Соломенные люди - Майкл Смит

Широко раскрытыми глазами я смотрел, как камера движется через холл, а затем начинает подниматься по лестнице. На мгновение наступила темнота, лишь снизу слышался приглушенный голос «медведя», который ревел, даже не пытаясь попасть в тон:

— Педерастия… содомия… феллация… куннилингус…

Отец поднялся на верхнюю площадку и ненадолго задержался, что-то бормоча себе под нос. Потом снова двинулся вперед, и я, вздрогнув, понял, куда он направляется. Внизу теперь наступила тишина, и слышалось только его дыхание и тихое шуршание ног по ковру. Отец открыл дверь в мою комнату.

Сперва было темно, но постепенно в просачивающемся с площадки свете стало можно различить мою кровать возле стены и спящего в кровати меня. Вероятно, мне было лет пять. Видна была лишь макушка, часть щеки, на которую падал свет, и кусочек плеча в темной пижаме. Стена была зеленого цвета, а ковер — коричневым, какими они и были всегда.

Отец постоял минуты две, не говоря ни слова и не двигаясь с места, — просто держал камеру и смотрел на меня спящего.

Я тоже сидел и смотрел, едва дыша.

Доносившийся с кассеты звук изменился, словно внизу заиграла другая мелодия. Послышались чьи-то тихие шаги по ковру, затем смолкли, и я понял, даже еще ничего не видя и не слыша, что мать теперь стоит рядом с отцом.

Камера еще несколько мгновений показывала мальчика в кровати — меня. Потом она медленно сместилась влево. Сперва я предположил, что они уходят, но потом понял, что камеру просто развернули в другую сторону.

Повернувшись на сто восемьдесят градусов, камера остановилась.

Родители смотрели прямо в объектив. Лица их полностью заполняли кадр, и никто из них не выглядел пьяным или обкуренным. Казалось, они смотрят прямо на меня.

— Привет, Уорд, — тихо сказала мать. — Интересно, сколько тебе сейчас лет?

Она бросила взгляд за камеру, вероятно, на спящего мальчика.

— Интересно, сколько тебе сейчас лет? — повторила она, и в голосе ее прозвучала грусть.

Отец продолжал смотреть в камеру. Он был лет на пять, может быть шесть, младше, чем я сейчас. Тихо, но без особой любви во взгляде он произнес:

— А мне интересно, кем ты стал.

Шум и помехи. Кто-то прошел мимо двери номера, катя тележку.

Я не остановил ленту. Я не в силах был пошевелиться.

Последняя сцена тоже была снята узкопленочной камерой, но цвета выглядели более блеклыми, размытыми, будто выцветшими. По всему экрану мелькали темные полосы и пятна, из-за чего изображение казалось отдаленным, а движения — медленными и неторопливыми.

В большое окно светит ярко-желтое солнце. За окном быстро проносятся деревья, сливаясь в зеленую полосу. Слышен размеренный стук колес поезда и какой-то еще тихий звук, которого я не смог разобрать.

Лицо моей матери, еще более молодое. Волосы у нее на этот раз короче и черны от лака. Она глядит в окно на пролетающий мимо пейзаж. Повернула голову, смотрит в камеру. Взгляд ее словно устремлен куда-то далеко. Она слегка улыбается, и камера медленно опускается.

Внезапная смена кадра — широкая городская улица. Я не мог понять, где именно, и мое внимание привлекли формы и окраска припаркованных у обочин автомобилей, а также одежда на немногочисленных прохожих. Машины отличались особым стилем, чего нельзя было сказать о костюмах, платья же были достаточно короткими. Я не слишком разбирался в подобных вещах, чтобы отнести их к какому-то определенному времени, но предположил, что это где-то конец шестидесятых.

Камера двинулась вперед со скоростью пешехода. В левой части кадра то и дело появлялся затылок моей матери, словно отец шел позади нее, чуть правее. Непонятно было, что именно он снимает, — улица не представляла особого интереса. Справа находилось нечто вроде универмага, слева — небольшой сквер. Деревья были покрыты листвой, но она выглядела увядшей. Камера держалась на одной высоте, не смещаясь ни вверх, ни вниз, ни в стороны. Они не пытались обратить на что-либо внимание друг друга, более того, вообще не говорили ни слова. Чуть позднее они перешли через дорогу и свернули на пересекавшую ее улицу.

Кадр снова сменился. Улица стала чуть уже — возможно, она находилась дальше от центра города. Похоже, что родители поднимались по склону крутого холма. Мать шла перед камерой, и ее было видно начиная от плеч. Неожиданно она остановилась.

