Доброе слово - Эва Бернардинова

Иногда я просто теряюсь, глядя на склоненные головы порученных мне детей, я строго требую дисциплины и прилежания, исправляю ошибки и ставлю отметки, потому что ничего другого не могу, ведь не в моих силах сделать их жизнь счастливой, если сами они противятся счастью, не умеют еще ценить его, полагая, что перед ними неубывающий каравай хлеба, а ведь на долю каждого из них может выпасть один лишь ломтик, один лишь единственный месяц.

Не думайте, я не жалуюсь, я не считаю себя несчастной, мне просто хотелось бы сделать больше, намного больше, чем я сделала, ведь я не научила своих ребят думать, не научила жить своим умом, иначе они не попались бы на дешевую демагогическую приманку.

Я глядела вслед Аничке из окна, мы мало сказали друг другу и постарались обойти самое главное. Три сына ждали ее на улице. Рослые, шумные и веселые. Она загнала их в машину, села за руль и с места взяла немыслимую скорость. Мне вдруг показался нелепым ее визит к маленькой глупой учительке для того лишь, чтобы утвердиться в правильности избранного пути. Нелепо, что всю жизнь на ней гнетом лежал какой-то неоплаченный долг.

Теперь она посылает мне розы каждый год, корзину живых роз, в мою честь названных «Учительница», а я жду их с радостью и скупо орошаю слезами. С каждым годом мне все труднее представить, что я походила на белоснежный цветок, подкрашенный каплей живого пурпура.

Я уже не верю, что некогда существовала девушка в белом платье, но розы каждый год убеждают меня в этом, они рождаются каждый год, как ежегодно рождаются дети. Эти розы прекрасны; целомудренно холодные, они согреты в сердцевине горячей кровью, мне они кажутся вечными и живыми, как люди. Они дышат, вы чувствуете?

Аничка не отважилась во всем признаться мне, но я поняла, что когда-то неправильно перечеркнула заглавное «Р», она писала обо мне, я это знаю, во мне говорит не тщеславие, а лишь вера, ибо нельзя любить цветок больше, чем человека.

И те, давно написанные слова уже не страшны, они лишь наивны. Аничка сама отрицает их всей своей жизнью. Ее розы каждый год живут со мной, цветы раскрываются и облетают у меня на глазах, и я не чувствую себя одинокой.

Яромира Коларова, рукопись, 1979.

Перевод В. Петровой.

Ян Костргун

Родился 3.7.1942 в Подивне, на Южной Мораве, где живу и работаю по сей день. Окончил сельскохозяйственный институт в Брно. Получил диплом зоотехника, позже стал участковым зоотехником по племенному скоту, сейчас — консультант в районном племенном центре, в Густопечах, неподалеку от Брно. Работаю в области генетического развития скотоводства, контроля над наследственностью и концепцией развития животноводства.

Рассказы публикую с 1965 года, в периодике и в сборниках; в 1976 году в издательстве «Млада фронта» вышел сборник избранных рассказов «Конь-качалка». Из более значительных по объему работ я мог бы выделить новеллу «Каникулы», по которой позже сделали кинофильм под названием «Купание жеребят», и юмористический детектив «Синий цветочек».

В 1974 году в издательстве «Чехословацкий писатель» вышел мой первый роман «Паршивые овцы», отмеченный премией Иржи Волькера. Роман этот лег в основу кинофильма «Лицо за стеклом».

За последнее время я опубликовал еще один роман — «Браконьеры», получивший ежегодную премию издательства «Чехословацкий писатель», и новеллу «Сбор винограда».

Как сценарист сотрудничаю с киностудией «Баррандов», Чехословацким телевидением, на радио делаю различные передачи, обычно многосерийные.

В настоящее время готовлю к печати роман «Что бы это было, если бы это была любовь», который выйдет в издательстве «Млада фронта».

Бригада

Далёко за реками,

где купол червонный

золотозвонный,

утро такое

расписное,

а свет поутру,

как пух на ветру,

белый,

белехонький,

легко

летящий.

(Иржина Калабисова)

Она боялась шагнуть. Невольно оглянулась — страх выжал надежду, что она здесь не одна. Ей так нужно было услышать хоть слово, хоть одно-единственное.

Ночью орошенное утро молчало.

Один из кабанов лежал в двух шагах от нее. Напряженно вытянутые ноги, брюхо вспорото во всю длину. Пьяно жужжали зеленые мухи. Растекшаяся кровь, розовая пена. Глянцевито-черный кабан, она звала его Иродом. Бывало, она скребла ему спину вилами, а он отвечал благодарным утробным хрюканьем. Тогда он еще был живой.

Белый кабан поднялся и, пошатываясь, заковылял ей навстречу. У него была изувечена бабка, исполосована спина. Когда-то он казался ей надменным и коварным. Теперь просил о помощи. Неуклюже рухнув рядом со своим другом, он уставился на нее водянистыми голубыми глазами. Веки с белесыми ресницами медленно закрывались.

— Идиоты… Мерзкие!

Она гнала от себя страх, чувство одиночества. Она еще не умела мириться с беспощадной жестокостью живых существ. Усовещевала их, когда они норовили достать друг друга сквозь просветы в загородке из стальных трубок. Растерянно плакала, когда порой находила розовых поросят, загрызенных собственной матерью. Она всем желала только добра. Даже тем, кто родился лишним.

Она поглядела на обоих кабанов. На мертвого и на умирающего. Наконец-то они помирились. Они подрались насмерть только для того, чтобы не видеть друг друга. И это им удалось. На бетонных плитках засыхала кровь. Их звали Ирод и Плутон.

Дверцы загонов распахнуты настежь.

Спокойно спали свиноматки.

Под лампами грелись молочные поросята.

Ничего не произошло.

Она плакала.

Тот, кто заканчивал дежурство вечером, с утра снова приступал к нему. Вчера она сама заперла эти загоны. Звали ее Гедвика.

— Гедвика, Гедвика, — качал головой зоотехник. — Кто теперь будет делать нам поросят?

Глядя ему в глаза, она тщетно искала в них хотя бы тень жуткого события, которое заставило ее расплакаться на рассвете.

— Я их заперла, — прошептала она. — Хорошо заперла!

Зоотехник морщился и трепал свои густые бакенбарды:

— Один кабан издох, другой вот-вот издохнет. Представляешь, как бабы развопятся?

Голос его тянулся как мед. Он всегда так говорил — всегда раздавал слова, обкатанные, словно галька со дна искристо-холодного ручья.

— А почему вы сами никогда ничего не скажете?

Она не чувствовала за собой вины; она хотела услышать обвинение. Хотела защищаться.

— А что тут говорить? — буркнул зоотехник. Уже много лет он работал среди женщин. И всегда безопаснее было просто слушать, о чем они толкуют. Но все же он не удержался:

— Мы останемся без поросят, черт подери!

— Нечего виноватых искать, — решительно