<4D6963726F736F667420576F7264202D20D4E8EDCFEEF0F2C0F0F2F3F02DD2EEEAE8EE2E646F63> - Admin

вошедший лейтенант Дукельский услышал очередное указание комфлота: «Георгий

Владимирович, любезный, вызовите к нам сюда командира «Лены», это срочно»…

***

Кавторанг Рейн вернулся на борт своего вспомогательного крейсера после утреннего

совещания в штабе флота в слегка «разобранном» душевном состоянии. Причин было

несколько. Начать хотя бы с покушения на Вирена. Кулуарные мнения офицеров о многом

заставляли призадуматься. Достаточно сказать, что Эссен прямо заявил, что «Роберта, скорее

всего, забили собственные же матросы, и о том, что так может кончиться, я его предупреждал.

Но покойный тогда только отмахнулся…»

Мнение Эссена разделяли многие, достаточно упомянуть Григоровича, Зацаренного,

Грамматчикова и Щенсновича. Хотя, по-правде говоря, для Николая Готлибовича, в принципе

было непонятно, как можно относиться к нижним чинам, как к крепостным холопам, тем

более, что само крепостное право-то уже давно стало историей. Чего-чего, а у него подобных

проблем не возникало. Наказывать, и строго, за глупость и разгильдяйство, а так же

неумеренность в величании Бахуса, матросов, да и не только, ему приходилось. Но, на то и

служба, чтоб ее справно нести.

Да и то, после того как приходилось накладывать на кого-нибудь взыскание, ему самому

всегда было неуютно, не по себе. Да, да! У лихого и отчаянно храброго Рейна был один

душевный недостаток. Если можно так назвать совестливость. Он терпеть себя не мог, если

приходилось доставлять кому либо неприятности или боль случайно, или не дай Бог, хотя и за

дело, но больше, чем этого требовала служебная необходимость. А поскольку характер у него

был взрывной, такое пару-тройку раз случалось.

Вторым моментом, подпортившим настроение, стал фитиль от Моласа, за

несвоевременный доклад о повреждениях крейсера по возвращении из похода. Конечно, с

покраской поцарапанной обшивки, заменой сорока заклепок и небольшой рихтовкой на

«Лене» справились и сами. Могло ведь быть и много хуже, когда ночью милях в сорока от

Пусана из черноты и пены бушующего океана, почти что под бушприт «Лены» вывалилась

небольшая двухмачтовая джонка. Помня приказ Руднева о том, что их не должен увидеть

никто, он тогда скомандовал рулевым: «Давим!» И сам бросился помогать к штурвалу.

Корму рыбаку они срезали как ножом во впадине между двумя штормовыми валами.

Все было кончено мгновенно. В память врезалось, как после легкого сотрясения и хруста он

успел заметить с крыла мостика торчащий вверх форштевень перевернувшейся джонки,

мелькнувший на гребне очередной волны… После прихода в Артур первое, что сделал Рейн

на берегу, это поставил свечи по невинно убиенным. Хоть он и выполнял приказ, и приказ

этот был полностью оправдан военной необходимостью, совесть Рейна была неспокойна.

Ни он, ни кто другой, так и не узнали, что утопленный таранным ударом «Лены» в

Корейском проливе «рыбак», был специализированным разведывательным кораблем

Соединенного флота «Хирю-Мару №4», что командовал им один из лучших офицеров

морской разведки капитан 2-го ранга Хидео Нанго, что именно эта джонка отслеживала все

перемещения русских в Чемульпо накануне войны, и что именно им, Нанго, была предложена

и осуществлена идея минной постановки в проходе Порт-Артура, едва не закончившаяся

катастрофой «Победы»…

Интуиция не подвела Нанго при выборе позиции у Пусана, и вскоре передатчик,

установленный на его кораблике, должен был предоставить Того полную информацию о

составе сил и курсе Небогатова: Нанго, уже разглядевший кроме «Лены» и «Ослябю» с

«Громобоем», собирался продрейфовать мимо всей колонны русских, и лишь потом выйти в

эфир. Но чтобы «Лена» отвернула от генерального курса, дабы потопить несчастного

корейского рыбака, застигнутого штормом… Такой злодейской подлости Нанго не ожидал…

- Ваше превосходительство! С Золотой горы сигнал: Вам немедленно ехать на

«Потемкин»! – вывел Рейна из задумчивости доклад вахтенного мичмана. «Как чувствовал,

когда не велел поднимать катер,» - досадливо поморщился командир «Лены» на ходу

застегивая шинель, - «Мало мне занудства Моласа, видать и СОМ решил лично продраить.