— Может, здесь? — спросила она, оборачиваясь, и я увидел на ней делового вида темные очки. Камера на мгновение накренилась, словно отец отвел взгляд от объектива, оглядываясь вокруг.

— Чуть дальше, — послышался его голос.

Они снова пошли вперед и шли так около минуты, затем остановились снова. Камера описала круг, показав быструю панораму холмистого города, высокие здания по обеим сторонам улицы. Судя по вывескам, первые этажи занимали продуктовые магазины и дешевые рестораны, но окна верхних явно были окнами квартир. На тротуарах у витрин стояли люди в шляпах, оценивающе разглядывавшие товар; другие входили и выходили из дверей магазинов. Оживленный район, обитатели которого спешили домой на обед.

Мать обернулась к камере и кивнула, словно с некоторой неохотой.

Новый кадр — снятый чуть позже, слегка с другой точки, но на вершине того же самого холма. Если до этого светило утреннее солнце, то теперь тени удлинились. Близился вечер, и улицы почти опустели. Мать стояла, опустив руки. Откуда-то сбоку донесся странный всхлипывающий звук, и я понял, что он похож на тот, который я слышал в поезде.

Камера слегка шевельнулась, как будто отец протянул руку, чтобы к чему-то прикоснуться. Затем мать слегка переместилась вперед, или он отступил назад. Послышался резкий выдох отца.

А потом, тридцать пять лет спустя — мой собственный.

Мать держала за руки двоих маленьких детей, одного и того же возраста и одинаково одетых, хотя на одном был синий свитер, а на другом желтый. Им было чуть больше года, может быть полтора, и они неуверенно держались на ногах.

Изображение детей в кадре приблизилось. Волосы одного были коротко подстрижены, у другого чуть длиннее. Лица нельзя было отличить друг от друга.

Камера снова отодвинулась. Мать отпустила руку одного из детей — с более длинными волосами и в желтом свитере, с маленьким зеленым ранцем на спине — и присела рядом с другим.

— Скажи «до свидания», — попросила она. Ребенок в синем свитере неуверенно посмотрел на нее непонимающим взглядом. — Скажи «до свидания», Уорд.

Двое детей посмотрели друг на друга. Потом ребенок с короткими волосами, тот, который был мной, снова обернулся к матери, ища поддержки. Она взяла мою руку и подняла ее.

— Скажи «до свидания».

Она помахала моей рукой, затем взяла меня на руки и встала. Второй ребенок посмотрел на мать и с улыбкой протянул руки, чтобы его тоже подняли. Я не мог с точностью сказать, мальчик это или девочка.

Мать зашагала по улице — размеренно, не спеша, но не оглядываясь назад. Камера оставалась направленной на второго ребенка все время, пока отец спускался следом за матерью с холма, где того так и оставили.

Ребенок молча стоял на вершине холма, все больше отдаляясь от камеры. Он даже ни разу не заплакал — по крайней мере до тех пор, пока не оказался настолько далеко, чтобы уже ничего нельзя было услышать.

Затем камера свернула за угол, и ребенок исчез.

Изображение вновь сменилось помехами, и на этот раз ничего больше не последовало. Через минуту лента сама остановилась, а я продолжал сидеть, тупо таращась на собственное отражение в экране.

Нашарив пульт, я перемотал ленту назад и, поставив ее на паузу, уставился на застывшую картинку брошенного на холме ребенка, прижав руки ко рту.

Глава 7

Люк открылся, и сверху заструился тусклый свет.

— Привет, дорогая, — сказал незнакомец. — Я вернулся.

Сара не видела его лица, но, судя по звуку голоса, он, похоже, сидел на полу за ее головой.

— Привет, — ответила она, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно более ровно. Ей хотелось отползти от него, пусть хотя бы на дюйм, но она не могла сделать даже этого. Она изо всех сил старалась сохранять спокойствие, делая вид, будто происходящее ее совершенно не волнует.

— Как вы сегодня себя чувствуете? Все так же с головой не в порядке?

Мужчина негромко рассмеялся.

— Тебе все равно меня не разозлить.

— А кто собирается вас злить?

— Тогда зачем говоришь такое?

— Мои мама и папа будут очень волноваться. Я боюсь. Так что могу вести себя и не совсем вежливо.

— Понимаю.

Он замолчал. Сара ждала, когда он заговорит снова.

Минут через пять она увидела руку, тянущуюся к ее лицу. В руке был стакан с водой. Без всякого предупреждения мужчина медленно наклонил его. Она вовремя успела открыть рот и выпила столько, сколько смогла. Рука снова исчезла.