Три цвета крови - Чингиз Абдуллаев

— Вставай, пошли.

— Вы обещали… — снова заканючил Галинский, тяжело поднимаясь.

Они вышли в коридор. Галинский шатался. Ему было нехорошо.

Дронго подошел к мраморному столику и, вдруг подняв торшер, с размаху бросил его в большое стекло. Стекло лопнуло, торшер с невероятным шумом полетел вниз.

— Что вы делаете? — пролепетал в ужасе плохо соображавший Галинский.

Дронго осторожно поднял пистолет и отстрелял всю обойму в окно, вызвав внизу панику — в Стамбуле боялись курдских террористов. Сразу в двух лифтах к ним уже спешили сотрудники охраны отеля и полицейские.

— Возьмите ваш пистолет, — передал оружие ошалевшему Галинскому. — Вас посадят за хулиганство хотя бы на один месяц. А я за это время успею разобраться с вашими друзьями, — объяснил Дронго, быстро проходя к своему номеру. Ведь его шестьсот тридцать седьмой был рядом с лифтом.

Галинский пошатнулся. Он уже ничего не понимал. Ему было плохо, он упал в раскрывшиеся створки лифта, прямо в объятия охранников отеля.

Утром было принято решение об аресте иностранца, незаконно владевшего оружием и учинившего злостное хулиганство в отеле «Хилтон». Галинский получил шесть месяцев тюрьмы. Но, сидя за решеткой, он сумел встретиться с пришедшим на свидание Груодисом и рассказать ему о Дронго. Так Груодис впервые узнал, что Дронго пытался помешать им во Франкфурте и устроил такой шум в Стамбуле.

— Дронго, — сказал Груодис, криво улыбаясь, — мы еще посмотрим, кто кого.

Глава 13

Самолет пошел на посадку, и стюардесса напомнила о необходимости застегнуть ремни. Груодис с интересом посмотрел вниз. Изрезанное на квадраты пространство и невероятное количество нефтяных вышек вокруг города столь характерно определяли его облик, что ошибиться было невозможно. Это был Баку — бывшая и будущая столица нефтяной империи.

В конце девятнадцатого века начался экономический бум, собственно, и породивший тот космополитический Вавилон, который возник в начале двадцатого века. Нищие прежде сельские жители небольших поселков вокруг центра города, владельцы крохотных клочков земли с лачугами, построенными из местного известняка, становились миллионерами за один день, когда на их участках находили нефть. В начале века здесь была самая настоящая «нефтяная лихорадка».

Ротшильды и Манташевы сколачивали здесь миллионы. Будущие владельцы Нобелевских премий даже не подозревали, что на протяжении всего двадцатого века будут получать деньги, заработанные бакинскими рабочими для семейства Нобеля.

Строились невероятные дворцы-палаццо, напоминавшие своей эклектичностью и итальянские дома эпохи Ренессанса, и французские дома эпохи барокко. Миллионеры щеголяли богатством, в городе кипела жизнь, а разноязычная толпа людей делала Баку одним из самых значительных городов бывшей Российской империи. В этом городе любили показывать камеру в старой Баиловской тюрьме, в которой сидел сам «вождь народов». Это был город чем-то напоминающий Сан-Фанциско эпохи «золотой лихорадки», это был Вавилон, возникший на богатстве, неожиданно найденном на Апшеронской земле.

Но не все было гладко в городе. Периодически вспыхивающие конфликты между азербайджанской и армянской общинами искусно подогревались агентами царской охранки. Однако, даже несмотря на эти столкновения, обе стороны демонстрировали готовность к диалогу, понимая, как важно жить в мире в этом невероятном городе.

В Баку находилась и крупная еврейская община, представители которой традиционно работали врачами и аптекарями, а затем, уже после семнадцатого, в массе своей стали заниматься адвокатской практикой и торговлей.

К чести горожан, привыкших к большой еврейской общине, в городе за всю его историю не было за фиксировано ни одного случая антисемитского погрома. Как не было их и в другом подобном полифоничном городе — Тбилиси. Революция семнадцатого года не прервала промышленное развитие Баку. Англичане и турки, французы и персы вновь и вновь стремились утвердиться на Каспии. Значение бакинской нефти понимала каждая из сторон. Но город останется в составе Империи, уже названной по-другому и живущей с другими идеалами.

