Черное воскресенье - Томас Харрис

Однако он вовсе не был готов к тому спектаклю, который ему устроили. Когда он увидел трибуну и комнату, буквально набитую военнопленными, сидящими, словно ученики в школьном классе, когда ему сказали, что он должен прочесть свое признание им, он замер как вкопанный. Тогда его выволокли назад, в прихожую. Широкая, пропахшая рыбой ладонь зажала ему рот, а второй охранник стал выкручивать ему обе руки. От боли он чуть не потерял сознание. И закивал, яростно закивал головой, соглашаясь и силясь освободиться от зажавшей ему рот ладони. Ему снова ввели обезболивающее, когда привязывали руку под курткой так, чтобы ее не было видно.

Он читал, щурясь от яркого света, а кинокамера все стрекотала и стрекотала.

В первом ряду сидел человек с обветренным, в шрамах, лицом и узкой хищной головой: он был похож на ощипанного ястреба. Полковник Ральф Де Джонг, самый старший по званию среди офицеров в этом лагере. Двести пятьдесят восемь дней из четырех лет плена он провел в одиночке. Когда Ландер заканчивал свое признание, полковник произнес неожиданно громко, голос его был слышен в самых дальних углах комнаты:

— Это ложь.

Двое охранников тут же набросились на Де Джонга и выволокли его из комнаты. Ландеру пришлось прочесть заключительную часть еще раз. Де Джонг снова попал на сто дней в одиночку и был посажен на урезанный паек.

Северовьетнамские врачи оперировали Ландеру руку в госпитале на окраине Ханоя. Госпиталь — здание с голыми ободранными стенами и выбитыми окнами, в проемах вместо стекол — бамбуковые циновки. Врачи не очень хорошо справились со своей задачей. Оперировавший Ландера хирург, с глазами, красными от вечного недосыпания, понятия не имел о косметической хирургии. Кроме того, у него было очень мало обезболивающих средств. Зато хватало лигатуры, проволоки из нержавеющей стали и терпения. И он делал что мог, долго и тщательно трудясь над паукообразной уродиной, распластанной перед ним на операционном столе. В результате ему удалось вернуть руку к жизни — она снова могла функционировать. Хирург говорил по-английски и пользовался любой возможностью попрактиковаться в языке. Оперируя, он вел с Ландером долгие и до безумия скучные беседы.

Ландер, отчаянно искавший, чем бы занять мысли во время операции, и глядевший по сторонам, только бы не смотреть на собственную руку, вдруг заметил в углу операционной старый французский аппарат искусственного дыхания, явно давно стоявший без дела. Он приводился в действие мотором, который работал на постоянном токе и вращал эксцентрик, приводивший в движение искусственные легкие. Ландер — горло у него порой перехватывало от боли — спросил, что случилось с аппаратом.

— Мотор сгорел, — объяснил хирург, — и никто не знает, как его починить.

Это был прекрасный способ отвлечься и хоть на миг забыть о боли, и Майкл пустился в рассуждения об обкладках конденсаторов разного рода и о том, как следует перематывать катушки. Пот градом катился по его лицу.

— А вы что, сможете его починить? — Хирург наморщил лоб. Он пытался справиться с крохотным узелком. Не больше головки светлячка. Не толще зубного нерва. Огромнее раскаленного добела солнечного шара.

— Да, — ответил Ландер и стал рассказывать врачу о медной проволоке и катушках; некоторые слова он обрывал на середине.

— Ну вот, — произнес хирург. — На сегодня все.

В большинстве своем американские военнопленные вели себя, с точки зрения военного командования, весьма достойно. Они прождали столько лет, чтобы вернуться на родину и по-прежнему четко салютовать ей, держа недрогнувшие ладони наискось у запавших на изможденных лицах глаз. Это были решительные парни, жизнерадостные, способные быстро восстанавливать душевные силы. Люди с идеалами.

Именно таким был и полковник Де Джонг. Когда он вышел из одиночки и снова возглавил военнопленных лагеря, он весил всего пятьдесят шесть килограммов. Глубоко запавшие глаза его под обтянутым иссохшей кожей лбом горели алым пламенем, словно глаза христианского мученика, отражающие пламя сжигающего его костра. Но он не вынес своего приговора Ландеру, пока не увидел его в камере с мотком медной проволоки за починкой какого-то мотора для северовьетнамцев. А рядом с ним — тарелку с рыбьими костями.

Полковник сказал, и слово его обошло весь лагерь. Вокруг Ландера воцарилось молчание. Он стал изгоем.

