Сошел с ума - Анатолий Афанасьев

За завтраком я вернулся к заветному полумиллиону долларов.

— Вот что, Поля, — сказал я, с аппетитом поедая мясной пирог. — Мне ведь ваши ворованные деньгине нужны. Тем более рисковать жизнью за вонючие бумажки не хочу.

— Но ведь это не только деньги. К ним и я в придачу.

— А тебе много денег нужно?

— Мне сколько ни дай, все мало, — призналась она, деликатно кусая булочку с медом. Нежная нижняя губка вся измаслилась. В глазах синяя безмятежность. Разговор был пустой, я понимал, мне никуда от нее не деться, и она это тоже понимала. Она не булочку, а меня постепенно пережевывала и заглатывала. Ничего приятнее я в жизни не испытывал. Но продолжал хмуриться, как новорожденный, у которого пучит животик. Пожаловался:

— Мне кажется, я сошел с ума.

— Похоже. Здравомыслящий человек не отказывается от полумиллиона только потому, что за ним надо съездить.

Она еще хотела как-то меня наставить, но не успела. Пришел Трубецкой. Вошел без стука, без предупреждения. Или у него был свой ключ от номера, или Полина предусмотрительно не заперла дверь. В белоснежном костюме, выигрышно оттеняющем его смуглоту, он был красив и строен, как юный бог. Только сейчас я это по-настоящему разглядел. Я тоже недурен собой и улыбчив, если надо, и женщины меня когда-то любили, но куда мне с ним тягаться. Если он захочет отобрать у меня Полину, то, конечно, отберет с легкостью, как старшеклассник отбирает у октябренка последний грош. Излучал он такую жизнерадостность, будто за дверью нюхнул кокаина.

— Ну что, соотечественники, голубки, молодожены! — загремел насмешливо. — Почему нет водки на столе? Мишель, ответствуй?!

Ага, выходит, мы вчера побратались.

— Поешь с нами, — пригласила Полина. — Но не кричи так. Утро тихое, задумчивое, не надо грома.

Мгновенно посерьезнев, Трубецкой присел к столу, бросил мимолетный взгляд на меня, на Полину, все сразу понял.

— Миша, это не опасно. И потом — я буду неподалеку. Понимаешь? Поеду с тобой.

Тут я увидел, как ведет себя женщина, когда ее застают врасплох. То есть, наверное, не всякая женщина, но именно такая, как Полина. Она молча поднялась и ушла в спальню. Трубецкой не обратил на это ни малейшего внимания.

— Я сначала не хотел ехать, — поделился со мной, — но за ночь прикинул: вдвоем будет веселее.

— Я еще ничего не решил.

— Чего тут решать. На другой вариант все равно нет времени. Да и зачем привлекать посторонних.

— Я тоже посторонний.

— Мишель, не надо. Вчера ты был чем-то увлечен, не расслышал. Мы не бандиты.

— А кто же вы?

— Ну, если угодно, финансисты, бизнесмены.

— Бизнесмены, бандиты — какая разница. В России это одно и то же.

— Не совсем, — он доверительно, спокойно улыбался. — Для меня, для Полины добыча денег не самоцель. Скорее — способ времяпровождения. Азарт, Мишель, вот что ценно. Да ты сам такой. Полина говорила, ты же игрок… Впрочем, что касается меня, вскоре я вообще отойду от дел. Собираюсь в кругосветное плавание. Уже зафрахтовал приличную посудину в Амстердаме. Кстати, как ты посмотришь, если предложу тебе должность помощника капитана?

— Хорошо, что я должен привезти из Москвы?

Финансист Трубецкой достал из кармана белоснежного пиджака золотой портсигар, открыл, протянул мне. Там лежали странные, вишневого цвета, тоненькие сигареты с золотым ободком. Я взял одну. Трубецкой чиркнул «ронсоном».

— Мишель, ты писатель. Полина сказала, интересуешься историей. О чем тебе говорит моя фамилия?

Его фамилия, действительно, говорила о многом, но я не знал, что он имеет в виду.

— Царский род? — спросил я.

— Не совсем точно, но не важно. Да, я наследник тех самых Трубецких, и самое любопытное, мои предки, передавая из рук в руки, сохранили кое-какие фамильные драгоценности. Не все прокутили пьяные большевики.

— Поздравляю, — у меня слегка закружилась голова. Похоже, в вишневой сигарете было что-то напихано, кроме табака. Привкус какой-то сладковатый.

— Кое-что я реализовал, но кое-что осталось. Вот это и надо доставить сюда. Камушки, холст Брейгеля, в общем, ерунда. Но для меня дорого. Видишь, я с тобой откровенен.

— Теперь понятно. И по каким статьям проходит мой предполагаемый вояж?

— Ни по каким. Ценности принадлежат мне по закону. Трудность в другом. Я не могу забрать товар сам. По двум причинам. Первое: мою рожу слишком многие знают, сразу засвечусь. Второе: банковский сейф оформлен на Полину. Но ты ее законный муж. Получишь по доверенности. Это предусмотрено в контракте. Небольшой, удобный саквояж, Мишель. Получить — и донести до тачки. Вот и все. Пол-лимона твои. Цена хорошая, если учесть, что риску никакого.

— Это что? — я показал на сигарету. — Марихуана?

— Она, родимая. Нравится?

