Русский Робинзон - Сибиряков Николай

— Да что же может нас задержать? Когда непригодно будет плыть на барке, пойдем гужом.

— Ну, а если нельзя будет двинуться ни на барке, ни гужом?

— Это почему же — ума не приложу.

— Эх, Василий, человек предполагает, а Бог располагает. Мало ли что может случиться. Не мешало бы нам позаботиться о хлебе, чтобы не питаться одной дичиной и рыбой из озера.

— Вестимо дело, что может сравниться с хлебом? Только где вы здесь его возьмете, приключись такая беда, чтобы перелето-вать нам в этих местах.

— Если нам удастся отправиться к Амуру весною, то осмина ржи не составит для нас убытка, если же не удастся, составит пользу, когда посеять ее в землю. Теперь время еще не ушло. Я успею приготовить землю и запахать зерно. Не будет нас здесь, хлеб достанется птицам, а когда по воле Божией останемся, очень он нам пригодится.

— Может, вы и разумно все говорите, только я в руки не брал сохи и не знаю, как хлеб сеют.

— Об этом не беспокойся; я надеюсь справиться и с землею, и с сохою, и с посевом. Ты только скажи, что согласен.

— Зачем же я стану перечить вам? Четыре меры ржи нас не оскудят, а может, и пригодное дело выйдет. Будущее одному Богу известно.

Со следующего же дня Лисицын приступил к пахоте, продолжая усердно помогать Василию в стройке, и до первого октября засеял десятину земли четырьмя четвериками озимой ржи. Товарищи заготовили достаточно сена для скота и припасли весь материал для построек. Сверх того Лисицын между делом успел приготовить для печей кирпич.

Все здания возводились, как уже было сказано, из ели, отличающейся особенной прямизной стволов. Необыкновенная толщина деревьев позволяла строить жилые избы только из шести венцов, полы и потолки застлали трехвершковыми досками аршинной ширины, а так как избы ставили на коротких толстых столбах, фундамент обшили тесом. Крыши на всех строениях покрыли перестоявшейся сухой травой, гладко начесанной граблями, при частом опрыскивании водой. На потолок был насыпан довольно толстый слой мха, просушенного на воздухе, чтобы тепло из жилых комнат не уходило на чердак.

Каждая изба имела внутри семь аршин ширины и десять длины. Изба Василия была обыкновенная, с русской печью у задней стены и с палатями по обе ее стороны для постелей. Здесь же была и общая столовая. Изба Лисицына изнутри разделялась дощатыми перегородками на три отделения: переднюю, чистую комнату и спальню. Избы успели окончить до наступления заморозков, холодные же строения окончили уже после первого снега. На оконах изб Василий сделал отличные ставни, а фасад и ворота украсил красивой резьбою. Лисицын теперь радовался, что захватил с корабля ящик со стеклами, который он долго не решался взять, считая стекла вещью мало полезной в лесной пустыне.

Во время отдыха от трудной плотницкой работы на речке устроили плотину, чтобы перед самыми окнами образовался пруд, удобный для водопоя. В этот пруд Лисицын пустил разной рыбы из озера; заселил он рыбой и оба островных озера.

Я забыл сказать моим читателям, что в дневнике Лисицына главный остров, на котором поселились отшельники, назван Приютом, озеро, его окружающее, Глубоким, а лежащее за перешейком — Архипелажным.

Для собственного продовольствия поселенцы имели в изобилии молоко, несколько кулей ржаной муки, ячменя, ржи и куль соли. Озеро доставляло им уток и гусей и разного рода рыбу. Они без затруднений заготовили большой запас копченой провизии.

В течение зимы, замечательной постоянными морозами, Лисицын с помощью столярного инструмента сделал себе большой стол, несколько табуретов, кровать и этажерку для редких по свойствам или виду камней, раковин, минералов. У Василия он учился делать тележные колеса и собирать кадки и бочки для хранения разного рода съестных припасов. Зиму эту Лисицын провел не скучно; его окружал почти комфорт: в комнатах было чисто, светло и тепло, ни в платье, ни в белье не было недостатка, а словоохотливый Василий и понятливый Петруша разгоняли, каждый по-своему, тоску одиночества.