Во время второй мировой войны большая часть нефтепродуктов шла из Баку, обеспечивая фронт одной из главных составляющих, определяющих победу своей стороны. Но после войны значение города начинает падать. Сибирская нефть и газ, в неизмеримо больших размерах найденные и добываемые в труднодоступных местах огромной Империи, начинают во многом определять всю политику государства.

После распада Империи город переживает второй экономический бум. Здесь вновь начинается «нефтяная лихорадка». Сколачиваются невероятные состояния, на этот раз на воровстве и коррупции. Должностные лица, бывшие незаметные чиновники, становятся обладателями многомиллионных состояний, покупают дома в Швейцарии и Англии, в Испании и Турции.

На сладкий запах нефти и денег снова плывут, прилетают, приезжают многочисленные зарубежные гости, прежде сдерживаемые «железным занавесом».

Вновь открываются филиалы английских и французских нефтяных компаний, в городе появляются турки и персы, англичане и французы. На этот раз здесь зримо присутствуют представители единственной супердержавы, оставшейся после распада Советского Союза, — американцы. И вместе с ними в образовавшийся коридор устремляются норвежцы, немцы, итальянцы, японцы, китайцы. Словом, все, кто почувствовал редчайшую возможность сделать деньги, прикоснуться к несметным подземным богатствам земли, столь много видевшей на своем веку и снова ставшей предметом вожделения.

Строятся новые пятизвездочные отели, открываются казино, возводятся многоэтажные виллы на берегах Каспийского моря. Баку — это последнее место на земле, где еще застолблены не все участки. И бешеная погоня продолжается.

Компании, не стесняясь в выборе средств, покупают чиновников, понимая, что могут опоздать. Зарубежные посольства занимаются лоббированием интересов нефтяных компаний. Прибывающих в город гостей, от Маргарет Тэтчер до Збигнева Бжезинского, занимают прежде всего интересы собственных нефтяных компаний. И гонка продолжается.

Количество роскошных машин уже превосходит всякое воображение. Даже в центре Лондона или Парижа их число не превосходит число подобных автомобилей в центре Баку. Город стремительно развивается. Возводятся гигантские супермаркеты, открываются фешенебельные магазины, появляются представительства новых зарубежных банков.

А на другом полюсе — миллион беженцев, лишившихся крова и жилья из-за войны в Карабахе, потерянные двадцать процентов территории страны, солдаты, умирающие от голода и вшей в окопах у разграничительных линий. И нищие инвалиды, в чьих глазах страх непонимания и растерянность от бешеного напора жизни.

Этот город — последняя горячая точка в мире, последнее прибежище авантюристов и безумцев всех мастей. Здесь можно сделать себе состояние и стать обладателем миллиардов, подобно Ротшильду или Нобелю. А можно проиграть все, доверившись недобросовестному партнеру или еще менее добросовестному банку.

Этот город словно живет своей отдельной жизнью, в котором уже нет места его прежним жителям.

Но они все еще существуют. После январских событий девяностого года, когда пролившаяся кровь навсегда изменила этнический облик города, в нем не стало сотен тысяч армян, некогда составлявших вторую по численности общину. После распада страны начался отток и другой, не менее представительной общины, — еврейской. И, наконец, в период правления Народного фронта город начали покидать русские и даже азербайджанцы.

Все изменилось после девяносто третьего года, когда обретение относительной стабильности позволило наконец начать переговоры по нефтяным контрактам, остановить военные действия, покончить с агрессивной преступностью, и это сделало город привлекательным для тысяч гостей, прибывающих ежедневно, среди которых начали попадаться и бывшие горожане эмигрировавшие в Израиль или Америку, переехавшие в Россию или на Украину.

Груодис благополучно прошел пограничный и таможенный контроль. Его должны были встречать, но едва он вышел из зала для прибывающих гостей, к нему бросились десятки молодых мужчин, предлагая на нескольких языках подвезти до города. Сквозь толпу с трудом протиснулся Энвер.

— Добрый день! — сказал он по-немецки, — Идемте к машине.

Энвер, среднего роста, черноволосый, с короткими, аккуратно подстриженными усиками, внешне ничем не отличался от стоявших вокруг мужчин. Но те каким-то неведомым бывшим, «советским» чутьем признавали в нем иностранца.

Они вышли на стоянку автомобилей, прошли к темно-синему «Фиату». Сели.

— Как дела? — спросил Груодис, усевшись в машину.