Социальная история советской торговли. Торговая политика, розничная торговля и потребление (1917–1953 гг.) - Джули Хесслер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У рядовых граждан, особенно жителей столиц, почти не было возможности отапливать свои квартиры. Небольшие дровяные печи, известные как «буржуйки», стали стандартным оборудованием в каждом доме северных городов, население которых раньше полагалось на уголь и газ; но проблема получения дров все еще сохранялась. Как писал Готье в ноябре 1919 года, «вопрос о продовольствии заслоняет все остальное, кроме вопроса о топливе» [Там же: 324]. Во время самых сильных похолоданий, например, в ноябре 1919 года или феврале 1920-го, температура опускалась ниже нуля как на рабочих местах, так и в домах [Там же: 327, 387–388]. Американский корреспондент Маргерит Гаррисон описала процесс получения частным лицом топлива через официальные каналы в Москве в 1920 году, после официальной национализации снабжения:
Заготовка дров была делом времени и бесконечных формальностей. В первую очередь нужно было иметь трудовую книжку с указанием места работы заявителя. <…> Кроме того, для закрепления права на получение дров необходимо было иметь приказ с места работы, который нужно было предоставить в областное отделение Московского топливного комитета и обменять на приказ, подписанный в комитете, после чего нужно было дождаться распределения топлива в вашем регионе, затем пойти в назначенное место, встать в очередь и ждать выдачи топлива. Иногда, если вы не приходили пораньше, запас заканчивался и вам приходилось возвращаться в другой день [Harrison 1921: 95–96].
Знакомый, посвятивший Гаррисон в этот процесс, был вынужден везти дрова до дома (для этого горожане обычно использовали сани), рубить их на куски нужной длины во дворе и тащить вверх по четырем лестничным пролетам. Официально установленной нормы было достаточно, чтобы топить одну печь всего три месяца; несмотря на номинально проведенную национализацию, большую часть дров упомянутый Гаррисон знакомый получал из частных источников, приобретая их по договорам с крестьянами или с частными агентами, торговавшими дровами в городе. Гаррисон приехала в Москву уже после национализации дров в феврале 1920 года и не застала открытую продажу древесины на московских рынках. До этого момента мемуаристы писали, что на каждом рынке больших городов была отдельная секция с огромными поленницами [Там же: 46–47; 82; 95–96; Kudrey 1938: 53].
Жители Советской России, в придачу к покупке дров, заготавливали древесину и самостоятельно. В деревнях одним из первых видов революционных действий крестьян против помещичьих хозяйств был захват лесных участков. Однако, учитывая огромные лесные просторы России, нехватка топлива, как и продовольственный кризис, в основном затронула жителей крупных городов. Петроград и Москва лишились всех деревьев и стали похожи на пустыри в 1919–1920 годах; в украинском портовом городе Николаеве всего за два дня с центральных бульваров исчезли все деревья. Еще более характерной практикой был демонтаж мостовых (вымощенных деревянной брусчаткой) и деревянных домов для использования полученной таким образом древесины для растопки; только в Петрограде в 1919–1920 годах было снесено около трех тысяч деревянных домов (чуть более четырех каждый день) [Figes 1996: 604; Готье 1997: 295; Wells 1921: обложка]. Нехватка топлива нашла отражение и в юмористическом жанре: в одном из номеров любимого москвичами дуэта клоунов Бим-Бома были изображены трудности с добычей дров [Harrison 1921: 166–167].
Замена капиталистической торговли более мелкими и коллективными ее формами вызвала распространение форм самопомощи. Как остроумно отметил А. А. Гольденвейзер, «Национализация торговли означала, что торгует целая нация»[67]. На уличных рынках к бывшим торговцам присоединялись не только крестьяне и мешочники, но и солдаты, обменивавшие свою форму на буханки хлеба; аристократы, продававшие шелковые платья, граммофоны и позолоченные часы; даже рабочие, которые, согласно государственным исследованиям 1918–1920 годов, зарабатывали от 25 до 30 % своего дохода за счет периодических продаж. Рабочие и другие горожане, борющиеся за жизнь, по выражению Дэниела Брауэра, продавали поношенную одежду и предметы домашнего обихода, предметы, произведенные или украденные с целью обмена, а также дичь и меха, которые они добывали незаконно [Струмилин 1923: 29; Бюджеты рабочих и служащих 1929: 22][68]. Исключительно активны в этой торговле были железнодорожники благодаря своему доступу к транспорту и текстильщики – благодаря своему доступу к тканям. В Киеве и Харькове в 1920 году эти две категории работников получали две трети своих доходов от торговли [Дмитренко 19666: 241][69]. Свою роль в результатах этого года сыграла и почти полная демонетизация заработной платы. Если сторонник национализации С. Васильев уже в 1918 году был озабочен социально-психологическими последствиями массового участия в мелкой торговле [Васильев 1918: 7–8], то Ленин к 1920 году публично возмущался тем, что «в душе и действиях каждого мелкого хозяина» (большевистский синоним «крестьянина». – Дж. X.) была «маленькая Сухаревка» [Ленин 1958–1965, 42: 158].
Оба они преувеличивали новизну такой практики. Сельские или городские жители, почти все рабочие и ремесленники, а также многие крестьяне в дореволюционный период иногда покупали подержанную одежду. В условиях низкого дохода покупка поношенной одежды была нормой; люди с самым низким уровнем благосостояния были вовлечены в такой цикл купли-продажи, когда они продавали свою обувь, чтобы купить более рваную пару, но в придачу еще и пару брюк, или продавали брюки, чтобы купить рубашку. Продажа одежды и разнообразных предметов домашнего обихода не прибавляла существенных денег к доходу семьи в 1908–1913 годах – на нее приходилось от 1 до 4 % в среднем бюджете по сравнению с 25 и более процентами в годы Гражданской войны, однако купля-продажа подержанных вещей на базаре была достаточно привычным