Место поселения странников оказалось необитаемым, поэтому они находились в совершенной безопасности от врагов и разбойников. Одни только волки беспокоили их своими серенадами, прибегая из соседних лесов к скотному двору в надежде на поживу. Но стены двора были прочны, и алчные звери бесполезно выли под окнами, тревожа сон Петруши.

Однажды, когда уже стал таять лед, Лисицын и Василий сидели у ворот на обрубке дерева, прислушиваясь к крику грачей и веселым песням жаворонков, только что прилетевших на остров. Лисицын был весел и доволен, а Василий угрюмо склонил голову.

— Отчего ты так печален, Василий? Скоро весна, сборы на Амур. Даром только я трудился над посевом хлеба.

— Все, что ни делается, Сергей Петрович, творится по Божию изволению. Господь по своей благости внушил вам хорошую мысль, и зерна, вами посеянные, не пропадут. А не весел я потому, что не идти нам в этот год на Амур…

— Это почему?

— За бесчисленные грехи мои Господь послал мне тяжелое испытание. Вот уж больше месяца чувствую я, что ноги мои слабеют и порой такая ломота бывает, что терплю ее через великую силу, а теперь, почитай, совсем ходить не могу. Идти на Амур с калекой? Стало быть, на годочек надобно остаться здесь. Мне самому очень горько, да видно, на то воля Божья.

— Грех тебе, Василий, что не сказал мне о своей болезни, я бы поберег тебя. Что не можем идти, горевать не надо. Не увидим, как год пройдет. Выздоровеешь — тогда и в путь.

— Да как же не горевать-то? Ведь из-за меня, окаянного, теперь все дело пошло наизнанку.

— Как в животе и смерти, так в здоровье и болезнях мы не вольны, друг мой; Господь посылает болезни — нужно терпеть. Ты сам знаешь, все Он творит нам во благо. — Лисицын обнял Василия. Было решено отложить поход на Амур.

Работы на Приюте распределялись теперь так: Василий готовил пищу и занимался делами, позволявшими работать сидя, Лисицын с Петрушей приняли на себя все труды вне дома. Теперь поселенцы благодарили Бога за благое внушение посеять озимую рожь, без чего они нуждались бы в хлебе.

Снег стаял быстро и земля вскоре покрылась превосходной зеленью. Рожь обещала хороший рост и обильный урожай, несмотря на дурную обработку земли неумелым пахарем. Как только земля просохла, Лисицын вспахал на одной из лесных полян осьминник земли под огород, а рядом с озимым полем несколько десятин под яровые хлеба. Пот градом катился с нашего героя во время этой трудной работы, ноги и руки часто приходили в изнеможение, но своей железной волей он преодолевал физическую немощь, и работа не прекращалась. Когда земля совершенно была подготовлена к принятию семян, Лисицын засеял десятину яровой рожью, десятину овсом, десятину ячменем, десятину гречихой, треть десятины горохом, треть десятины просом и треть десятины льном. Посевы были сделаны не в одно время, а смотря по свойству хлебов.

В свое время был засажен и огород — морковью, редькой, луком, огурцами, капустой. Одну грядку Лисицын отвел под картофель и две грядки под репу. Остальные огородные семена оставил в запасе как менее нужные. Из цветочных семян были высеяны многолетники и махровый мак. В саду он высеял яблочные, грушевые, сливные, вишневые семена, семена смородины, крыжовника, малины и клубники — каждый сорт отдельно.

— Для чего вы тратите цветочные и плодовые семена? — спросил Василий трудящегося в саду Лисицына.

— Лучше посадить их, чтобы взошли на свет Божий, чем оставить гнить в амбаре. Коли кому-нибудь Бог приведет обитать здесь, пусть воспользуется моими трудами, — отвечал Лисицын.

— К чему заботиться о других, когда своего дела не переделать?

— Видишь ли, Василий, если бы каждый заботился только о себе, то не пользовался бы теми удобствами жизни, какими пользуется теперь. Не было бы ни каменных зданий, ни прочных дорог, ни каналов, ни лесных насаждений… Между тем всякий отец старается оставить наследство своим детям. Так и каждый человек, который любит ближнего своего, обязан оставлять потомкам посильные плоды трудов своих, чтобы заслужить добрую память.