Эх, в море бы скорее…»

***

- Прошу покорно, Ваше высочество, господа! Пойдемте, все уже готово, Василий

Васильевич ждет, - Директор музея быстро семенил впереди шести человек, проследовавших

за ним, по высокой мраморной лестнице, застеленной темно-бордовой ковровой дорожкой.

Здание Императорского музея живописи и изящных искусств было практически пусто, и под

высокими сводами гуляло приглушенное эхо. В 10 вечера посетителей, естественно нет, да и

персонал, с раннего утра готовивший завтрашнее мероприятие был уже отпущен. Вокруг

царил таинственный полумрак. Светильники были на две трети притушены, что всегда

делалось после закрытия – живопись не любит слишком много света.

Первыми за директором поднимались изящная дама лет 30-и в строгом, но только

подчеркивающем красоту и грацию фигуры вечернем платье, и ее улыбчивый спутник в

темно-синем костюме с новомодным широким галстуком на ослепительно белой манишке. За

ними, оживленно беседуя, следовали четверо военных. На погонах одного из двоих идущих

впереди солидных адмиралов гордо «восседали» три орла, а у его собеседника поверх таких

же птичек лежал императорский вензель…

В гардеробной тихо шушукались:

- Ну, конечно! Сама видела всех! Великая княгиня с Банщиковым, и с ними чуть не вся

верхушка морского министерства… Да нет! Кроме генерал-адмирала и адмирала, капитан 1-

го ранга и четвертый с ними – тот, врод, не моряк. Полковник по гвардии… А почему на нем

мундир армейский вроде, а черный?

- Тебе, дурында старая, объяснить? Или сама догадаешься, кто такие парадки носит…

- Батюшки святы! Не догадалась… Секретного приказу, значит…

- Молчи громче, сорока бестолковая.

- Свят, свят, прости, Господи, грешницу… Ой, а Банщиков-то красавец какой!

- А у него в министерстве уродов нет, вон у Катерины ухажер каков…

- Да цыц, вы! И сам ведь командующий всего флота тоже приехал.

- Сам Макаров? Генерал-адмирал который?

- Да. Это тот, что с палочкой и в перчатке. И адмирал Руднев, тот что с ним рядом, и без

палочки… Да они оба с бородой! По палочке и отличай, раз по погонам на способна.

Между тем, гости миновав несколько галерейных залов на втором этаже, приближались

к цели своего визита:

- …И зал назван «Морская слава России». Вернее не один зал, а два. К завтрашнему дню

мы уже готовы совершенно, как Вы отбудете, встанет охрана… Ну, вот: почти пришли.

Сейчас, сейчас все сами и увидите! А вот и Василий Васильевич нас встречает, -

скороговоркой продолжал директор, проходя последний зал в анфиладе, заканчивающейся

высоченной резной дубовой дверью.

Левая половина двери открылась, и легкий ветерок колыхнул полотнища двух огромных

Андреевских флагов, висящих слева и справа от нее. Один из них был обожжен по краю и в

нескольких местах пробит чем-то раскаленным, так как отверстия были с обгорелыми краями.

Второй, с изображением Георгиея-Победоносца посредине, так же был посечен, хотя огонь

его и не коснулся. Лишь в верхней части, просматривались какие-то бурые пятна…

Адмиралы, следовавшие позади, полушепотом обменялась короткими замечаниями:

- Слева «Варяг», Степан Осипович.

- Точно. Справа «Александр»…

Из открывшейся навстречу голосам гостей двери вырвался поток яркого света, в

котором в коридор величественно выплыла фигура в коричневом бархатном жилете и с такой

же окладистой бородой, как и у двух адмиралов.

- Ваше высочество, господа, а я начал бояться, что уже и не приедете, а завтра ведь тут

такой кавардак будет, что…

- Василий Васильевич, дорогой Вы наш, ну не виновата я, это вот им пеняйте, сама два

часа ждала, когда они под шпицем свои счеты-пересчеты по программе этой закончат! Степан

Осипович, идите, винитесь перед Мастером. И вы, Всеволод Федорович, хватит за молодежь

прятаться.

- Тоже мне молодежь, хохотнул Макаров, обнимая старого друга, - ну, Василий

Васильевич, давай, веди нас дорогой. Теперь тебе ответ держать, ведь неслыханное дело, три

года с лишком мариновал, хоть бы эскизик какой показал, набросочек, а вдруг ты нам все

корабли… Ну, все, не томи нас, показывай! Где он, твой «Шантунг»?