Вернулась Полина, насупленная, одетая, как на службу. Строгий серый костюм, длинная юбка. Успела причесаться и слегка подкрасилась. Налила в чашку остывшего кофе.

— Вот что я скажу, Эдичка! Никуда ты не поедешь!

— Почему? — удивился Трубецкой. — Я не был дома месяц.

— Ты что — ненормальный? Все твои точки Циклоп наглухо перекрыл. Да и какой вообще в этом смысл? Миша прекрасно справится один. Верно, Мишенька?

— Он-то справится, — пробубнил Трубецкой, — да я сам хочу прогуляться.

— Заткнись! — Полина ожгла его яростным взглядом. — Ты меня лучше не доставай, Эдичка.

В следующую минуту отпрыск знатной фамилии доказал, что умеет не только улыбаться.

— Возьми себя в руки, Полюшка, — сказал таким тоном, каким, вероятно, сердобольный палач предупреждает жертву: вытяни шейку, а то будет бо-бо!

— Это я должна взять себя в руки? — прошипела Полина. — Мало натерпелась из-за твоей дури?! Да меня чуть не угрохали. Пес драчливый! Тебя Циклоп проглотит и не поморщится. Думаешь, жалко? Да пусть тебя хоть на бульонки раскатают, но я-то с чем останусь? Ты обо мне подумал, негодяй?!

Трубецкой повернулся ко мне:

— Извини, Мишель, у дамы истерика!

С этими словами он как-то изящно взмахнул рукой, и Полюшка вместе со стулом перекувырнулась на пол. Глухо, по-собачьи взвыла, ухватясь за больное плечо. Не взвидя света я бросился на обидчика. Но это мне только показалось, что бросился. Трубецкой выставил вперед палец, я на него наткнулся, и солнечное сплетение будто пронзил железный гвоздь. Корчась на стуле, я слова не мог молвить, но услышал укор Трубецкого:

— Мишель, дорогой, зачем же так неосторожно?! Хотя, понимаю, чувства… Но для женщины, Миша, когда она в истерике, оплеуха вовсе не оскорбление, это что-то вроде таблетки элениума. Ты разве не знаешь? Полинушка, вставай, ты чего там улеглась на полу?

Полина поднялась, продолжая чудно шипеть.

— Ну, Эдька, сволочь, когда-нибудь тебя пристрелю!

Памятуя недавние события, вряд ли можно было считать ее слова пустой угрозой.

— Застрелишь так застрелишь, родненькая, — беззаботно ответил Трубецкой. — Мне самому эта волынка немного надоела.

Отдышавшись, я изрек:

— Никогда, запомните, никогда больше не делайте этого в моем присутствии!

Видимо, получилось чересчур напыщенно, театрально. Оба с удивлением на меня уставились и — расхохотались.

— Помилуй, дорогой Мишель, — сквозь смех пророкотал Трубецкой. — Да я и без твоего присутствия больше этого не позволю, раз тебе не по душе. Однако, как ты резво кинулся! Ведь мог, пожалуй, изувечить.

Полина потянулась ко мне через стол и поцеловала в щеку.

— Спасибо, милый! Ты настоящий герой. Но не волнуйся. Этот подонок скоро за все ответит.

— Ударь прямо сейчас, — предложил Трубецкой, вытягивая шею. — Вы действительно меня пристыдили, друзья. Постепенно забываешь какие-то святые вещи. Уважение к слабому полу и прочее.

— Именно, — пробурчал я. — Мужчина, который поднимает руку на женщину…

Не дослушали, зашлись в смехе по второму кругу. Меня их веселье не задело, но в ту минуту я с особенной остротой ощутил, как далека от меня Полина, как фальшив наш союз. То есть, разумеется, я понимал это с первого дня, но сейчас, смеющаяся, раскрасневшаяся после пощечины, она была еще более чужой, чем когда стреляла из окна по живой мишени. Какая же сила, которая выше рассудка, свела нас? Почему я впадал в отчаяние от одной мысли, что все равно, рано или поздно, ее потеряю?

Рассуждать об этом глупо, но неужто, думал я, неужто она видит во мне только курьера, которого для удобства сделки оформила мужем?

Три дня прожили в отеле. Не назову их счастливыми, но назову памятными. Кутерьма ресторанов, музеев, казино, прогулок, греховное смешение дня и ночи — откуда только силы брались на этот непрерывный кутеж?

Полина была чудесной подругой — преданной, неутомимой, заботливой и веселой. Между делом я открыл в ней великий талант радоваться каждому пустяку, как откровению. Чего в ней не было и в помине, так это гнусного женского занудства. Она умела жить, вот что удивительно. Вкусное блюдо, рюмка ледяного шампанского, причудливое облачко на небе, старинный блюз в исполнении двух обезьян, ночная улица, полная электрических звезд, комар в номере, залетевший, по ее убеждению, прямиком из родных подмосковных болот, запах белья, улыбка цветочницы, прикосновение дождя, остроумное слово — все одинаково вызывало в ней нежный восторг, и мое сердце билось с учащенной, молодой силой, когда я ловил на себе ее пристальный, почти влюбленный взгляд. Большей частью мы путешествовали по Парижу вдвоем: Трубецкой исчез с горизонта. Полина объяснила: готовится к отъезду. Однажды я, вспомнив утреннюю дикую сцену, не удержался, спросил: