишь?

— Да, да, конечно. — От этого вопроса Джон вскинулся, словно загнанный лис, который ныряет в дренажную трубу, совершенно не раздумывая, куда она приведет и не ловушка ли на другом конце. Джон прокручивал в голове сценарии их встречи, но ни один не предусматривал разговора о любви. — Конечно. Ты сама прекрасно знаешь. Послушай, на фотографии вовсе не то, что на самом деле.

— Ты ее трахал?

— Все было вовсе не так.

— Ты ее трахал?

— Да.

— Сколько раз?

— Ну, два, вроде как полтора.

— Значит, у вас было свидание в течение одной ночи?

— Да. Именно это я собирался тебе объяснить. Одно-единственное глупое свидание.

— Заткнись! Я не желаю ни твоих объяснений, ни твоих извинений. Сделал из себя дурака! Публичного дурака!

— Дурака? — искренне удивился Джон.

— А как же. Полного кретина. Но тебе не привыкать. Снимают, как шлюху в диско. Помяться и позабавиться. А тебе не кажется, что ты немного староват, чтобы тебя хватало на всех? А поскольку ты мой дружок, это плохо отражается на мне. Да, я обижена, но еще больше рассержена, что ты такой слабый болван. Как ты полагаешь, зачем ты ей понадобился?

— Ну… — промямлил Джон, изо всех сил стараясь не возражать, — наверное, ей было одиноко, тоскливо. Не знаю. Мы много не разговаривали.

— Надо бы тебя бросить. Но ты меня любишь, а я к тебе привыкла. Дороти советовала тебя кинуть, но это потому, что она сама положила на тебя глаз.

— На меня? Дороти? Но она же твоя лучшая подруга.

— И что с того? Положила, потому что ты мой. Так обычно случается у лучших подруг. Она доверяет моему вкусу и моим суждениям. Но мы сейчас не о том.

Не в состоянии до конца поверить в происходящее, Джон смотрел на Петру широко раскрытыми глазами, почти в восхищении. Ее эгоизм воодушевлял.

— Спасибо… ну… за то, что ты смотришь на все таким образом. Обещаю, больше такого не случится.

— Естественно, не случится. — Петра воздела глаза к потолку и тихо рассмеялась.

— Значит, все останется по-прежнему? Плохое забыто?

— Нет, нет и нет. — Петра фыркнула и одновременно усмехнулась. А потом театральным жестом, который получился, впрочем, не совсем, закурила сигарету. — Нет, Джон, ты так просто не выкрутишься. Ты потерял доверие. Теперь вводятся новые правила.

— Правила?

— Прежде всего никому об этом ни слова. Никакого хвастовства и дурацкой мальчишеской бравады.

— Конечно. Я и не мыслил…

— Ты, вероятно, нет. А Клив, Дом и Пит — да. Мне только не хватало, чтобы меня жалели. Ты понял? Я не ревнива. Не то что эти кукольные, слабые фифочки с экрана. Жертвой становиться не собираюсь. Долбаная жертва — это ты! И я хочу, чтобы все об этом знали. И второе: я постоянно должна знать, где ты находишься. Никаких оправданий насчет сочинения стихотворений. Я тебе больше не верю.

— Да… то есть нет… Я понимаю…

— И последнее, твое наказание — лекарство.

Джон поежился от леденящего тире между наказанием и лекарством.

— Петра… а нельзя без этого… мне и так было плохо. Миссис Пи на меня разозлилась, Клив совсем ополоумел, а Дороти ударила.