За всю свою жизнь Ландер так и не научился использовать данный ему свыше небывалый технический дар для того, чтобы хоть как-то укрепить свою собственную, весьма непрочную защитную систему. Свой позор, изоляцию и бойкот в лагере для военнопленных он воспринял как возвращение прошлого, как кошмар собственного детства. Один только Джергенс по-прежнему не гнушался разговаривать с ним, но Джергенса слишком часто отправляли в одиночку. Каждый раз, когда он начинал кричать не умолкая.

Ослабевший от раны в руке, сотрясаемый приступами малярии, Ландер снова вернулся в состояние раздвоенности. Ненавистный и всех ненавидящий мальчик-отличник и взрослый мужчина, каким Ландер хотел видеть себя, образ которого так упорно выстраивал, возобновили прежние споры в его мозгу. Только теперь голос взрослого мужчины, голос разума, звучал сильнее. В этом состоянии раздвоенности он жил все шесть лет плена. В плену он выстоял. Понадобилось еще что-то, чтобы мальчик-убийца в его мозгу одержал верх, научив мужчину убивать.

В последнее Рождество перед освобождением ему принесли единственное письмо от Маргарет. В нем сообщалось, что она пошла работать. Дети в порядке. И фотография: Маргарет и дети перед домом. Дети подросли. Маргарет несколько прибавила в весе. Тень человека, который их фотографировал, четко виделась на переднем плане. Длинная и широкая, она лежала у их ног. Ландера очень заботила мысль о том, кто же их фотографировал. На тень он смотрел гораздо чаще, чем на жену и детей.

Пятнадцатого февраля 1973 года в аэропорту Ханоя Ландера взяли на борт самолета «С-141» американских ВВС. Дневальный пристегнул его ремнем к креслу. Ландер в окно не смотрел.

Полковник Де Джонг летел тем же самолетом. Впрочем, его было трудно узнать: нос у него был сломан, зубы выбиты. Все последние два года он подавал пример другим военнопленным, как надо отказываться от сотрудничества с врагом. Теперь он снова подавал другим пример, демонстративно не замечая Ландера. Если Ландер и обратил внимание на эту демонстрацию, то не подал вида. Он был страшно изможден и пожелтел от лихорадки, приступа которой можно было ждать каждую минуту. Врач ВВС не спускал с него глаз. Тележку с едой и напитками провозили взад и вперед по проходу между креслами во время всего полета.

Несколько офицеров летели вместе с военнопленными специально, чтобы побеседовать с теми, кто захочет говорить. Один из них сел рядом с Ландером. Но Ландер говорить не хотел. Офицер указал ему на тележку с едой. Ландер взял сандвич. Откусив кусок и попытавшись прожевать его, он выплюнул все, что было во рту, в спецпакет и спрятал остаток сандвича в карман. Потом взял еще один сандвич с тележки и тоже положил в карман.

Офицер, сидевший рядом, попытался было объяснить ему, что сандвичей будет много, хватит на всех. Но очень быстро передумал. Похлопал Ландера по плечу. Тот не прореагировал.

Кларк. Авиабаза ВВС США на Филиппинах. Военнопленных встречают с оркестром. Командир базы приготовил приветственную речь. Телевизионные камеры тоже наготове. Полковник Де Джонг должен выйти из самолета первым. Он идет по проходу к двери, видит Ландера и останавливается. На мгновение лицо его вспыхивает от ненависти. Ландер поднимает глаза и отворачивается. Его трясет. Де Джонг открывает рот, чтобы произнести какие-то слова, но вдруг выражение его лица смягчается на йоту, и он молча проходит мимо — к приветственным кликам, к солнечному сиянию.

Ландера поместили в госпиталь ВМФ в Куинсе. Здесь он начал вести дневник, но это длилось не очень долго. Писал он трудно и медленно. Ему казалось, что, если он станет писать быстрее, ручка выйдет из повиновения и напишет что-нибудь такое, чего он не желает видеть на бумаге.

Вот первые четыре записи:

Госпиталь Святого Альбана, 2 марта

Меня освободили. Первую неделю Маргарет навещала меня каждый день. На этой приезжала три раза. В другие дни ей надо было одалживать машину кому-то, с кем она договорилась о совместном пользовании. Маргарет хорошо выглядит, но она не совсем такая, какой я вспоминал ее там, в лагере. Она всегда кажется вполне удовлетворенной. Два раза привозила девочек. Сегодня тоже. Они просто сидели и смотрели на меня. Или оглядывали палату. Я прячу руку под простыней. Им нечем занять себя в госпитале. Могут, правда, пойти в рекреационный зал и выпить кока-колы. Не забыть попросить, чтобы мне разменяли деньги. Маргарет не сообразила дать девочкам какую-нибудь мелочь. Наверное, я кажусь им странным. Маргарет очень добра и терпелива, и девочки ее слушаются. Мне сегодня ночью опять снился Хорек и я был не очень внимателен, разговаривая с ними. Маргарет старается поддерживать разговор.