Социальная история советской торговли. Торговая политика, розничная торговля и потребление (1917–1953 гг.) - Джули Хесслер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Время Гражданской войны и послевоенные годы стали первым из трех катастрофических экономических кризисов, разразившихся в начальное тридцатилетие советской власти. Второй, с 1928 по 1933 год, был форсирован опрометчивой попыткой советских лидеров навязать российскому обществу социалистическое устройство; третий – вступлением Советского Союза во Вторую мировую войну. Трансформация торговли и потребления в пореволюционные годы создала прецедент для других указанных периодов, а также для многочисленных эпизодов голода в разных регионах и кризисов последующих тридцати лет. При первых же признаках бедствия советские граждане переходили в кризисный режим потребления, при котором исключались покупки товаров не первой необходимости и отбрасывались угрызения совести по поводу нарушения законов. С каждым кризисом происходило повторение «деградации» потребительской экономики, начавшейся в 1916–1917 годах и достигшей своего апогея позднее: нескончаемые поездки за товарами, массовое барышничество, или «спекуляция», резкие перемены в относительной стоимости продуктов питания по сравнению с промышленными товарами, крайняя нехватка всего и почти всеобщее снижение уровня потребления, по крайней мере в городских районах. Каждый кризис сопровождался попыткой советского правительства еще больше сократить серую зону частного предпринимательства – лоточничество, кустарную торговлю и неформальное предоставление услуг – по мере того как эта практика распространялась на фоне сбоев нормального снабжения. Придав форму целому комплексу кризисных практик торговли, революционный период положил начало семидесятилетним спорам о роли и приемлемых границах рынка.
Глава вторая
Изобретение социализма
В первой главе были рассмотрены некоторые из аспектов, в которых опыт Первой мировой войны предопределил состояние и политику ранней Советской России. Стоит повторить, что ни послевоенная разруха, ни политика вмешательства в экономику не были уникальны для России. По всей Европе «Великая война» воспринималась как «тотальная» не в последнюю очередь из-за масштабов мобилизации общественных и экономических сил для военных целей. Война заставила государство вмешиваться в работу рынка беспрецедентными способами: в Британии и Германии, которые зашли дальше всех на этом пути, на военную службу призывали рабочих, производство подчинялось плану, а снабжение благами – от продовольствия до электричества – распределялось в рамках рационирования. Кроме того, во время войны европейские государства следовали общему для них инфляционному курсу, в результате чего обрушилась не одна валюта. Таким образом, магазины пустовали не только в России. Маргерит Гаррисон, которая находилась в Вене перед тем, как ее отправили освещать Советско-польскую войну, была одним из немногих очевидцев, наблюдавших обстановку в революционной России и имеющих возможность сравнить ее с происходящим в Европе. По ее замечанию, московские «заколоченные магазины, опустевшие улицы, дома с осыпающейся с обветшалых фасадов краской, заваленные снегом тротуары, длинные очереди терпеливо ожидающих выдачи пайков горожан у государственных магазинов» мало отличались от повседневных сцен, свидетелем которых она была в Вене, Варшаве, Вильно и Минске [Harrison 1921: 40, 46–47]. Рассматривая советскую экономику революционного периода, следует помнить об этом широком контексте: войны приводят к социальным и экономическим потрясениям, и чем продолжительнее и свирепее война, тем тяжелее эти потрясения. Русские (а также украинцы, белорусы и другие народы) на протяжении почти семи лет вели войны на своей территории. Условиям суждено было стать суровыми.
Тем не менее в ряде отношений экономика революционной России была примечательна. Ее уникальность состояла в продолжительности военной разрухи и, прежде всего, в принципиальной новизне связи между условиями военного времени и революционной социальной и экономической политикой. Что касается торговли, борьба с рынком ускорила и сделала повсеместным процесс закрытия магазинов, а также осложнила их замену иными формами торговли. Как было сказано в первой главе, антиторговая политика была введена большевиками скорее по социальным соображениям, чем экономическим. Проведя четкое разделение между «пролетариатом» и его «буржуазными» противниками и причислив торговцев всех мастей к буржуазному лагерю, большевики нацелились на владельцев магазинов, «кулаков» и прочих «мародеров торговли», чтобы нанести по ним удар под лозунгами «грабь награбленное» и «экспроприируй экспроприаторов»[77]. Классовая война не всегда мешала подвергшимся экспроприации предпринимателям наниматься на работу в советские учреждения, однако она сужала их перспективы занятости и жестко ограничивала им доступ к получению продовольствия и товаров в рамках рационирования.
В рамках классовой неприязни большевиков к торговцам, одновременно и бессознательной, и идеологической в своей основе, исчезновение частных магазинов было закономерным и желательным шагом. Вместе с тем верно и то, что экспроприация лавочников соответствовала зарождающемуся представлению о том, как должна быть устроена «социалистическая» экономика. Это представление, наполнившись содержанием в первые месяцы и годы после принятия решения о муниципализации частных магазинов, приняло радикально антиторговый характер; особенно поразительно то, что антиторговые настроения не ограничивались лишь неприязнью к частной торговле, а затрагивали также товарооборот в государственном секторе. На одном совещании за другим, в бесчисленных брошюрах и статьях большевистские экономисты и политики высказывали мнение о том, что при новом устройстве торговле нет места как таковой. Их глубочайшие надежды были связаны с тем, что торговля и ее коррелят – деньги – вскоре сойдут с исторической сцены. К марту 1919 года советская экономика была нацелена на то, чтобы неуклонно продолжать замену торговли планомерным, организованным в общегосударственном масштабе, распределением продуктов [Ленин 1958–1965, 38: 100; КПСС в резолюциях 1970–1972, 1: 427]. В таких рамках оставалось мало места для несогласия. Некоторые лидеры большевиков хотели национализировать потребительские кооперативы вместе с частными магазинами, другие же считали, что кооперативы должны продолжить существовать в качестве отдельных хозяйствующих субъектов, но должны подчиняться партийному и государственному контролю. Одни хотели упразднить любую уличную и рыночную торговлю, другие же думали, что граждане должны иметь законное право продавать такие товары, как грибы, ягоды и поношенная одежда. Кто-то считал, что следует заменить деньги некой трудовой единицей стоимости, а кто-то думал, что товары следует распределять исключительно по потребностям отдельных граждан. Мнения могли различаться в оттенках, однако военный коммунизм отражал общее предположение о том, что торговля в ее настоящем виде давно устарела. «Буржуазные» экономисты могли ставить знак равенства между распределением и торговлей вне зависимости от времени и места, но большевистские теоретики считали торговлю и рынок формами распределения, характерными только для капитализма. В пролетарском государстве эти формы обязательно будут заменены новой, более развитой, социалистической формой распределения[78].
В соответствии с этим
