Девичьи игрушки - Андрей Чернецов

– Ты вот чего… Подай мне поросенка с хреном… Малый шкалик зелена вина и солений всяких. Грибочков там, огурчиков…

– Эт мы мигом, – осклабился рыжий и щелкнул пальцами.

Молодой человек в оба глаза уставился на стол, ожидая, что по знаку мужика там сразу и явится испрошенное. Нет, не появилось. Пока девчонки не приволокли с кухни.

– Гр-рибы, огур-рцы? – заволновался Прохор. – Др-рянь!

Ох, что ж это он о попутчике запамятовал.

– Сыру бы, а?

– Сыр-ру! – тотчас же подтвердил ворон. – И чер-рвяков!

– Да где ж они тебе червяков найдут? – урезонил питомца поэт. – Зима, все черви в земле спят.

– Ниче, – успокоил гостя хозяин. – Акулька с Агафьей нароют. Слышали? Сыру и червяков для разумной птахи!

Юниц как ветром сдуло.

«Хм, двое из ларца. А у этого Гаруна аль Рашида апельсинов с ананасами нет? Вот бы к брюнетке с ними подкатиться…»

Принялся закусывать. Поросенок был выше всяческих похвал. Сочный, с поджаристой корочкой. А вот водка отдавала каким-то странным привкусом. Мятно-сладким. На чем таком ее настаивали? И уж больно крепка. Сразу в голову ударило.

Нет, не будем коней гнать. У него еще целая ночь впереди.

Отставил в сторону штоф и приналег на мясо с соленьями.

Агафья с Акулькой принесли два блюдца. Одно с нарезанным сыром, а на втором шевелились жирные, красные земляные черви. Надо же, нарыли-таки.

– Можно нам угостить птичку-то? – плавно окая спросила та, что с красной лентой.

– Отчего ж, извольте, – милостиво дозволил Ваня.

Девушки поставили клетку с Прохором на стол и принялись хлопотать вокруг многомудрой птицы. При этом взгляд поэта отчего-то все время натыкался то на их округлые, тяжелые груди, так и норовившие прорвать тонкую сорочку, то на крепкие ягодицы, то на сноровистые руки… А еще ноздри щекотал острый запах молодых здоровых женских тел.

Святые угодники. Что это с ним? Или давно не наведывался в веселый дом? Да, пожалуй, что и давненько. За этой Несторовой летописью обо всем на свете забудешь. И еще это зелено вино. Да пряное мясо с грибами…

Не убраться ль от греха подальше наверх, почивать?

Однако язык, как сам не свой, уже спрашивал:

– Не угоститесь ли и вы со мной винцом?

Молодки засмущались, стали косо поглядывать на хлопотавшего у стола брюнетки хозяина.

– Уж больно оно забористое для нас, – жеманно ответствовала дева с голубой лентой. – Вот наливочки сладкой…

– Так за чем дело стало? Несите!

Глазом не успел моргнуть, как на столе появилась наливка. А к ней конфеты, засахаренные орешки и шанежки.

Рыжебородый куда-то подевался. Акулька с Агафьей заметно осмелели. Сели по обе руки Ивана и принялись угощаться, не забывая и парня потчевать. Рюмка, другая…

– Ну-ка, Проша, давай загадку! Только, чур, не про огурец!

– Чур-р, не огу-рец, – проглотил очередного червяка ворон.

Я р-рос, я выр-росИ на свет вылез,Но только я не весь внар-ружу оголился,Немного лишь с конца и кожи залупился.Когда ж совсем готов, тогда от молодиц,А паче от девиц…Любим живу от всех.Я есмь…

Занялся сыром, не досказав.

Пьяненькие девушки мелко захихикали. Одна из них словно невзначай положила руку на бедро молодого человека. По Ивану вмиг прошел пламень.

– Ор-рех! – закусив, поведал разгадку Прохор.

Агафья с Акулькой засмеялись во весь голос. Груди-мячики ходуном заходили под рубахами.

Мимо их стола, презрительно фыркнув, проплыла брюнетка. Снова объявившийся бородач присветил ей шандалом, когда она стала подниматься по лестнице, ведущей наверх, в комнаты.

– Акулька! – крикнул хозяин. – Проводи гостью дорогую!

Голубая лента метнулась на зов. Алая, разомлев, оказалась на Ивановом плече. Глубокий вздох-всхлип. Щеку парня обдало жарким дыханием.

– Дер-ржимся, воздер-ржимся и не ленимся! – пророкотал наставление преподобного Сергия Радонежского пернатый. – Воздер-ржимся!

– Пора и мне на боковую, – отстранился от Агафьиных губ поэт. – Завтра рано вставать.

Девушка накуксилась, будто у нее отобрали любимую вещицу. Но спорить не стала. Взяла со стола свечу и поманила за собой. Подхватив под мышку клетку с суровым блюстителем нравственности, господин копиист пошел за своей «путеводной звездою».

Постель манила свежестью и чистотой. Простыни были тонкие, обшитые кружевами. Иван вспомнил, что В-ская губерния славилась этим искусством.

Раздевшись до одних исподних штанов, парень обмылся над тазом, поливая сам себе из медного, тоже изрезанного арабскими письменами кувшина. Прохладная вода чуть освежила голову. Однако жар и томленье полностью не убрались, а лишь притаились где-то в животе.

С молодецким уханьем прыгнул на кровать и утонул в мягком болоте перины. Поворочался туда-сюда, устраиваясь поудобнее. Пожелал спокойной ночи Прохору. Тот, видимо, осерчав, не изволил ответить. Ну и ладно.

Но брюнетка-то какова! Брезгует веселой компанией.

И эти глаза…

Голову на отсечение, что уже видел их. Не в сладком ли сне?

– Пр-ришли тати, быти р-рати!

О чем это он?

На всякий случай проверил, на месте ли оружие. Шпага и коробка с пистолетами притаились под кроватью.

В комнату прошмыгнули две белые тени. Девичья рука на ходу прихлопнула назойливый огонек свечи. Бух! Бух!

И сразу жар с двух боков. Жадные губы впились ему в рот. Еще одни принялись обцеловывать грудь, плечи и живот. Быстрые пальцы вмиг расправились с его исподним.

Иван зарычал молодым бешеным зверем. Его руки стали тискать, мять, щипать и оглаживать. Темная волна поднялась из живота, застила глаза, накрыла с головою.

Воздуху! Воздуху! Жарко!!

Везде струи млечны текут,С стремленьем в бездну изливаясь.Во все суставы сладость льют,По чувствам быстро разделяясь.Восторгом тихим всяк объят.На побежденных темной взглядЕще собранье звать дерзает,Опять вступает в ярый бойИ паки сладкий ток млечнойВо всех жар жилах прохлаждает…

– Извините, что беспокою вас в столь неурочный час! – неожиданно громом прогремел откуда-то с небес язвительный грудной голос – Однако не лучше ль будет, сударь, на том и закончить? Если вам, разумеется, дорога собственная голова!

Вспыхнул огонек свечи.

Ух! ОНА! Брюнета!!

Инстинктивно прикрылся одеялом. Неистовыми сиренами завыли Акулька с Агафьей. Он чуть не стал с ними Улиссом. Кышнул на глупых. Те не прекратили выть.